...начинают и проигрывают
Шрифт:
На полпути вспомнил: надо было хоть сынишку посмотреть — он же не с ней, на работе, а дома. Седой-боевой обязательно начнет выспрашивать. Не худенький ли? Не бледненький ли? Отец…
Предусмотрительно обошел ворота с плясавшим от холода часовым — уже не тот, что днем, другой; не объясняться ведь с ним в темноте, еще возьмет и не пустит. Проник на территорию госпиталя со стороны озера, там у них дымила не то баня, не то прачечная. И уже возле главного корпуса напоролся на начальницу.
— Опять, что
— Да,— соврал я.— Хотел поблагодарить за помощь.
Она молча отмахнулась, как от досадливой мухи.
— Еще мне осталось только доктора Григорьеву повидать, да вот не знаю, где у вас лаборатория.
— И у нее какие-то махинации?
— Нет, нет!— спешно заверил я.— Просто привет от мужа. Мы с ним вместе лежали, в одной палате.
Покосилась недоверчиво:
— Вы что, были на фронте?
— А как же! Демобилизован из-за ноги.
Но ее ничем нельзя было пронять. Почему она меня так невзлюбила?
— Да, некоторым лишь бы повод. Но только не у меня в госпитале!… Лаборатория — по дорожке прямо. Второй дом.
Я молча козырнул и пошел.
– А вы, правда, хромаете!— прогремело мне вслед…— Кокаиновую блокаду делали?
— Все делали — и блокаду, и окружение!— огрыз нулся я через плечо и прибавил шагу.
Остановись — и она, еще чего доброго, заставит прыгать и приседать.
Ну и тетка!…
Григорьеву я нашел в большой комнате, уставленной пробирками на фанерных подставках, колбами и бутылками всяких калибров и мастей. Миловидная женщина с усталым лицом и запавшими глазами.
Почему-то она решила, что я ищу замполита:
— Замполит в следующем доме, товарищ.
— Я к вам.
— Ко мне?— Отодвинулась вместе со стулом от микроскопа, посмотрела на меня, на мою немецкую сумку — и все сразу поняла.— От Миши?— прошептала одними губами.
Мне не понравилось — она нисколько не обрадовалась, даже скорее испугалась.
— От него,— сказал я бодро.— Вот вам подарок,— передал сумку, мучившую меня целый день.— Вам и сы ночку вашему.
— Спасибо!— Она стала еще бледней, чем была.
Мы помолчали.
— Как он там?— спросила Григорьева вымученно, не поднимая взгляда от пола.
— Хорошо! Совсем уже хорошо!… А вы почему не приезжаете? Он очень ждет.
Опять молчание.
Все стало понятно и ясно. Он лежит там почти недвижно, Седой-боевой, а эта…
— Я приезжала,— сказала она тихо.— Месяц назад.
— М-да…
— Нет, правда!— Григорьева в первый раз подняла глаза, и я увидел, что да, приезжала она.— Начальник госпиталя не пустил, отправил обратно.
— Куранов? Почему?
Она вдруг заплакала. Не заголосила, не закричала. Просто по худым щекам, прокладывая дорожки, одна за Другой побежали крупные слезы.
— Умер наш Роденька,
У меня перехватило дыхание. От Роденьки привет, Роденька целует, Роденька посылает свой рисунок — Седой-боевой читал всем нам письма, показывал, радовался: смотрите, как здорово нарисовал!… А Роденьки нет на свете.
— Как же… Как же…— лепетал я.
— Я с ума сходила первые дни. Поехала, хотела ему сказать. Подполковник тот кричал на меня, топал ногами: что, его тоже убить хотите? Он прав… Но эта игра… Как ужасно!
Она громко всхлипнула, закрыла лицо руками. Что сказать? Я беспомощно топтался возле нее. «Сочувствую», «успокойтесь»… Какие тут могут быть слова? Она отняла руки от лица.
— Извините,— произнесла ровным голосом.— Нель зя так распускать нервы. Ну, расскажите, как Миша?
Усадила меня, сама села рядом. Я говорил, что ему намного лучше, что он уже сидит, что всегда веселый, самый веселый в палате, во всем госпитале… Она жадно вслушивалась.
Спохватилась, предупредила:
— Только ему ничего не говорите!
— Нет, нет!
А сам в это время думал, что Куранов знал, все знал, когда предупреждал меня насчет неприятных новостей.
Вошел, постучавшись, коротко остриженный темноволосый мужчина. Из-под ослепительно-белого халата выглядывали непривычные штатские брюки с еще более непривычными ботами «прощай, молодость» на металлических застежках.
— Анастасия Михайловна, реактивы готовы — вы просили сказать.
Да, да…— Она встала.— Познакомьтесь, товарищи. Наш старший лаборант Кирилл Андреевич Полянов…
Товарищ привез привет от мужа.
— Ах, вы оттуда?— Полянов пожал мне руку, заглядывая с интересом в лицо своими удлиненными глазами с угольно-черными, словно намазанными тушью ресницами.— Я видел вас с полчаса назад в парке с Ксенией Яковлевной.
Я сделал вид, что не понял: с кем?
— С нашим начальником,— он все еще держал мою руку.
— А-а… Я как раз искал вашу лабораторию, спросил, она показала.
– Вон что… Мне ждать вас, Анастасия Михайловна?
— Да, я сейчас.
Она проводила меня к выходу.
— Может быть, все-таки поехать к нему, как вы считаете?
— Выдержите?
— Не знаю.
— А что сказал Куранов?
— Обещал написать, когда будет можно.
— Ну, тогда ждите,— сказал я горячо.— Ждите, он напишет обязательно, раз обещал. Он — человек!
— Да, вы знаете, сначала я готова была его убить. А потом, уже в поезде, на обратном пути,— он меня буквально втолкнул в вагон, а я вырывалась, била его по рукам, даже люди собрались!— потом поняла: он прав. Мне трудно, невозможно трудно нести одной это бремя, но я не имею права делить его с Мишей. Ведь он сам…