...И больше - ничего
Шрифт:
И задирает голову вверх. И смотрит в мутное небо, словно бы и в самом деле пытается разглядеть знакомое лицо.
Пройдёт всего лишь год с небольшим, и Апостол уйдёт вслед за Витькой в тот мир, откуда не возвращаются. Произойдёт это тусклым ноябрьским утром в большом волжском городе, на съёмной квартире. Апостол уйдёт, не попрощавшись, однако успев ещё написать в память о Витьке стихотворение:
В темноте чертей и бестий, Снова слышу крик: "Пора!" Целый год, в пыли созвездий, Я<…>
Мел памяти, бурелом измен, темнота чужого смеха и прочие поэтические образы странно увязаны в этих стихах пляшущим четырёхстопным хореем. Помню, как я читал эти строчки на "Стихи. ру", а за плечом переминался с ноги на ногу Александр Сергеевич, сопел мне в висок, дышал хрестоматийным:
Прибежали в избу дети, Второпях зовут отца: "Тятя! тятя! наши сети Притащили мертвеца".Воля ваша, но общеизвестная пушкинская лёгкость, которая порой сродни необязательности, плохо подходит для стихотворных эпитафий. Здесь был бы к месту чеканный дактиль или суровый анапест, но только не этот шутовской хорей с напрочь вывернутыми коленками. Впрочем, теперь ничего уже не исправишь, пусть будет хорей. Не все ли равно, какой стихотворный размер будет лежать в изголовье?..
Витьке это стихотворение уже не прочитать. Меня же Апостол отметил в стихах ещё при этой жизни. Произошло это так. Весной 90-го я прилетел с Сахалина в Москву на очередную сессию. Едва устроившись в общежитии, тут же, с третьего этажа, позвонил по телефону-автомату на площадь Восстания. Витька сразу же снял трубку:
— Привет, Серега! На сессию?
— Ясно море! Сейчас собрался ехать к тебе.
— Жду! Да, кстати, здесь один человек сидит рядом со мной… Хочет с тобой поговорить.
— Что за человек?
— Не важно. Сейчас ему трубку передам…
Секунда, другая — и я услышал знакомый голос:
— Занесло, что ли, душу снегом Или мучает совесть во мгле? Где ж ты, друг мой Серёжа Чевгун, Где твой след простыл на земле?..— Апостол! Ты откуда взялся? — заорал я на всё общежитие, а Апостол (это был именно он) продолжал всё так же размеренно:
Были годы потёмок кромешных, Но духовною жаждой томим, Ты свистал над Россией, как леший Над уснувшим болотом своим…<…>
Какой-то частник за полчаса добросил меня до площади Восстания. Что было дальше — ясно без лишних слов. Мы пили и пели, Апостол читал стихи — торопливо, одно за другим, словно бы хотел выговориться за те восемь лет, которые минули после нашей последней встречи.
Тогда же, в Витькиной комнате окнами на "Баррикадную", Апостол и подарил мне свой сборник "Не ровен час", из которого читал по телефону стихотворение. "Милый, милый, смешной дуралей! Не пора ли…" — написал Апостол на обложке, дополнив есенинскую строку короткой фразой "от себя". И оборвал её безнадёжным многоточием.
Много позже Апостол уберет в стихотворении первые две строфы, слегка изменит третью, назовёт его "Рубашка" — и привезёт на Грушинский фестиваль, чтобы прочитать вместе с новыми вещами. По "Рубашке" я и разыщу Апостола после долгой безвестности. Произойдёт это летом 08-го года. А в декабре, накануне 75-летнего юбилея Литинститута, мы встретимся у Витьки — и проведем долгий вечер и такую же долгую ночь. Но это будет уже другой Апостол — бесконечно трагичный, уверивший в мистику поэт, уже примеривший на себе шапочку булгаковского Мастера. И это будут совсем другие стихи — неистовые, порой исступлённые, полные мрачных теней и гибельных ассоциаций, почерпнутых из мутных источников и ядовитых ручьёв.
Я не приверженец мистики, слабо верю и в эзотерику. Давняя учёба в мединституте навсегда избавила меня от трепетного интереса к проискам тёмных сил. Даже прочитанный в молодости Булгаков, с его сладким мороком надежды на высшую справедливость, не заставил меня жить с оглядкой на Патриаршие пруды. А эпизод с сановней милостью, дарованной Иешуа остриём копья, мне и теперь представляется по-иезуитски лживым.
Стоп. Когда это было — и молодость, и Булгаков? Вспоминаю: столица, сессия, пивная на Таганке… Стало быть, год 80-й. "Булгаковым интересуемся? — отклеился от соседнего столика москвич с газетным свертком под мышкой. — Могу предложить: "Мастер и Маргарита". Червонец".
Бог ты мой! Мастер! И Маргарита! И всего за червонец… Булгакова я уже знал — брал в читальном зале Литинститута. Но одно дело, глотать страницы, не пережевывая, в казённом книгохранилище, и совсем другое — иметь возможность открыть книгу с любого конца в любом месте. Совсем другой коленкор!
Я спешно вывернул оба кармана и выжал их под похмельным взглядом столичного офени. Набрал восемь… девять рублей… вот и двадцать копеек…снова двадцать… ещё пятнадцать… И пятак. "Оставь его на метро", — посоветовал добрый офеня. Я так и сделал. Торопливо допил своё пиво — и провалился вместе с Булгаковым в метро.
Что было потом? Часа четыре запойного чтения под бесконечное кружение по кольцевой линии. Мелькали станции, словно главы романа. А может, и наоборот. И чем больше кругов наматывал я в столичной подземке, тем отчётливей проступала сквозь страницы романа шершавая мысль: а ведь лукавит Михаил Афанасьевич! Нет таких благодетелей на свете, кто сам придёт и сам всё даст. В любом деле есть свой интерес. Только вот не всегда он заметен с первого взгляда.
Помню, как я пытался спорить с Апостолом. Он моих сомнений не принял. Булгакова Апостол боготворил. И даже однажды попробовал дописать "Мастера и Маргариту". По-моему, неудачно. Однако шапочка Мастера, примеренная Апостолом, так и осталась на его голове. И вновь обретенная Муза уже перечитывала его рукописи и пророчила их творцу великую славу.
Осенью 11-го года Апостол прислал мне эсэмэску: "Переезжаю!" Что, куда? Ничего не понятно. "Объясни", — нажал я на телефонные кнопки. "Воланд даёт мне квартиру в Истре", — последовал эсэмэсный ответ. Я позвонил Апостолу. Минут пять он рассказывал мне о том, как встретил на Патриарших прудах гражданина Воланда и настолько ему понравился, что гражданин мигом снял для Апостола квартиру в Истре на длительный срок. "И ничего не попросил взамен? Даже рукопись будущей книги?" — ни без насмешки спросил я у Апостола. Но тот сослался на дороговизну разговора в роуминге и отключился.