Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история
Шрифт:
Дядя Драк показал мне, где я буду ночевать — на втором этаже, вернее, в мансарде, то есть в комнатке под крышей, которая называлась светелка, с окном и балкончиком на фронтоне. Еще там была кровать. А еще дядя Драк тихонько сказал мне, что парень я хороший и за рукопись его старого приятеля мне тоже спасибо, но если я ночью попытаюсь пойти искать Ниту — он мне сломает что-нибудь нужное.
Я клятвенно пообещал, что и в мыслях не было. Ведь приходить Нитке ко мне он не запрещал, верно?
Шучу, на самом деле, несмотря на
— Это мы, с Туманом и Луфарем.
Мы с дядькой Драком — в горнице, большой комнате, в которой, как я понимаю, выполняющей роль гостиной. Вдоль стен — широкие лавки, полы устланы лоскутными половичками, в правом углу — шкаф и занавеска, прячущая чью-то кровать, то ли Драка, то ли дедову, посередине помещения — стол, деревянный, тяжелый, накрытый скатертью. Рядом с ним — пара низких лавочек, вернее, скамеечек[1]. Два окна — на левой стене, между ними — зеркало, и одно окно — на противоположной выходу. Окна совсем небольшие, подоконники низкие, так что, чтобы изобразить в них классический образ «деревенская девушка смотрит в окно, опираясь локтями о подоконник», той самой девушке пришлось бы согнуться в довольно неприличной позе. Еще в дальнем левом углу — небольшая угловая полочка, похоже, когда-то на ней стояли иконы. А сейчас — черный чугунный бюстик незнакомого мне человека. Может, здешний аналог Ленина… хотя нет, товарища Афосина я знаю. Может — Сталина. А может и вовсе Антона Павловича Чехова.
А еще на стенах висели фотографии.
Старые, пожелтевшие, и новые черно-белые, глянцевые. С незнакомыми мне людьми… хотя вот этот лихой мужик смахивает на деда Паича в молодости… Я знаю только одного. Дядьку Драка.
Вот он в бескозырке, лихо сбитой на затылок, тельняшке. Вот — с автоматом, похожим на ППШ, в черном мундире. А вот — то самое фото, о котором говорим.
Три человека. В черных гидрокостюмах, за спинами — узнаваемые акваланги.
— Это мы еще до войны…
До войны? Мне казалось, что акваланги изобрели уже после войны, Жак-Ив Кусто[2]… а, понятно…
— Зябрик… — тихонько прошептал я. Но слух у дядьки был хороший:
— Кстати, банка зябриков у меня где-то завалялась. Будешь? После баньки?
— Как говорил… э… кто-то… «После бани портки продай, но выпей».
— Да, император Латр знал толк в баньке. Ну смотри, студент, никто тебя за язык не тянул. Чтобы после бани выпил с нами!
— Есть!
— Служил? — картинно нахмурился дядька.
— Никак нет!
— Почему честь не отдаешь?
— К пустой голове руку не прикладывают!
— Знаешь, — одобрительно хмыкнул дядька, — Лихой боец из тебя может получиться, я в ЭПРОН[3]е тоже таким был. Да и в Роте потом, среди ребят, не отставал…
Непонятная Рота, явственно произнесенная с большой буквы[4], мне ничего не сказала, зато у меня, наконец, сложилось в голове картинка — моряк плюс автомат плюс акваланг — и до меня дошло, чем занимался дядька Драк в молодые годы.
Диверсанты. Подводный спецназ. Пираньи, мать их за ногу, то-то все с прозвищами… Кстати.
— Дядь Драк, Туман, Луфарь — а ты кто?
— А я — Дракон, — усмехнулся в усы дядька.
— Из-за имени?
— Из-за дракона, — Драк закатал рукав на левой руке и показал растянувшуюся на все предплечье цветную татуировку дракона навроде той, какая, по слухам, красовалась на руке императора Николая Последнего[5], - Ошибка молодости.
— Дракон, значит… — я улыбнулся. И перестал улыбаться.
— Дядь Драк, а там, в рукописи вашего Тумана… ничего такого, из разряда «Перед прочтением сжечь — после прочтения съесть», не было? Я не читал, если что?
— Да не было, конечно, Туман тоже не дурак… был.
Мигнувшую было печаль тут же разогнал вторгшийся дед Паич:
— Чего сидите?! В баню кто пойдет?
Шшшуххх!!!
Аааа!!! Данунафиг! Аааа!!! Данунафиг!!!
Не обращая внимания на ехидные смешки рассевшихся на самой верхней полке дядьки и деда, я скатился вниз с банного полка. Данунафиг! Я первый раз в жизни не мог вдохнуть воздух: открываешь рот, пытаешься сделать вдох — а воздух к тебе в легкие просто не идет. Потому что легкие сказали, что в гробу видели закачивать в себя эту венерианскую атмосферу, которую кто-то там считает воздухом, пригодным для дыхания.
— Слабовата молодежь пошла, — крякнул сверху дед Паич, — То ли дело мы в его годы…
— Ага, — поддакнул дядька Драк.
— Чего агакаешь? Сам-то еще от горшка два вершка, а туда же, к старшим приписывается.
Мужики похохотали, я тоже улыбнулся. Понятно же, что не в зло и не в обиду, просто шутят.
— Ершан, лезь на полок, парить тебя буду! — дед махнул двумя вениками, послав волну горячего воздуха. Один веник — березовый, а второй…
— Дедушка, а из чего у тебя вон тот веничек?
— Так с можжевельника же.
— Дедушка… А можно не надо?
— Не боись, Талган, подставляй бока!
ААА!!!
Распаренный, чувствующий себя так, как будто меня разобрали на части, промыли каждую косточку, каждую жилочку и собрали обратно, я вышел на крыльцо.
— Попей, Ершанчик, — Нитка протянула мне глиняную кружку.
— Что там?
— Зябрики в собственном соку. Я из банки налила и водой разбавила, на свой вкус. Попробуй, подолью чего-нибудь.
Я отхлебнул зябрикового сока, кисловато-сладкого, прохладного, освежающего. Вкусно. Прихватил зубами самого зябрика, плавающего поверху, захрустел. Остальные зябрики из банки азартно вылавливали крутящиеся тут же под ногами мальчишки-близнецы. Руками полоскаться в соке им запретили, так они гарпунили твердые и упругие зябрики вилкой. Без шансов.
Я отпил еще сока. Жить, как говорится, хорошо!
— Эй, ты!
Как всегда. Как только у тебя появится хорошее настроение — обязательно найдется тот, кто его изгадит.