100 shades of black and white
Шрифт:
Рэй не плакала даже, когда он приложил ладонь к животу и надавил, лишь усиливая агонию. Слезы струились по лицу, запах пота, ее грязной крови, протекшей сквозь белье, был невыносимым, но она не плакала.
Этот урок она выучила сразу — ее монстр ненавидел боль.
Рэй научилась не спрашивать Кайло, где он проводит большинство своего времени и почему ее существование должно оставаться в секрете.
Даже рыцари Рен, все, особенно Анхсен-е-мин, вели себя так, словно она была обузой для них всех. Может, перестали видеть в ней
Но отголоски его жизни, той, другой, она чувствовала на себе сполна даже в его отсутствие.
Боль от невидимых ран, пыток приходила к ней по ночам, терзая до изнеможения. Тот, кто истязал Кайло, делал это с умением, растягивая агонию на долгие часы. Может, в этом и был смысл ее жизни — оттягивать часть боли на себя? Быть вещью, пригодной для использования?
Глубокие раны — тень от них — возникали на спине, перекрещиваясь, чесались, словно Рэй искусали слепые мошки, а затем уходили.
Кайло никогда не говорил об этом. Ни разу, даже когда она попыталась спросить.
— Однажды, малышка, — он все еще звал ее так, уже не дитя, но еще малышка, — ты поможешь мне. Ты сделаешь все, что я попрошу, ведь так? — Кайло умел быть ласковым, если хотел. — Ради меня. Ради нас.
Только из-за одного этого слова Рэй могла бы вырвать свое сердце и вынести ему на осколках блюда, чтобы кормить с руки.
— Хорошо, — он ведь был ее монстром. Ее.
Но по ночам, коротким и душным, наполненным соленой влагой от моря внизу скал, он больше не стоял рядом с ее постелью. Подождав, пока Рэй уснет, или притворится, что уже спит, Кайло возвращался к Анхсен, единственной из рыцарей Рен, что не была мужчиной.
То, что чувствовал один, всегда доставалось и другому. Рэй могла предугадать — за долю секунды — когда Кайло причиняли боль. Это же относилось и к наслаждению. Соль от морского ветра оседала на языке, оставалась испариной на висках, когда она задыхалась, ворочаясь в постели.
Это было ощущение чужих рук на теле, мягких прикосновений, острых зубов и звонких шлепков и шепота. Острого, болезненного голода, что возникал в низу живота, сводил ноги, но не приносил удовлетворения. Рэй пробовала все — засыпать раньше, требовать у дроидов дозу снотворного, сбегать к воде, чтобы там до изнеможения сражаться с волнами, чувствуя, как напряжение высасывает все ее силы, медитировать...
Пока не сдалась однажды, прибегнув к равноценной мести. Она знала, что делать — ее тело знало само — а основное она подсмотрела у Кайло.
Женщинам нравилась нежность — он приносил с собой боль, до стонов и выкрученных запястий в кандалах. Они ждали ласку, но им доставалась боль, та самая, которой не хватило на нее. Им он приносил щедрые дары в виде свернутых кольцом плетей, напоминавших песчаных змей. Он возносил молитвы расцветающим на коже узорам из синевы — по предплечьям и бедрам. В полукружиях следов от ногтей запекалась кровь, царапины раскрашивали спину Анхсен вязью, и она стонала еще сильнее.
А Рэй подслушивала, подсматривала, была на его и ее месте одновременно. И зарываясь в покрывала, она вела по груди, обводя ореолы
Наслаждение Кайло укрыло ее с головы до ног, пеленой, запечатывая последний вдох, оставшийся в горле, последний вымученный стон, последнее содрогание.
Она отдала это ему, потерявшись между телами — своим и тем, что на один короткий миг принадлежало ей.
Наутро Кайло улетел в спешке, даже не взглянув на Рэй.
Этот урок был самым болезненным — он не желал ее.
Не только он не хотел видеть Рэй, рыцари Рен забыли ее.
Теперь они не улыбались ей при встрече, даже Тетхис, с которым Рэй пыталась неуклюже флиртовать, всегда отвечавший ей приветливо, а иногда необидно подтрунивал, смотрел на нее как на пустое место.
— Я стер память о тебе, маленькая, — объяснил Кайло, надевая шлем. Теперь он тренировал ее так, чтобы Рэй больше не видела его лица, не смотрела в глаза. И все же в нем было больше от человека, эгоистичного, переменчивого, чем от монстра. — Они больше не знают тебя, для них ты ничто. Для всего мира ты, — его голос сменился сухим безжизненным треском, а руки ухватили обмотанный тряпками деревянный меч, — ничто. Нападай.
Она не хотела нападать или защищаться. Больше всего Рэй желала, чтобы он исчез. Провалился сквозь деревянный настил, чтобы его разметало Силой, чтобы тот палач, что все еще оставлял раны на спине Кайло, взялся за сейбер и снес ему голову вместе с клятым шлемом.
— Я не ничто... — ей следовало молчать, но она не могла. Больше нет. — Я не... ничто! — в ушах глухо стучала кровь, а лицо горело огнем, Рэй могла бы поклясться, что ее саму всю вот-вот охватит пламенем той же ярости, что так легко давалась Кайло.
Он так любил Тьму, он слушал ее капризные желания, а Рэй все еще не могла отделить себя от детской беспомощности, и Сила повиновалась ей с трудом.
— Значит, вот так все будет? — она раскрутила посох, и тот засвистел над головой. — Мне придется всю жизнь ждать тебя? Слушаться тебя? Делать все, как захочешь ты? — Рэй не умела плакать, но горло перехватило намертво. Что-то застряло там удушливым комком, может, сердце?
— Я тебе не кукла, — она била со всей яростью, на которую была способна, слепо, бездумно, и даже сшибла шлем, оставив Кайло стоять ошеломленным.
— Я тебе не игрушка. Я тебе не... ничто! — ей удалось перехватить его меч, вырвать из рук и изо всех сил грохнуть по полу, расщепив пополам. А затем махнуть наискосок, деревянным острием раскраивая лицо пополам. Монстр? Вот теперь Кайло выглядел как подобает чудовищу.
Кровь капала с раны, такая же боль струилась по ее лицу, от брови и по щеке, словно слезы. Они были квиты.
Этот урок Рэй полюбила больше всего. Она узнала, на что способен монстр внутри нее.
Она узнала, что Анхсен-е-мин мертва, от Кайло. Он преподнес ей эту новость, словно одно из тех платьев, которые Рэй резала на куски, чтобы даже не смотреть на них.