...Имеются человеческие жертвы
Шрифт:
Хочу выразить семьям погибших глубокое искреннее соболезнование. Прошу всех граждан сохранять выдержку и спокойствие и не поддаваться на новые провокации.
39
Выступление Платова было записано на видеомагнитофон и передано в эфир в точно намеченный час. А вслед за ним на экране пошли титры очередной серии «Спрута».
И Николаю Ивановичу, решившему посмотреть на японском студийном мониторе, уже вместе со всеми зрителями, как он будет выглядеть на экране во время трансляции в эфир, вдруг почему-то сделалось ужасно не по себе. Возникло ощущение дикой, непростительной
Каждое слово его выступления, еще на листке бумаги, не озвученное перед камерой и микрофоном, выглядело так солидно, веско, дышало энергией и волей и казалось столь впечатляющим, доходящим до ума и сердца. Но когда на цветном светящемся прямоугольнике монитора возник маленький Платов, его двойник, этот человечек там показался глупо-напыщенным, ничуть не убедительным и больше всего озабоченным тем, чтобы перевалить груз ответственности на другие плечи. А последовавшая за идиотской рекламной паузой с этими, казалось, уже вечными жевательными резинками, прокладками с крылышками и прочими кисками, пожирающими «Вискас», мощная итальянская картина о происках мафии показалась ему и вовсе убийственной по тем сопоставлениям и ассоциациям, которые она невольно должна была вызывать у каждого степногорца, столько, раз слышавшего в выступлениях Русакова о том, что власти области, и в первую очередь сам губернатор и его окружение, погрязли в коррупции, злоупотреблениях, то есть во всем том, что показывали в этом самом «Спруте».
А, дьявол! Он поднялся и, не прощаясь, быстро пошел в сопровождении нескольких помощников и телохранителей к выходу из здания телецентра, туда, где ждал его черный «мерседес» и две машины сопровождения. Он опростоволосился! Дико, глупо. Он не сказал каких-то очень важных, главных слов, не сказал именно того, что наверняка хотели услышать от него люди. Проклятые советские штампы, засевшие в подкорке, сыграли с ним злую шутку, а опомнился он слишком поздно.
Пора было возвращаться к себе, в свой особняк над рекой, некогда, во «времена проклятого прошлого», и точно принадлежавший здешнему генерал-губернатору, во дворец начала девятнадцатого века, ныне пронизанный бесчисленными нитями электронных коммуникаций с десятком следящих открытых и потайных видеокамер наблюдения, чуть ли не с батальоном охраны, в его теперешнее гнездо, где он проживал с семейством ничуть не хуже, чем какой-нибудь вельможа эпохи Александра I с лентами и звездами на расшитом золотом мундире.
Вот «мерседес» подъехал к воротам, и они беззвучно разошлись. Машина плавно и мягко подкатила к колоннам главного входа, когда часто-часто запиликал сигнал вызова радиотелефона спецсвязи. Платов услышал голос исполняющего обязанности начальника областного Управления внутренних дел Калмыкова, только что назначенного Москвой взамен отстраненного Мащенко.
— Я слушаю, — сказал Платов. — Докладывайте, Виктор Егорович.
— Получено сообщение из бюро судебно-медицинской экспертизы. Среди неопознанных трупов, кажется, есть Русаков.
— Это точно? — глухо спросил губернатор. — Может быть, ошибка?
— Документов не обнаружено. Но судебные медики сами узнали его по лицу и убеждены, что это он, Русаков.
— Кто еще знает об этом? — спросил Платов, потому что именно эта мысль первой стрельнула в голове.
— К сожалению, сохранить секретность не удалось. Информация уже ушла и, видимо, в ближайшее время пройдет по радио и телевидению.
— Понятно, — сказал Платов. — Причина смерти?
— Пока не установлена. Его доставили позже всех.
— А где обнаружили?
— Там же, на площади. Но почему-то сначала доставили в Зареченскую больницу, а уж оттуда в морг при Центральной областной больнице.
Он положил трубку на аппарат и отвалился на мягкую спинку заднего сиденья. Удавка, которую так ловко накинул ему на шею кто-то незримый и беспощадный, затягивалась все туже. И каждое слово его телеобращения теперь получало и вовсе зловещий смысл. Он обрушился с обвинениями на мученика и страдальца за правду. А это наш жалостливый народ вряд ли простит. Ибо сама смерть Русакова, если это действительно был он, а Платов в этом уже не сомневался, превращала их давний поединок, их идейную и политическую дуэль в убийство из-за угла, и каждый понимал, в чьих интересах была эта гибель, кто направил руку палача. Ну что же... Надо было продолжать борьбу и идти вперед. До выборов оставалось все-таки еще почти два месяца. Срок достаточный, чтобы перестроить свои порядки, вызвать резервы, провести мобилизацию. Ничего.
Он вошел в дом. Жена и дочь встретили его у широкой мраморной лестницы обширной прихожей, и обе любимые собаки скакали от радости, не зная, чем угодить хозяину, — редких кровей русская борзая Дина и могучая доберманиха-медалистка Челси от элитных производителей прямо из Германии. Он был мрачнее тучи.
— Ну что, что еще? — воскликнул он в предельном раздражении, увидев бледные, напряженные лица домочадцев.
— Послушай, Коля, — сказала жена. — Мы сейчас видели тебя по телевизору...
— Да знаю, знаю все сам!.. — отмахнулся он.
— Ужинать будешь?
— Какой там ужин! Кусок в горло не полезет. Ну как, уже все собрались?
— Ждут тебя.
В правом флигеле господского дома на случай экстренных встреч и оперативных совещаний он устроил как бы филиал своего предвыборного штаба. Сейчас там должны были быть трое самых близких его помощников, по поводу которых он даже сочинил что-то вроде каламбура: «Я как Шива, у меня три правые руки».
И он пошел к ним через галерею, сопровождаемый собаками, которые все забегали вперед и оглядывались, норовя поймать его взгляд.
Когда он вошел, те трое поднялись.
— Вопрос у нас один, — с места в карьер начал Платов, — как перехватить инициативу, вернуть «лицо», восстановить имидж.
— Надо выяснить, кто пошел на прорыв, — сказал старый мудрый зубр Коломийцев. — Только тогда мы сможем сделать правильные шаги.
— Полагаю, вы еще не знаете... — сказал Платов. — Ситуация круто изменилась — и не в нашу пользу. Русаков убит. Мне только что сообщили об этом по моему спецканалу. Известили из судебно- медицинского бюро облздравотдела. Сомнений нет — это убийство. То есть завтра труп несчастной жертвы сатрапа-губернатора, убиенный мною рыцарь демократии и защитник угнетенных будет выставлен перед моими окнами в назидание потомкам. Чтобы никто не усомнился, что эта смерть — на мне. Что все это значит, думаю, объяснять не надо...
Он снял трубку телефонного аппарата и набрал несколько цифр.
— Никандрова мне! — И через минуту услышал знакомый голос директора областной телерадиокомпании.
— Виталий Васильевич! Вы получили сообщение насчет Русакова?
— Да, около получаса назад.
— Ну так вот. Документов нет. Может, обнаружен не Русаков. Это только гипотеза, понимаете? Кто-то узнал, а может, кому-то и показалось. Пока не будет точно, документально точно идентифицирована личность этого человека, каких-либо сообщений быть не должно. Вы меня поняли? Чтобы ни слуху ни духу! Ответите лично.