...начинают и проигрывают
Шрифт:
Дважды стояли мы на запасных путях, пропуская составы с ранеными. Пассажиры льнули к окнам, жадно ловя быстро мелькавшие лица.
— Э!— гортанно вздыхал так и не заснувший грузин.
Женщины утирали неслышные слезы…
В Энск приехали в обед. Черная масса, усыпавшая перрон, была не страшна — наш поезд дальше не шел. Я собрал свои пожитки.
Видок!— критически оглядел меня морячок.— Цепляй-ка лучше назад свои картонки. Где там они у тебя?
Пришлось доставать из сумки погоны. Он, вроде и не замечая моего замешательства, помог их пристегнуть, зажав под мышками костыли.
— Боялся - помнутся,— неуклюже оправдывался я.-Потом ходи в мятых…
— Будет тебе, будет! Я ведь наблюдал в перископ твою хитрую посадку.— Пристукнул по плечу.— Вот так, братишка, не считай других дурнее себя, даже если в милиции служишь. У меня ведь все-таки не голову от резали — ногу… Ну, прощевай!— опять перешел он на свое деланное бесшабашное просторечье.— Желаю всяческих удач в твоей цветущей жизни.
Подмигнул на прощанье и сильными резкими толчками понес свое изуродованное тело…
Энск был не больше нашего города, но гораздо уютнее, с парками и проспектами, застроенными настоящими городскими домами с балконами, эркерами и колоннами. После привычных бараков и серых однотипных учрежденческих зданий они мне казались архитектурным совершенством.
А вот люди такие же. Озабоченные лица, ватники, старенькие, разлезающиеся платки, те же, что и у нас, вытертые шинели. Да, поистрепался, пообносился народ за войну — здесь, среди пестровеселых — розовых, зеленых и голубых домов это особенно бросалось в глаза.
Почтамт помещался в пятиэтажном здании со шпилем и арками. Неряшливыми заплатами из чуждого материала выглядели огромные, забитые фанерой окна первого этажа — где взять стекла такого размера? Когда строили, никто не рассчитывал на войну.
Не желая привлекать внимания многочисленных посетителей, я прошел прямо в кабинет начальника, и через какие-нибудь четверть часа девушка, ведавшая корреспонденцией до востребования, уже показывала мне расписку в получении телеграммы, на которой округлым женским почерком было четко выписано: «Богатова».
Вот тебе раз!
— Вы ее случайно не помните? Какая она из себя?
Может, что-нибудь бросилось в глаза?
— Что вы! У меня ежедневно проходят сотни — раз ее упомнишь?
А почему выдали ей? Телеграмма ведь адресована Васину?
. Значит, была доверенность…
Что ж, розысками Богатовой придется заняться позднее. А теперь — в госпиталь!
До войны здесь размещался санаторий. Каменный главный корпус и много маленьких бревенчатых домиков, похожих на деревенские избы. Склон горы, поросший черно-зелеными елями, небольшое озеро — красиво! Был когда-то и деревянный забор, украшенный резными узорами, но его разнесли по кускам, на дрова. Уцелели лишь ворота и рядом с обеих сторон по нескольку досок-их, вероятно, не решались трогать из-за опасной близости часового.
У самого часового вид не ахти: ободранные ботинки, шинель собрана спереди, вся в каких-то странных складках снизу доверху, словно ее жевала корова. Но бдительность на уровне: остановил и не пустил дальше, хотя я ему убедительно доказал, что могу пройти и справа, и слева, и со стороны горы — нигде, кроме как здесь, у ворот, никакой охраны.
Больше, чем мои доказательства, подействовали удостоверение и командировка — в ней было сказано, что я направляюсь в энский госпиталь.
— Идите, ладно.
Часовой, все еще недоверчиво присматриваясь ко мне, опустил, наконец, свою грозную трехлинейку с при-мкнутым штыком.
Первым долгом — к начальству!
Им оказалась рослая полковница медицинской службы с изрытым оспой плоским лицом и с зычным голосом исполнительницы народных песен, как выяснилось позднее, с незлым сердцем, но только крепко закованным в труднопроницаемый панцирь из сплава самого примитивного солдафонства, грубой прямолинейности и полного отсутствия такта.
— Кем интересуетесь?— Она безостановочно двигалась по кабинету широким, твердым, совсем не женским шагом.
— Васин.
– У меня их восемьсот — всех знать не обязана!— отрубила полковница, словно тяготясь моими назойливыми расспросами; а между тем я даже рта не раскрыл. И тут же, нарушая всякую логику, сама пошла сыпать вопросы:— Молодой? Высокий? Светловолосый такой? Станиславом звать?
— Он!— обрадованно подтвердил я.
– Станислав Николаевич Васин.
— Гемофилия.
– Кажется, болезнь такая?
— Именно! Встречается исключительно у мужчин.— Она пронзила меня строгим взглядом, и я впервые в жизни устыдился за свою принадлежность к мужскому полу.— Несвертываемость крови. Даже зуб вырвать-вопрос жизни и смерти. Кем его устроили?
— Шофером, товарищ полковник.
Я провожал ее глазами: туда-сюда, туда-сюда-гвардейский марш не прекращался ни на миг.
— Бе-зо-бра-зи-е!— произнесла она внушительно, по складам.— Куда вы там смотрите!
Я молча ежился. Вот бы их поженить с Курановым, была бы знатная парочка!
— А если ушиб? Или порез?— продолжала она возмущаться.— Ведь любая ранка может вызвать летальный исход… А почему вы им заинтересовались?— вдруг спросила в упор.
Я выложил версию, придуманную Глебом Максимовичем. Шайка расхитителей. Соучастие некоторых шоферов. Есть сигналы и о Васине. Надо проверить.
— Чепуха! Муть зеленая!— рубанула она сплеча, сверля меня недоверчиво прищуренными глазами.— За служенный человек, партизан… Дежурный!— гаркнула так, что я вздрогнул.
Прихромал дежурный — пожилой лейтенант из выздоравливающих.
Старшую сестру Богатову после лечебных процедур — ко мне.
— Слушаюсь!— Лейтенант вышел.
Богатова… Вот и нашлась, миленькая! И искать не потребовалось, сама в руки приплыла.
– Товарищ полковник, только прошу вас…
– Бросьте!— перебила она.— Я служила в отрядах ЧОНа, когда вы еще в люльке пузыри пускали… Так, значит, Богатова — Васин в ее палате лежал. Что еще?— спросила она сама себя.— Еще его личное дело, если только уже не отослали. Нет, конечно, не отослали, пока у нас милейший Евстигнеев раскачается… Голоден?— круто повернулась на каблуке.