«...Расстрелять!»
Шрифт:
Терять ему было нечего. Зам (слабо сказано) его не любил и всё время сигнализировал кому положено, как маяк в непогоду.
Несмотря на строжайший запрет выхода наверх, Лёха всё-таки выполз покурить через люк десятого отсека. На корабле от многочасового ожидания маршала, когда первая лихорадка прошла, наблюдалось расслабление: командир покинул центральный, сказав, что он «чуть чего — в каюте», зам со старпомом — тоже; дежурный, одурев от чтения инструкций, растёкся по креслу и ждал доклада от заинструктированного до безобразия верхнего вахтенного.
— На верхушке!
— Есть!
— Ближе к «каштану».
— Есть.
— Ты там не спи.
— Есть.
— И смотри мне там.
— Есть.
— А то я тебе…
— Есть.
— Матку выверну.
— Есть.
Маршал появился внезапно, как гром с ясного неба. Маршал был без свиты. Может быть, в результате старости он заблудился, так сказать отбился от стаи, а может, это был ловкий инспекторский ход — сейчас уже никто не знает.
Вахтенный, повернувшись от «каштана», в который он только что доложил, что он бдит, вдруг увидел маршала так близко, в полуметре, что потерял голос и подавился слюной; его просто заклинило. Он превратился в мумию царя Гороха и пропустил маршала, никому об этом не доложив.
Лёха, увидев маршала, сообразил, что, прикинувшись дурнем, можно прямо здесь же, на пирсе, договориться об увольнении в запас, поэтому он тут же оказался у маршала за спиной.
В рубку по трапу маршал поднялся без посторонней помощи, но перед верхним рубочным люком он замешкался: увидел простынь, затоптался, обернулся, ища глазами поддержку, и натолкнулся на Лёху. Тот сиял.
— Товарищ, э-э…
Лёха был в рабочем платье и без погон, поэтому маршал никак не мог его назвать.
— Товарищ, э-э… а как здесь внутрь влезают?
Это «влезают» решило всё.
— Очень просто, — сказал Лёха, — делайте, как я.
С этими словами он скинул отмаркированные ботинки, ступил в носках на чистую простынь, нагнулся и на четвереньках полез вниз головой, перебирая по трапу руками и ногами.
Маршал изумился и сначала засомневался, но всё происходило так быстро, ловко, а главное легко, что он тоже снял туфли, встал на белую простынь, потом на четвереньки…
Центральный почувствовал какое-то движение, какую-то возню в люке, шум, сопенье, кряхтенье, но отреагировать не успел. У среза люка вдруг показался Лёха вниз головой, он подмигнул и сказал:
— Чего вы щас увидите… — спрыгнул в носках и пропал.
— Ну-ка, глянь, чего там, — сказал дежурный вахтенному центрального поста. Тот впорхнул в люк и тут же голова к голове столкнулся с маршалом. Матрос увидел красное лицо, налитые глаза и погоны и всё это вверх ногами, то есть вниз головой…
Матрос видел многое, привык ко всему, но чтоб маршал и вверх ногами — этого он не выдержал, он скользнул вниз по поручням и (ни слова дежурному) исчез из центрального со скоростью вихря.
Маршал, увидев, что человек только что был, а потом куда-то упал, от неожиданности разжал руки и улетел вслед за «человеком».
Дежурный
— Я ему ничего не сделаю, — волновался маршал, вспоминая, когда уже всех нашли, пересчитали и построили в одну шеренгу, — я ему в глаза посмотреть хочу. И что это у вас за экземпляры?
— Товарищ маршал! — старался командир. — Не могу даже предположить, что это был наш офицер! У нас все были на месте. Никто не отлучался. Но у нас с завода всё ещё приходят и работают, может, он оттуда? А вы, значит, не помните, товарищ маршал, какой он из себя был?
— Да как вам сказать, — погружался в видения маршал, — чёрный такой… или подождите, не чёрный…
— У нас все чёрные, товарищ маршал!
— А, вот, молодой такой, сорока ещё нет.
— У нас всем сорока ещё нет, товарищ маршал.
Лёху вычислили и уволили в запас через неделю. На семьдесят процентов пенсии. Его рассчитали, как получившего заболевание в период службы.
О науке
Как у нас на флоте появляется наука? Наука у нас на флоте появляется всегда внезапно и непосредственно перед самым отходом, только нам отчаливать — а она тут как тут. Приезжает какой-нибудь учёный, бледный, с ящиком, подходит он к подлодке и спрашивает у верхнего вахтенного:
— Можно, мой ящичек у вас здесь постоит?
Вахтенный жмёт плечами и говорит:
— Ставьте…
Учёный ставит ящик рядом с вахтенным, а сам подходит к нашему переговорному устройству — «каштану» — и запрашивает у нашего центрального поста «добро» спуститься вниз, чтоб найти кого-нибудь для передачи ему этого заветного ящика, а в ящике — уникальный прибор (пять штук на Союз), который должен пойти в автономку. Пока учёный спускается вниз и ищет, кому передать уникальный ящик, вахтенные меняются, и новый вахтенный уже воспринимает ящик как что-то навсегда данное и принадлежащее пирсу. Первый вахтенный спускается вниз, а наверху появляется старпом.
— Это что? — спрашивает старпом у нового вахтенного, тыкая в ящик.
— Это?… — вахтенный смотрит на ящик детскими глазами центра России.
— Да, да, это что?
— Это?…
— Это, это, — начинает проявлять нетерпенье старпом, — что это?!
— Это?… — задумчиво спрашивает вахтенный и изучающе смотрит на ящик.
И тут старпом орёт, потому что вся сырая масса грубых переживаний предпоходовой скачки, вся эта куча влажная тревог и волнений, весь этот груз последних дней, лежащий мохнатым комелем на отвислых плечах старпома, от этих неторопливых раздумий вахтенного вмиг ломает самую тонкую вещь на свете — хрупкий хребет старпомовского терпения.