...и мать их Софья
Шрифт:
– ...Может, сочинила все! Не верю я ей!
– Кому ты не веришь, дочь? Мне?
Вопрос прозвучал неожиданно агрессивно. Сашка вспыхнула, потом заморгала растерянно, но через секунду уже пришла в себя, словно вспомнив, что ее голыми руками не возьмешь и врасплох не застанешь, и обратилась к матери уже спокойно, с долей снисходительности:
– Мам, ты как себя чувствуешь? Тебе чаю налить? Может, съешь чего-нибудь? Ты такая бледная, зеленая совсем... Тебе плохо?
Соня, игнорируя Сашкины вопросы, села за стол, выжидательно посмотрела на Мишку:
– Новости есть какие-нибудь?
– Звонил тот капитан, который был у нас утром... Выспрашивал все про папу, приметы там, номер машины, паспортные данные... Они думают, что это он ее увез! Его
– Нет! Это только мое дело и никого больше не касается! И обсуждать со всеми это не надо!
Повисла неловкая, тяжелая пауза. Соня поискала взглядом сигареты, увидела полупустую пачку на подоконнике. Молча прикурила. Димка сидел, грустно и жалостно смотрел на Мишку. Глаза его сквозь толстые линзы очков казались огромными, печальными, как у юного принца из Машкиного альбома с рисунками. Майя низко опустила голову, уперлась взглядом в свои ладони, лежащие на столе, одна на другой, смотрела на них сосредоточенно, будто прочитывала что-то важное, требующее внимания.
Соня по-прежнему молча курила, в голове было пусто. Чего они от нее хотят? Ну, пусть найдут Игоря, пусть он сам им скажет, что и как... Какая разница, от кого они узнают, что Машенька не его дочь? Разницы-то никакой...
Первым нарушил молчание Димка. Обращаясь к Мишке, тихо сказал:
– Я пойду, наверное... Проводи меня до автобусной остановки.
– Ребята, я с вами, – встрепенулась Майя. – Мне далеко ехать... – Потом, обернувшись к Соне, виновато сказала: – Я позвоню тебе вечером. А завтра приеду снова. Я лекарства все дома оставила, давление поднялось, боюсь, слягу тут у тебя...
– Маечка, я провожу... – быстро подскочила с места Сашка.
Соня, будто не слыша, вдруг обратилась к Мишке:
– А ты не пыталась эту девочку разыскать, ну, Игорь с которой... У которой он теперь... Может, она у кого-нибудь адрес оставляла? Ты у всех спрашивала?
– Ну конечно, у всех, мамочка! Никто ничего не знает... Я и в деканат ходила, и девчонкам строго-настрого наказала: как Элька в институте появится – сразу хватать ее и разыскивать меня...
Соня снова замолчала, сидела сердитым воробышком, втянув голову в плечи.
Хорошо, что все уходят. Пусть уходят. Ей надо побыть одной. Пусть снова навалятся стыд, страх, тоска, отчаяние, но ей надо самой в себе разобраться. Покопаться, как говорит Майя. Снова запустить крутящуюся назад, в прежнюю жизнь, пленку и смотреть, как кинохронику прошлых лет, но уже из сегодняшнего дня, когда все видится по-другому и прошлые предметы гордости вызывают или грустную улыбку, или жгучее чувство стыда...
А вдруг Машку и правда увез Игорь? Ну если на минутку только допустить, что вот он взял и соскучился, и увез, чтоб она поволновалась, чтоб пересмотрела всю их жизнь, чтоб взглянула на него другими глазами? Да чего уж врать себе про другие глаза, чтоб вообще посмотрела в его сторону?
А она ведь действительно не помнит, как в последнее время он выглядел. Приходил поздно вечером, ужинал тихо на кухне, один или с Мишкой, которая выходила к отцу составить компанию, разогреть для него еду, выпить с ним чашку чая, просто посидеть, поговорить ни о чем. Утром уходил рано, Соня еще спала крепко, бесшумно сворачивал постель со своего раскладного кресла в углу комнаты. Когда она просыпалась, уже ничего не напоминало о его ночном присутствии в квартире, даже его чашка стояла вымытой на посудной решетке. Деньги, оставляемые Игорем всегда в одном и том же месте, под красной индийской вазой, воспринимались Соней как что-то само собой разумеющееся, существующее вне зависимости от присутствия в ее жизни мужа. Денег иногда бывало очень мало, только-только свести концы с концами, бывало и побольше, когда можно что-то заначить, приберечь на безденежье или на приятную покупку. Иногда появлялись под вазой и достаточно крупные суммы. Она никогда не спрашивала у него, откуда они взялись и как ему достались, так же никогда не возмущалась и маленькими суммами – ее все устраивало. Она всегда чувствовала
Ругая себя, Соня понимала, что лишь наполовину искренна сама с собой. На самом деле она часто думала о том, что стоит иногда изобразить из себя и внимательную жену, и страстную женщину, ждущую от мужа ночных удовольствий, да все как-то переносила начало спектакля на более поздние сроки, не хотелось ей играть, ну хоть убей, не хотелось... А ведь наверняка этой кругленькой девочке, которая увела ее мужа, совсем нет необходимости играть, изображать внимание и страсть, у нее все это есть свое, природное, настоящее, и, уж наверное, более притягивающее, чем броская красота или накопленная с годами сумма никому не нужных книжных знаний. Но ведь другие-то играют! И бывает, даже так увлекаются, что и не различают уже, где сцена, а где – зрительный зал. И привыкают, и ничего, живут себе и живут! «А почему я не смогла? Почему я решила, что Игорь – это навсегда, как природная данность, как дождь – летом, а снег – зимой? А любить его вовсе и не обязательно... Вот и получается закон равновесия: если не умеешь любить – тогда плати! И если я хочу вернуть свою комфортную жизнь – надо научиться говорить о любви, научиться изображать заботу, интерес, внимание, верность... Чего там еще? А, да... страсть, ревность, обиды...»
Фу, бред какой! Никогда это у нее не получится. Слишком противно изображать то, чего у тебя нет! Что может быть хуже плохой актерской игры, да когда еще и сценарий бездарно написан? Не умеет она играть и любить тоже не умеет... Права, сто раз права Майя, не умеет! Ну вот не дано природой, и все тут! Хотя она и утверждает, что природа тут ни при чем, что любовь есть в каждом – надо просто ее освободить, выпустить наружу. И что? Она полюбит Игоря?.. Совсем запуталась. Но ведь должен же быть какой-то выход!
Неожиданно накатила волна злобы. Что происходит? Она сидит тут одна, курит сигарету за сигаретой, у нее куча проблем, ребенок пропал, нервы ни к черту, в конце концов, у нее денег нет даже на то, чтобы прожить завтрашний день! А у него, видите ли, любовь! Можно подумать, у него раньше этих любовей не было! Да сколько угодно! Она всегда знала об этом, и что такого... Бывало, и домой звонили какие-то женщины, сообщали о своих близких отношениях с ее мужем. Странно все-таки, почему мужчины никогда не звонят мужьям своих любовниц, а женщины женам любовников – ну очень часто? Ее это не возмущало, а удивляло скорее: неужели ее мужа может кто-нибудь любить? Даже и льстило как-то... Пусть она плохая, невнимательная, нелюбящая, в облаках витающая книжница, но она ж зависима от него! Нельзя же вот так, разом все обрубить, это же жестоко по отношению к ней, к детям! Наказание ж должно соотноситься с преступлением, а она своего преступления до конца и не осознает даже... Она-то в чем виновата? В том, что природа обделила ее умением любить? Так это вина природы, а не ее, Сонина, вина...
Вот и пусть его через милицию найдут! Пусть ему будет стыдно! В конце концов, Машенька – его официальная дочь! Да и сам он никогда не обделял ее ни вниманием, ни заботой. Любил, как Мишку и Сашку, одинаково.
Тут же, словно напоминая о себе, зашевелился в сердце горячий гвоздь, все сильнее и сильнее, будто подавая неведомые сигналы. Соне даже на секунду показалось, что она выпала из реальности и летит куда-то, и снова невидимая глазу кинопленка, быстро и неумолимо прокручиваясь, несет ее назад, в тот теплый дачный августовский день.