...Имеются человеческие жертвы
Шрифт:
Теперь, когда этот человек открывался ему все лучше, Турецкий чувствовал себя не следователем, а давним единомышленником того, кто исписал столько страниц, и горечь все сильнее охватывала его, боль и чувство утраты, как если бы он потерял в тот день по-настоящему близкого и любимого друга.
Русаков писал: «...Если свести сложнейший конгломерат нашей нынешней жизни к предельному обобщению, к знаку, то можно выделить и обозначить параллельно существующие в одной стране и в один момент истории четыре России. Разумеется, невозможно оспаривать ведущую роль олигархии в сегодняшнем российском обществе. Однако когда россияне говорят сегодня о своем обществе как
Для того чтобы понять современное российское общество, необходимо увидеть и выделить в нем не один срез, олигархический, а по меньшей мере четыре: правящий авторитарный, собственно олигархический, либеральный и криминальный. Каждый из этих укладов имеет свою собственную политическую и экономическую базу, позволяющую более или менее эффективно применять принуждение, экономическое и внеэкономическое, для реализации решений и задач элиты... »
Турецкий зачитался. Это была не статья дилетанта-журналиста, а практическое руководство к действию, с точно расставленными акцентами и объективными оценками. Из этого текста, который он держал в руках, следовало, что единственный путь для вывода страны на стезю нормального исторического развития — это формирование нормального гражданского общества на основе самых разнообразных форм местного самоуправления.
А начинать всю эту колоссальную работу надо было именно с последнего, четвертого элемента — социального механизма деятельности и поведения различных групп людей в сложившихся исторических условиях.
Турецкий задумался. Уж больно просто, обескураживающе просто все это выглядело на бумаге. В реальной жизни, — а уж он-то сталкивался с этим каждый день, — все оказывалось куда как сложней и противоречивей, потому что самым трудным на этой земле было как раз согласовать человеческие групповые интересы, найти общий социальный алгоритм и объединяющие приоритеты.
Нет, Русаков не предлагал изменить жизнь города или страны за сто, пятьсот или тысячу дней. Но он считал жизненно необходимым сплачивать людей по групповым интересам и снизу вверх. Так могли возникнуть ассоциации микрорайонов, производителей, интеллигентов и рабочих, фермеров и пенсионеров. Именно эти ассоциации должны были выделять лидеров, которые отстаивали бы интересы своей группы в законодательных, исполнительных и судебных органах...
Турецкий почувствовал какое-то головокружение и отложил стопку исписанных и отпечатанных на машинке листков. Ну да, все так! Но разве это уже не существует в мире? Разве не действуют все эти механизмы, и неважно, стихийно они сложились или в результате чьих-то волевых решений и усилий? И самым ярким, самым близким и понятным ему, следователю, представлялась четкая организация криминального мира, который теперь беззастенчиво пошел в атаку в попытке перестроить по своему укладу всю жизнь страны и институты власти.
И все же в главном, в сердцевине идеи Русаков был конечно же прав. Надо было что-то делать, как-то сопротивляться и строить... И тот путь, который он предлагал, казался Турецкому действительно единственно возможным. Потому что альтернативой ему могли быть только безвольно поднятые, бессильные руки и полная капитуляция перед идущей на штурм простой человеческой жизни многоликой уголовщиной. Странно... Просто слова на бумаге, но они как-то освежающе действовали на душу, вызывали прилив сил и желания вырваться из апатии и действовать. И к удивлению своему, Турецкий чувствовал, что все сильнее и сильнее поддается этой магии ясного, сильного и уверенного в себе интеллекта.
Ну да, конечно, такой человек, как Русаков, не просто мешал своим противникам и оппонентам. Он был опасен, смертельно опасен им: слишком привлекательны и понятны всем были его мысли и сам образ его. Враги были бессильны против его оружия, и у них просто не оставалось выбора и другого выхода, чтобы заставить его замолчать, чтобы изъять из жизненного обращения. И по большому счету тут было неважно, кто именно принял это решение, кто отдал приказ и кто осуществил. Замысел был общим, групповым и межгрупповым, в точном соответствии с общей целью и общим приоритетом его палачей — уголовников, новоиспеченных вельмож, расхитителей народной собственности...
И вот его не стало. Его «изъяли». Зло мира снова показало зубы и, сделав свое дело, скалилось в сатанинской ухмылке... Эх, Расея-матушка!..
55
Естественно, что на фоне таких событий появление в тот день на юрфаке нового студента даже и событием-то нельзя было назвать. Мало ли кто, в самом деле, прибывает сюда или убывает? Худой, длинный, рыжий, судя по быстрым, приметливым глазкам и хитрому длинному носу, тот еще фрукт, продувная бестия, он казался несколько староватым для дневного отделения. Однако чего ж не бывает.
Держался парень дружелюбно, но независимо и, похоже, лезть в душу ни к кому не собирался.
В Степногорске же новичок третьекурсник оказался по той простой причине, что папашу его, на студенческом жаргоне «шнурка», служаку-офицера, ракетчика, перевели в одну из частей здешнего военного округа, в гарнизон особо секретной части, каких хватало тут в области. А мать-сердечница упросила старшего сына тоже двинуть за ними, чтобы быть поближе на всякий пожарный случай. Семейство осело в военном городке на границе с соседней областью, а самому Денису Грязнову дали койку в самой замызганной комнатенке общежития, смилостивились, в общем...
Как и бывает обычно в первый день, он держался особняком, приглядывался, принюхивался, как, впрочем, и новые его однокурсники. Одет он был неплохо, с той излишней, немного смешной щеголеватостью, какой обычно грешат ребята-провинциалы, попавшие из дальних медвежьих углов в большие города. Однако чувствовалось, что котелок у парня варит, а может, и кое-какие денежки водятся. Что же касается учебы и будущей специальности, то несколько вскользь брошенных замечаний и ответов на вопросы новых товарищей сразу дали понять, что он по этой части уже дока, свободно ориентируется в довольно тонких вопросах и уголовного, и гражданского права.
Тем же вечером он предложил отметить его вселение в комнатку общежития маленьким междусобойчиком за знакомство и за новую дружбу. Куковавшие соседи по комнате, кое-как перебивавшиеся на последние копейки, это предложение встретили с повышенным энтузиазмом, и где-то к полуночи уже весь этаж знал, что в тридцать пятой завелся отличный кент и свой в доску парень, правда, уже старый, лет за двадцать пять, хотя простецкий, но умница, что называется, голова.
Конечно, во время посиделок, тем более когда сбегали за третьей бутылкой и языки развязались, заговорили о том, что волновало всех и стало событием не только здесь, но и в масштабах всей страны, об этих самых выступлениях, разгоне демонстрации, в ходе которых несколько ребят с других факультетов и один первокурсник с их юрфака угодили в больницы, жестоко избитые «омоновцами». Новичок слушал, задавал кое-какие вопросы, однако, видимо, все это его не слишком интересовало.