10 гениев литературы
Шрифт:
Правильное отношение к другим людям определяется тем, что надо любить людей как братьев, без каких-либо исключений, независимо от каких бы то ни было мирских различий между ними. Противоположностью любви является насилие, а потому от него нужно отказаться, даже в случаях, когда тебе причиняют зло.
Непротивление злу насилием – больше чем отказ от закона насилия. Оно как раз и означает признание изначальной, безусловной святости человеческой жизни. Через непротивление человек признает, что вопросы жизни и смерти находятся за пределами его компетенции и отказывается быть судьей по отношению к другому, поскольку не считает себя лучше его. Не других людей надо исправлять, а самого себя. Непротивление отличается от насилия тем, что оно является областью индивидуально ответственного поведения.
Самым главным средоточием насилия является государство с его армиями, всеобщей воинской повинностью, присягами, податями,
Толстой отрицал цивилизацию, государство, церковь как институты подавления человека, и у него нашлось немало последователей. Его учение – «толстовство» – превратилось в своеобразную религию и привело к тому, чего Толстой так пытался избежать. Л. Троцкий в 1908 году писал: «Отрицатель всей капиталистической культуры, он встречает благожелательный прием у европейской и американской буржуазии, которая в его проповеди находит и выражение своему беспредметному гуманизму. Консервативный анархист, смертельный враг либерализма, Толстой к своей восьмидесятилетней годовщине оказывается знаменем и орудием шумной и тенденциозно-политической манифестации русского либерализма». Раньше об этом же говорил и Дж. Мейвор: «Никто не презирал слепого подражания более, чем Толстой, и никто не страдал от этого более, чем он сам. Постепенно вокруг него собралась группа людей… – каждый из них человек прекрасной души, однако любого из них можно было легко обвинить в догматизме. Они относились к Толстому так, будто он был церковным иерархом, что вызывало не всегда добродушные насмешки со стороны рядовых последователей Толстого. Взгляды и высказывания Толстого стали цитировать так, будто они вдохновлены свыше, и, несмотря на протесты самого Толстого, легенда о «папской непогрешимости» постепенно сливалась с его именем».
Критики последней фазы литературно-проповеднической деятельности Толстого считали, что художественность его произведений пострадала от преобладания идеологических интересов, и что творчество теперь нужно писателю для пропаганды его общественно-религиозных взглядов. Дж. Мейвор отмечал: «В России никто не мог превзойти его как художника слова, за исключением, возможно, Тургенева. А как пророку и провидцу ему не было равных в мире… хотя его роль пророка губительно сказывалась на его художественных произведениях и ограничивала их как в количестве, так, вероятно, и в качестве. В «Войне и мире» и в «Анне Карениной» нет морализаторства, но в «Воскресении» есть нравственная идея, привнесенная для того, чтобы вернуться к пророческому пафосу».
Последним по времени фактом биографии Толстого стало определение Святейшего Синода от 20–22 февраля 1901 года. «Известный всему миру писатель, – написано в нем, – русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений противных Христу и церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которой жили и спасались наши предки и которой доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, в Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной; отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых; отрицает бессменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию». В силу всего этого «церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения
В конце жизни семейная и личная жизнь Толстого резко изменилась.
В 1910 году граф Андрей Толстой, супруг графини Ольги, бежал с женой тульского губернатора, за этим бегством последовал развод. Графиня с маленькой дочкой жила у своей сестры. Некоторые члены семьи Льва Николаевича доставили ему и другие огорчения, а отношения Толстого и его жены серьезно осложнились. Доходы семьи уменьшились; к тому же революция 1905–1907 годов вызвала повышение заработной платы работникам. Для защиты дома от нападения крестьян графиня наняла на службу вооруженного черкеса. Деревня приходила в упадок. Кирпичные постройки – эксперимент 1899 года – совершенно развалились, а избы были ветхи.
Расточительность сыновей осложнила ситуацию. Чтобы пополнить доходы и как-то выйти из создавшегося положения, графиня потребовала соблюдения авторских прав на сочинения ее мужа за рубежом и в России, но этот поступок не встретил одобрения Толстого: сам он всегда отказывался принимать гонорары за свои сочинения.
Когда острый экономический кризис довел графиню до истерики, пророкоподобное спокойствие Толстого нарушилось, и весь строй семейной жизни был поколеблен. Писатель и его семейные дела обсуждались на разные лады не только в России, но и за рубежом. Разногласия между Толстым и его женой, становясь достоянием гласности, лишь обострялись.
Писатель твердо знал, что ему нужно, чтобы не загубить остаток жизни, – уйти из Ясной Поляны и стать странником. «Необходимость бездомовности, бродяжничества для христианина, – писал Толстой одному из своих друзей, – была для меня в самое первое время моего обращения самой радостной мыслью, объясняющей все, и такою, без которой истинное христианство не полно и не понятно».
Однако Толстой много лет подряд не мог уйти из дому, несмотря на неоднократные попытки. Почему? – задается вопросом В. Вересаев. И сам отвечает – из-за жены, Софьи Андреевны. Дело в том, что она была настоящей «писательской женой», а Лев Толстой не был писателем, литературная деятельность была для него вторична. «Вот тут – вся суть этой тяжелой драмы… Будь он Флобером, Зола, Ибсеном, Достоевским, – и как бы хорошо, как радостно и благообразно шла бы жизнь! Широкая слава, всеобщее уважение. Лавреат и почетный член академий всего мира. Колоссальные гонорары. Прекрасная барская усадьба для лета, уютный дом в Москве для зимы. Вполне обеспеченное существование. Большая, дружная семья, счастливые дети, бесчисленные, милые внучата. Всегда полный дом самых избранных гостей. Чего еще желать? О, ей, хозяйке, – ей тут работы без конца; но она на это не жалуется. Работа радостная и привычная. Сложное управление домом и хозяйством, оберегание покоя и удобств великого своего мужа, заботы и хлопоты о детях. Денег, конечно, никогда не хватает, – расходов так много! Но энергии у нее довольно. Она сама обшивает мужа и детей, сама издает сочинения мужа, – это гораздо выгоднее, чем продавать издателям. Тонет в корректурах, принимает подписку. Судится с мужиками: они так наглы, так бесцеремонно рубят ее лес; если не будет острастки, то скоро и парк начнут рубить. Мало того, что на расходы нужны деньги. Нужно еще обеспечить всех детей. А их очень много. Все они женаты, замужем. Каждому нужно по хорошему именьицу».
И вдруг Лев Толстой, центр этой стройной системы заявляет: ничего этого не нужно. Мало того – все это преступно. Нужно отказаться от неправедно нажитого богатства и начать жить трудами своих рук. «Все это, конечно, очень было бы хорошо и трогательно в романе, – продолжает В. Вересаев. – Но в жизни, в жизни! Одним махом собственными руками разрушить благополучие, создавшееся ими обоими в течение десятков лет». Что это, – блажь спятившего с ума человека, не понимающего, что он говорит? Однако Толстой был серьезен как никогда. И любящая жена превратилась в тигрицу: ей не до того, что о ней будут говорить биографы, не до уважения к своему великому мужу. Когда Толстой захотел осуществить свое намерение и раздать все свое добро, – рассказывал его биограф П. И. Бирюков, – «ему было категорически объявлено, что если он начнет раздавать имущество, то над ним будет учреждена опека за расточительность, вследствие психического расстройства».
Началась долгая, упорная, скрытая от чужих взглядов борьба. Софья Андреевна даже пыталась покончить с собой – она отправилась на станцию железной дороги Козловку-Засеку, чтоб лечь под поезд. Толстую случайно встретил возвращавшийся с прогулки муж ее сестры и сумел отговорить.
В другой раз управляющий Ясной Поляны поймал мужиков за кражей леса; их судили и присудили к шести неделям острога. Они пришли к Софье Андреевне просить о помиловании, но та ответила, что ничего не хочет и не может для них сделать. Лев Толстой требовал простить мужиков, но жена осталась непоколебима и отправила воров в острог.