...ское царство
Шрифт:
Роза наваливается грудью на стол и удивленно таращит свои маленькие близорукие глазки.
— Ну, этот. Австралиец, — с едва уловимой ухмылкой поясняет секретарь.
— Ой, вот еще! — всплескивает жирными руками Роза. — Зови, давай. Сделаем, так сказать, музыкальную паузу.
Секретарь скрывается за темной массивной дверью, и тотчас из-за нее же появляется раскрасивый иностранный воздыхатель Наташи Амировой. Красивой бодрой поступью он проходит в центр палаты и сотворяет руками весьма красивый, плавный и широкий, жест, знаменующий, должно полагать, приветствие.
— Я, конечно, виноват, что отрываю вас, Роза Бенционовна, от более серьезных дел, — со странной жизнерадостностью выпаливает иностранец на уверенном русском языке, без малейшей тени акцента, — но вы сами назначили аудиенцию, велели придти в шестнадцать ноль-ноль, — не без изящества он отдергивает левый рукав яркого клетчатого пиджака и так же грациозно взглядывает на часы. — Сейчас половина пятого. Но все это время я ждал здесь, за дверью, — он делает шаг вперед, на ходу отпуская короткий кивок желтолицему Миле. — Рад вас видеть.
На что Роза Цинципердт насмешливо хмыкает и кривит большие блестящие губы. А желтолицый Миля так и стреляет шалыми глазками то в свою хозяйку, то в пританцовывающего на месте визитера.
— А я-то как рада, — нарочито холодно бросает она в ответ. — Ну, что ж, пришел, так присядь… там, где-нибудь. Говори, Витек.
— Если вы, Роза Бенционовна, не против, я и постою, — ничуть не задетый явленным ему пренебрежением, так же бодро продолжает Витек. — Я могу вот прямо так и говорить? — он едва заметно скашивает глаза на Милю.
— Говори уже, — вздыхает Роза.
— Что ж, я за степень своего искусства отвечаю. Все сделано в полном соответствии с вашими, Роза Бенционовна, пожеланиями. Потому что моя работа — это всегда… — он целует кончики своих пальцев, собранных в щепоть. — Это цимис!
— Так, коротко и по существу.
— Женщина созрела для всего. Теперь она готова хоть на край света.
— Вот туда ты ее и отвезешь, — рассеянно отпускает слова Роза, думая, как видно, о чем-то другом. — Так что, летите, голуби, в Австралию. Завтра… нет, послезавтра и отправляйтесь. Устроишь ее в каком-нибудь городишке, в каком-нибудь Бердсвилле-Хангерфорде, а еще лучше не в самом городе, а где-нибудь поблизости. Но, чтобы чувствовала она себя там сыто и достаточно комфортно. Главное, чтобы сыта была! Да, и не забудь же перед тем, как оставить ее наслаждаться раем, жениться на ней. Сходите, все оформите, можно и обвенчаться. И сидеть тебе там при ней не меньше трех месяцев. А потом уже пусть дамочка сама о себе позаботится. Все понятно?
— Но, Роза Бенционовна…
— Иди.
— Всего наилучшего, Роза Бенционовна. Все будет сделано в лучшем виде, — расшаркивался, удаляясь, фарсер. — Можете положиться, как…
— Иди.
Этот ушел, и Бенционовна, поблуждав глазами в пространстве, останавливает взгляд на смиренном Эмилии, тщетно силящемся спрятать сальную улыбочку.
— В чем дело, Миля? — вполне искренне недоумевает Роза, ибо мысли ее находятся далеко отсюда.
— Да, так, — с поспешностью серьезнеет желтое лицо Мили, — анекдот вспомнил…
— Ты, давай, пока об анекдотах забывай. Так… о чем это я? — она подхватывает с фарфорового блюда очередной кусок и отправляет его в рот. — Ну, да! Я толковала тебе о маленькой победоносной войне, этот пестрый дурачина меня отвлек. Так вот, если два неказистых маленьких народа вовлечь в вооруженный конфликт, — можно стать на сторону одного из них под знаменем миротворца. А представители «плохого» народа будут, конечно, недовольны, и станут чинить всякие каверзы… — писклявый голос Розы приобретает даже некоторую напевность; она мечтает, гуляя отрешенным взором среди гипсовых вертоградов на потолке. — Да, каверзы! — вдруг осеняет ее, и в синюшных отвислых щеках даже проступает краска. — Ну, конечно же, каверзы! Террористические акты! Вот как можно было бы одним махом заинтересовать все это филистерское стадо, напугать, завоевать доверие, а, может быть, и недорогую их любовь.
— Розочка, по-моему, ты нервничаешь… — робко волнуется Миля.
Но Роза не слышит его:
— Устроить серию леденящих кровь обывателя оказий при таком раскладе ничего не стоит. Ведь ничего не стоит! Желающие среди этих вечно обиженных национальных меньшинств, измордованных комплексом собственной неполноценности, всегда найдутся. И тут остается только немного им помочь, направить. Немного денег, немного технической поддержки… Да, может, и этого не понадобится. Может, хватит одного только плаксивого участия газет и телевидения. И пойдут-покатятся в метро, на площадях… Нет! Нет, Миля, нет! — вдруг взвизгивает Роза; она трясется и подскакивает, в каком-то неистовом порыве смахивает со стола драгоценное блюдо, ничуть не замечая того, и, если бы не полторы с лишним сотни килограммов веса, — она, должно быть, воспарила.
А несчастный Эмилий дрожит, вцепившись маленькими ручками в сидение своего стула и таращит желтые глаза с желтого же лица своего на расходившуюся Розу, — ее почти поэтическая возбужденность напугала Милю больше, чем недавний гнев.
— Нет, Миля, не метро… нет, — удивительным кажется, что она помнит о присутствии здесь еще кого-то. — Не торговые залы… Несколько домов, Миля. Несколько простых тихих милых панельных девятиэтажных спящих, готовящихся встретить рассвет, домов. Пусть их будет немного: три, пять… Ночью, вернее, ранним утром, когда все самые запоздалые совы уже возвратились в теплые гнездышки, а самые ранние жаворонки еще не продрали свои пытливые глазки, часа, эдак, в четыре утра, вдруг взлетает на воздух дом. Весь дом, со всеми их полированными шкафами, газовыми плитами, пуделями и тараканами. Вдрызг! В пыль. Ну, каково, Миля?! Впечатляет?! — торжествующе взвизгивает Роза, с достоинством почти надменным от сознания своей умственной одаренности. — Это производит впечатление?! Скажи, производит?!
Эмилий ни жив ни мертв, если у него и была душа, то она давно уже, как говорится, переместилась в пятки. Дрожащими полными губами он пытается сооружать какие-то слова, но то, что вылетает из влажного бесформенного рта больше похоже на глухое кваканье. Впрочем, Роза и не нуждается в его апробации.
— Представляешь, Миля, и так несколько дней сряду. Нет, лучше через день, лучше, чтобы с небольшими промежутками взлетали на воздух глупые спящие дома. Так, бесспорно, эффектнее. И тогда… если кто-то предпримет хоть какие-то усилия в обеспечении безопасности тех, кто еще не взорван, пусть это будут только какие-то внешние, ритуальные знаки, — быть ему отцом благодарного народа. Однозначно, быть. И дальше уже пользуй этот народ по собственному усмотрению, никуда он от тебя не денется… Вот, Миля, вот, что такое рекламная кампания. Вот, что значит неординарный, творческий подход к решению серьезных проблем. А ты что мне предлагаешь? Стыдно слушать тебя, ей богу!