Зюзюка, или Как важно быть рыжей
Шрифт:
– Выходит, так.
– А если я его люблю?
– Когда успела-то? Ты ж после него на соседа засматривалась, так что… Подожди, он к тебе завтра в гости собирался?
– Послезавтра.
– До послезавтра времени еще много, может, и еще кто появится.
– Зюзюка, милая, так не бывает.
– Все бывает! Запомни раз и навсегда – бывает все, а особенно хорошее, и никогда ничего не поздно. Вот бабке твоей уж за пятьдесят было…
– И что? – безмерно удивилась я.
– Роман у ней случился, уж после деда твоего. Ей за пятьдесят, ему и вовсе на десять лет больше. Влюбились они, жуть просто… Ты уж тогда была не такая маленькая, ничего не замечала?
– Нет!
Ну да, где уж вам, молодым,
– И что же?
– Да ничего особенного, только он женатый был, жену боялся, в делах своих как-то запутался и бабку твою во всем обвинил… мол, отвлекала его от дел и всякое такое… Сам бы не сообразил, жена подсказала.
– Он дурак, что ли, был?
– Дурак, ясное дело.
– И чем все кончилось?
– Да ничем. Она плакала тогда, убивалась. Я ей говорю: я ж тебя предупреждала… Она мне знаешь что ответила: «Я рада, что не послушалась тебя, старая ворчунья. У меня пять лет счастливых было в том возрасте, когда у других даже воспоминания о любви потускнели совсем». И все повторяла: «Не говори с тоской «их нет», но с благодарностию «были».
– Да, бабушка часто это говорила…
– Чего задумалась? А, я вижу, хочешь спросить, будешь ли ты счастлива?
– Вообще-то я совсем о другом спросить хотела, но раз ты сама завела этот разговор…
– Будешь обязательно, только я еще не знаю когда. Ты пойми, я ж не гадалка, я про будущее вообще не знаю. Ты вот мне кавалера предъяви, тогда я могу тебе сказать, годится он или…
– Или он смерд?
– Вот-вот…
– Да, Зюзюка, сегодня, наверное, самый удивительный день в моей жизни…
– Ты правильно все сделала, волосы перекрасила под бабку твою… Мне приятно… Я знаю, что ты хотела спросить – были ли у меня любимцы… Были. И твоя бабка самая любимая была. А вот ее бабку я не любила. Заносчивая, меня никогда не приласкает, пользовалась мной, как… Помнишь сказку про зеркальце?
– «Свет мой, зеркальце, скажи»?
– Кажись, Пушкин написал? Это до него слухи про мое зеркальце дошли.
– Зюзюка, у тебя мания величия, а еще ты врушка! Пудреницу бабушке ее поклонник подарил в уже вполне советские времена.
– Не знаешь ты ничего! Раньше зеркальце у меня было другое, без всякой там пудры, старинной веденецкой работы… Да разбилось оно в революцию… А меня прабабка твоя сохранила и дочке своей передала.
– А ты без зеркальца не могла?
– Могла, но только на словах, без картинки, не так впечатляло, ну вроде как нынче все больше телевизор смотрят, а радио мало слушают, с картинкой-то оно убедительнее… А когда бабке кавалер-то пудреницу подарил, оказалось, она тоже веденецкой работы…
– Теперь это называется венецианской работы…
– Ах да, я запамятовала, бабка твоя говорила, старость не радость… Да, вот еще, ты это… помалкивай про меня, подружкам своим не вздумай болтать. А то я не смогу тебе никогда больше помочь. Обо мне все знает только моя хозяйка, и никто больше. Вон, бабка твоя уж как тебя любила, все равно лишнего словца не проронила. Постой, а ведь, похоже, конец мне приходит…
– Какой конец, почему?
Так ты ж бездетная, некому тебе меня передать. Ты помрешь, и я с тобой… Ой не дело это, надо срочно тебе дитятком обзавестись, и непременно дочкой, мужчины-то нам не годятся, а внучку ты уж и не дождешься, наверное, возраст вон… Ну если только совсем скоро понесешь… Ой, что это я, вы ж теперь так не говорите, залетишь, вот… Я, конечно, не очень понимаю, почему это называется «залететь», вот «понесла» – нормально, а залетела… Странно как-то…
– Зюзюка, скажи, а как мне быть, ведь послезавтра этот придет, смерд…
– Не смерд, простолюдин, я слово позабыла…
– Простолюдин? Ну пусть простолюдин, – засмеялась я. – Он мне нравится.
– Ты замуж за него хочешь или так, поблудить?
– Ну, сперва надо, наверное, поблудить, а там видно будет.
– Да что видно-то, где? Именно ничего не видно, зеркало вон пустое. Он тебя обесчестит… и сгинет.
– Обесчестить меня уж никак нельзя, это со мной ох как давно случилось…
– Поблудить очень охота?
– Охота, Зюзюшенька, – вздохнула я.
– Ох и нравы у вас нынче, ох и нравы, даже бабка твоя, хоть и любила поблудить, но вслух никогда…
– Времена меняются.
Да уж, я насмотрелась… Я же одно время при дворе жила, тогда тоже блудили… Ох блудили! Это потом, в имении у Милорадовых девицы себя блюли, по такой надобности никогда ко мне не обращались, только все про замужество, ну а уж как замуж выйдут, бывало, и блудят, куда ж денешься, но я их от больших бед остерегала. Одной барышне, да нет уж, барыне тогда, не помню сейчас, кем она тебе приходилась, я помогла… Муж у нее хороший был, добрый, щедрый, красавец собой, а она возьми и влюбись в прощелыгу заезжего. Супруг-то делом занят был, заводы у него за Уралом имелись, не лежебока какой-нибудь, а ей-то, голубоньке, скучно, она все романы читала, на клавикордах играла, вышивала, а тут барин один к соседям гостить пожаловал, она и влюбилась со скуки-то, грех между ними случился, она даже про меня забыла, вскружил он ей головку-то и стал подбивать с ним в Париж ехать… Клялся, божился, что все устроит, вывезет ее тайком из России, вроде как свою сестру, никакие преграды ему не страшны, мол, ну сама знаешь, чего мужчины сгоряча обещают, и она, дуреха такая, уж в дорогу сбираться начала, тайком от челяди…
– И что? – в нетерпении перебила я.
Совсем уж было приготовилась… Ай, я вспомнила, Дунечкой ее звали, так вот Дунечка стала свои фамильные драгоценности собирать, а их много было, дорогущие, и тут обо мне вспомнила. Зюзюка, говорит, покажи, что со мной будет? Ну я и показала… Сидит она в убогой комнатенке на постоялом дворе, без денег, без драгоценностей, одна-одинешенька и слезами горючими умывается. Побелела вся и спрашивает: «Зюзюка, милая, что же он, меня бросит?» «Беспременно бросит, – отвечаю, – видать, прознал про твои драгоценности, вот и решил со своей любовницей, которую за сестрицу выдавал, обмануть тебя таким макаром…» Она как ножкой топнет, как закричит: «Все ты врешь…» А у самой в голосе отчаяние, понимает она, что я правду говорю. Поплакала она, покричала, а потом одумалась. Отказала тому прощелыге и с тех пор только о муже и детях до самой смерти думала. Умерла она не старой, от грудной жабы, а перед смертью все меня под подушкой держала, просила доченьку ее беречь, а еще сказала: спасибо тебе, моя милая Зюзюка, если бы не ты, я бы и свою жизнь погубила, и Ванечкину, и деток… С этими словами и отошла… Да, вот еще что, имей в виду, я и днем все знаю, все слышу и вижу. Ох, устала я с непривычки-то, спать хочу, да, и если блудить с простолюдином вздумаешь, ладно уж, блуди, но не просто так…
– А как?
– Ну, чтоб понести, тьфу, залететь… Может, дочка получится, так еще пожить охота…
И она умолкла. Видимо, заснула. Я ущипнула себя за руку, больно… Значит, мне это все не приснилось. Зюзюка на самом деле ожила. Знаете, как уютно, как защищенно я себя почувствовала. Есть на свете кто-то – или что-то? – кому я небезразлична, кто лучше меня знает историю моей семьи и пусть из эгоистических побуждений, но заботится о продлении рода… С ума сойти! Или я уже сошла с ума и мне это просто примерещилось в бреду сегодняшней эйфории?