10 гениев, изменивших мир
Шрифт:
Впрочем, в России идеи Ницше были восприняты еще при жизни философа, когда появились первые переводы – в русском искусстве (прежде всего, в литературе) всегда были сильны традиции богоборчества и поисков Бога в себе, эмоционального принятия проблем морали и нравственности. В некрологе, опубликованном в траурном выпуске «Мира искусства» {13} , было написано: «Нам, русским, он особенно близок. В душе его происходила… та же борьба, которая вечно совершается в сердце русской литературы, от Пушкина до Толстого и Достоевского». Наэлектризованная ожиданием перемен атмосфера России начала XX века стала благоприятной средой для распространения идей Ницше, хотя всеобщий интерес к мистике и оккультизму, атмосфера болезненной религиозности, мода на экзальтацию и эпатаж мешали адекватному пониманию его идей.
13
«Мир
Философы Серебряного века видели в Ницше моралиста, чуть ли не защитника христианства от опошления (хотя именно он высказывал мысль о том, что альтруистическую мораль необходимо отбросить как в высшей степени опасную для человечества). И при этом очень немногие воспринимали его идеи как предостережение против прикрытия зла лозунгами гуманизма. «Ницшеанцами» были объявлены К. Мережковский, 3. Гиппиус, а чуть позднее – К. Бальмонт и В. Брюсов, которые возвели в абсолют формулу Ницше «жизнь может быть оправдана только как эстетический феномен». Впрочем, и здесь восприятие идей Ницше не могло быть полным хотя бы потому, что литературные декаденты старались приспособить его философию к своей художественной системе, выбрав наиболее вычурные и шокирующие идеи.
Интересовался трудами немецкого мыслителя и «законченный ницшеанец» Горький, который старался подражать своему кумиру даже во внешнем облике (достаточно сравнить их усы). Современники, впрочем, видели в романтических произведениях Горького вульгаризацию идей Ницше и не без иронии писали об этом: «Едва ли кто-нибудь из последователей Заратустры согласится на замену сверхчеловеческой свободы русским удалым духом и стремления по ту сторону добра и зла бегством по ту сторону Кубани».
Массовая культура также не осталась в стороне от поклонения перед философом, который толпу презирал. «Жизнь есть источник радости, но всюду, где пьет толпа, все источники бывают отравлены», – писал он. Мода на Ницше привела к такому опошлению его идей, что сам философ наверняка предпочел бы забвение сомнительной славе любимца богемы и культового персонажа. Собственно, устойчивое обаяние некоторых идей Ницше становится понятным в свете современных событий. Вера в Бога, человеколюбие, гуманизм, пацифизм, права человека, развитие цивилизации – все это бесспорные привлекательные ценности. Между тем бесстрастная статистика показывает, что вреда от гуманистических акций не только не меньше, но и зачастую даже больше, чем от суровых действий, связанных с запретами, нарушениями прав человека и насилием. Философию Ницше стали понимать (и продолжают понимать по сей день) как призыв к безумному пиру во время чумы – раз ужасный конец неотвратим, то следует хладнокровно и эгоистично, не думая о страданиях других, воспользоваться оставшимися возможностями для получения удовольствия. Подобные рассуждения легко привели к тому, что «всякие пошляки возомнили себя вдруг Заратустрами и сверхчеловеками, и… стадами начали ходить одинокие сверхчеловеки, вообразившие, что им все дозволено» (Н. Бердяев).
Биограф Ницше Лу Саломе, которую он любил и ненавидел одновременно, писала в начале XX века: «Хотя за последние годы о Ницше говорят больше, чем о каком-либо другом мыслителе, основные черты его духовного облика почти неизвестны. С тех пор как маленький, разрозненный кружок читателей, которые действительно понимали его, превратился в обширный круг почитателей… отдельные его идеи, вырванные из контекста… превратились в девизы для разных идейных направлений… совершенно чуждых автору. Конечно, этому обстоятельству он обязан своей быстрой славой, внезапным шумом, который поднялся вокруг его мирного имени, – но то истинно высокое, истинно самобытное, что таилось в нем, по этой причине оказалось незамеченным, непознанным, быть может, даже отошло в более глубокую тень, чем прежде. В своем разочаровании он говорит: «Я прислушивался к отклику и услышал лишь похвалы» («По ту сторону Добра и Зла»). Порою кажется, что он стоит среди людей, ценивших его, как чужой пришелец, как отшельник, который, только заблудившись, попал в их круг».
Спросите себя – что я знаю о философии Ницше? Первыми на ум придут слова «сверхчеловек», «воля к власти» «презрение к морали». А на самом деле, как говорил великий философ XX века Мераб Мамардашвили, «мы опять сидим в компоте, в жидкости которого плавают огрызки яблочной кожуры». Что такое ницшевское «Wille zur Macht» – «Воля к власти»? Каждый, наверное, ответит: «Это же элементарно! Хочу власти, хочу властвовать». Но, во-первых, это не совсем точный перевод – в немецком языке слово Macht переводится прежде всего как «сила, мощь». Macht – это и власть тоже, но для власти существует отдельное слово – Gewalt. Следовательно, перевод должен быть таким: «Воля к силе» – к сильному состоянию. Как говорил Мамардашвили, «только в сильном состоянии рождается достоинство, мысль, истина. Когда мы не в сильном состоянии, мы мыслим плохо, более того – поступаем плохо… Вот что такое «воля
Та же история и со «сверхчеловеками», «сильнейшими», по терминологии Ницше. Кто они для нас? «Белокурые бестии», больше всего напоминающие какого-нибудь Верховного негодяя из третьесортного голливудского боевика. А по Ницше, это те, кто может стать «самыми умеренными, такими, которые не нуждаются в крайних догматах веры, такими, которые не только допускают добрую волю случайности, бессмысленности, но и любят ее, такими, которые умеют размышлять о человеке, значительно ограничивая его ценность, но не становясь, однако, от этого ни приниженными, ни слабыми». Не правда ли, довольно далеко от популярной версии?
Немецкие нацисты, сделавшие из Ницше своего идейного вдохновителя, по всей видимости, не утруждали себя чтением его работ. Считающееся главным сочинение Ницше на самом деле – чистейший фальсификат, агитка, состряпанная нацистскими идеологами в поддержку тезисов о превосходстве арийской расы и ее «сверхчеловеческой» природе. Сам же Ницше в своих сочинениях нередко высказывал мысли, от которых за версту несло покушением на государственные устои Третьего рейха. Он прямо говорил, что милитаристский лозунг «Германия превыше всего» означает «конец немецкой философии». Мыслитель крайне негативно отзывался об антисемитизме, а кроме того, гордясь своими польскими корнями, подчеркивал преимущество славянской расы перед немецкой: «Одаренность славян казалась мне более высокой, чем одаренность немцев, я даже думал, что немцы вошли в ряд одаренных наций лишь благодаря сильной примеси славянской крови». Наконец, чтобы не попасть на военную службу, он в 1869 году освободился от прусского подданства и до самой своей смерти остался человеком без гражданства.
Не акцентируя внимания на переменах, которые пришлись как раз на XIX столетие, трудно понять, почему Ницше пребывал «на обочине» того времени, но оказал такое влияние на XX век.
Главной темой классической философии был комплекс вопросов о сущности и строении разума, который одновременно являлся вопросом о сущности и строении мира. Мир представал в этой конструкции как связная и рационально устроенная система, живущая по законам объективной логики: Nihil fit sine ratione [8] . Этот постулат равным образом касался и процесса рассуждения (т. е. мира сознания), и событий в мире, который принято называть «реальным». Этот принцип всеобщей рациональности и обоснованности был господствующим и в естествознании, «символом веры» которого стал лозунг: «Наука – враг случайностей». Причинная механика ньютоновского образца превратилась в идеал всякого научного познания, претендовавшего на истинность (до появления квантовой теории оставалось не так много времени). Такое направление мысли внесло вклад и в теории, согласно которым общество живет по неким разумным общеобязательным правилам, а историческая случайность вообще не имеет значения. Над всем царил гегелевский тезис: «Все действительное разумно, и все разумное действительно».
8
Ничто не совершается без основания (Г. Лейбниц).
Казалось бы, очевидно, что постулат о разумности всего сущего абсолютно противоречит фактам и потому просто не должен был бы появиться: «неразумность» социальных и государственных институтов, не говоря уж о поведении множества людей, слишком упрямый факт. И тем не менее, тезис этот не только сформулирован, но и был практически общепризнанным – вопреки очевидности! Сам Гегель, отвергая упрек в адрес его «философии истории», что она-де не соответствует фактам, говорил: «Тем хуже для фактов!» Так же точно относились к «эмпирическим данным» ученые всех специальностей, в том числе многие естествоиспытатели. Они либо игнорировали «неудобные» факты, коих «не должно быть» с точки зрения их теорий (хрестоматийный пример – непризнание французскими академиками существования метеоритов), либо подгоняли их под свои теоретические конструкции посредством сложных интерпретаций. В духе такого подхода единичное, уникальное событие (в том числе человеческая индивидуальность) «неинтересно», поскольку его могло и не быть.
И вот этот-то рационализм, помноженный на иррациональную веру в логичность мироустройства, склонность проецировать умственные схемы на реальный мир, пренебрежение к индивидуальности стали общим местом критики классической философии. Главное требование – отказ от «игры понятиями», от конструирования «систем», которые «не соответствуют опыту». Философия начала приближаться к жизни, и действительность, с этой новой для европейского философа XIX столетия точки зрения, перестала быть «всеобщей». Гимном индивидуальности стали работы Ницше, который не просто занялся умозрительными заключениями о «роли единичности в бытии» или чем-то подобном, а предложил свой взгляд на мир и человека в нем, уникальный не только по содержанию, но и по форме.