100 великих монархов

Рыжов Константин Владиславович

В это время Людовиком уже всецело владела мысль о бегстве, но для него долго не представлялось удобного случая. В октябре Людовик и Мария-Антуанетта попытались тайно отправиться в Монмеди, однако были остановлены народом в Сен-Клу. В июне 1791 года королевское семейство во второй раз попыталось покинуть Париж. Брату короля графу Прованскому удалось тогда благополучно добраться до границы, но сам король был узнан в Варенне и под конвоем возвращён в столицу. Его престиж после этого пал очень низко. Собрание вернуло ему власть только 14 сентября, когда Людовик клятвенно подтвердил окончательно утверждённую конституцию. Вслед за тем Национальное собрание разошлось, а 1 октября, согласно конституции, открыло заседания Законодательное собрание.

Казалось, что после введения конституции компромисс в обществе найден. Но взаимное ожесточение вело Францию к внешней и внутренней войне. Множество роялистов эмигрировало за границу, где принц Конде сформировал из них армию. Австрия и Пруссия готовились поддержать её самым решительным образом. Вооружённое столкновение с ними сделалось неизбежным. Опережая события, Законодательное собрание взяло инициативу в свои руки. 20 апреля 1792 года

Людовик по требованию депутатов и против воли объявил войну «королю Чехии и Богемии» (так именовался император Франц II по своим наследственным владениям). Боевые действия начались неудачно. Враги наступали. Кроме того, повсюду обнаруживалась измена. В мае-июне собрание приняло революционные декреты о ссылке не присягнувших священников и об образовании под Парижем военного лагеря из 20 тысяч национальных гвардейцев. В эти дни народ стал подозревать короля и в особенности королеву в пособничестве оккупантам. Негодование сделалось особенно сильным и всеобщим после того, как герцог Брауншвейгский, стоявший во главе немецкой армии, опубликовал декларацию, в которой говорилось, что национальные гвардейцы, взятые с оружием в руках, будут наказываться как бунтовщики против своего короля. Он также грозил парижанам, что разрушит их город, если Тюильри вновь подвергнется нападению. Эта декларация сослужила очень дурную службу Людовику, которого с этих пор считали главным союзником пруссаков.

Сразу после её обнародования (28 июня) парижские революционеры стали готовить низложение короля. 3 августа мэр Парижа Петион явился в Законодательное собрание и от имени всех секций потребовал свержения Людовика. Депутаты не решились открыто пойти на такое нарушение конституции. Тогда революционеры стали действовать самостоятельно. Основной силой для свершения переворота стал Марсельский батальон национальной гвардии, прибывший в Париж 30 июля. В ночь на 10 августа мятежники ударили в набат. На рассвете королевская семья тайком бежала из Тюильри в залу Законодательного собрания. Около шести утра восставшие окружили дворец и попытались ворваться внутрь. Швейцарская гвардия открыла по ним жестокий огонь. Завязался кровопролитный бой. Наконец народ овладел дворцом и принялся ломать, разорять и жечь всё, что попадалось под руку. Видя, что победа осталась за народом, депутаты приняли чрезвычайное постановление о преобразовании высших органов власти и о временном отрешении короля. По их требованию королевскому семейству была отведена «квартира» в Тампле.

20 сентября Законодательное собрание самораспустилось, уступив место избранному на основании закона 10 августа Национальному Конвенту, имевшему неограниченные полномочия как законодательной, так и исполнительной власти. На втором заседании 21 сентября Конвент принял закон «об упразднении королевской власти во Франции». Особой комиссии было поручено рассмотреть бумаги короля, найденные в Тюильри, и его переписку с братом графом Прованским, находившимся в армии роялистов. 6 ноября комиссия доложила, что нашла достаточно улик для того, чтобы обвинить короля в измене и предать его суду (действительно, найдены были письма, из которых явствовало, что Людовик призывал чужеземные армии напасть на Францию). 7 ноября вопрос о суде был решён утвердительно. 3 декабря Конвент образовал специальную комиссию из 21 человека для подготовки обвинительного доклада. Он был представлен 10 декабря, обвинительный акт — 11-го. Людовик, приведённый в Конвент, должен был ответить на 33 вопроса, касавшихся его поведения во время главных событий революции. Он спокойно отрицал все возводимые на него обвинения, но его лаконичные ответы не могли удовлетворить даже тех, кто был к нему расположен. Было постановлено дать королю адвокатов, чтобы они построили более продуманную защиту. Людовик сам избрал троих, и в их числе ловкого де Сеза. 26 декабря тот в искусной речи опроверг многие из возводимых обвинений. После этого прения продолжались до 15 января 1793 года. В этот день перед депутатами были поставлены три вопроса. На первый из них: «Виновен ли Людовик Капет в заговоре против общественной свободы и в посягательстве на безопасность государства?» — Конвент почти единогласно ответил утвердительно. Затем был предложен второй вопрос: «Должен ли быть передан на утверждение народа приговор, произнесённый Конвентом над Людовиком Капетом?» Большинство депутатов ответило на него отрицательно. Вынесение приговора было отложено на два дня. 17 января в ответ на вопрос: «Какому наказанию должен быть подвергнут Людовик Капет» — 387 депутатов проголосовало за смертную казнь, а 334 — за тюремное заключение. Казнь была назначена на 21 января.

По свидетельству Мальзерба, Людовик, узнав о решении своей участи, остался спокоен и сказал: «Смерть меня не страшит, я уповаю на милосердие Божие». Он написал завещание, а также посмертные письма родным и близким. Затем он простился с женой и сыном, утешая которых сказал: «Успокойтесь, друзья. Будем лучше благодарить Провидение, приведшее меня к концу страданий». За день до смерти он отслушал литургию и приобщился святых тайн. Утром 21 января 1793 года Людовика доставили на место казни. Когда его возвели на эшафот, он повернулся к толпе и произнёс твёрдым голосом: «Я умираю невиновным во всех преступлениях, в которых меня обвиняют, и молю Бога простить врагам моим». Однако слова его не произвели на чернь никакого впечатления. Через минуту нож гильотины отсёк ему голову. Когда её показали толпе, площадь содрогнулась от неистовых криков: «Да здравствует нация! Да здравствует республика!»

ЛУИ-ФИЛИПП

Герцог Орлеанский Луи-Филипп, приходившийся прапраправнуком Людовику XIII, был человеком необычайной судьбы и необычного характера. Получив в детстве либеральное воспитание, он восторженно приветствовал революцию 1789 года, был затем членом якобинского клуба, генералом революционной армии и с большим мужеством сражался с пруссаками при Вальми. Однако весной 1793 году возникли подозрения, что Луи-Филипп замешан в заговоре генерала Дюмурье. Чтобы избежать ареста, он бежал в Швейцарию. В последующие годы герцог много путешествовал, побывал

даже в США и свёл знакомство с Джорджем Вашингтоном. В 1800 году Луи-Филипп поселился в Англии, где в это время жили эмигрировавшие из Франции Бурбоны. Семья не сразу приняла в своё лоно возвратившегося «блудного сына», но в конце концов примирение всё же состоялось. На родину он вернулся только в 1817 году, однако жил уединённо и держался в стороне от придворной жизни. Все свои силы Луи-Филипп отдал восстановлению утраченного в годы революции состояния. Он быстро привёл в порядок пошатнувшиеся дела, а потом умелым управлением значительно преумножил свои богатства. К концу 1820-х годов герцог Орлеанский считался одним из самых крупных землевладельцев Франции. Праздность, легкомысленные забавы и роскошь были ему совершенно чужды. Он не питал, по словам Гюго, слабости к попам, псарям и танцовщицам, что являлось одной из причин его популярности среди буржуа. И в самом деле, как по образу жизни, так и по своим привычкам Луи-Филипп очень походил на буржуа. Своих детей он отдал в общественную школу, а сам, выходя на улицу, всегда держал под мышкой зонтик. Он знал цену деньгам и времени, был известен как образцовый супруг и заботливый отец.

Всё это способствовало тому, что когда в результате Июльской революции 1830 года был свергнут последний Бурбон Карл X, Палата предложила занять престол герцогу Орлеанскому. 31 июля тот приехал в Париж, где его немедленно провозгласили королём. Далеко не все, впрочем, обрадовались такому повороту событий. Народ и студенты, три дня простоявшие на баррикадах, были уверены, что сражаются за республику. Они толпами обступили Отель-де-вилль, дожидаясь удобного момента, чтобы провозгласить её. Генерал Лафайет должен был стать президентом. Зная об этом, Луи-Филипп решил лично отправиться в отель во главе депутатов. Лафайет почтительно встретил его и передал герцогу трёхцветное знамя. Луи-Филипп развернул его, вместе с Лафайетом подошёл к открытому окну, обнял и поцеловал генерала. Этим он выиграл дело: к восклицаниям «Да здравствует Лафайет!» присоединились «Да здравствует герцог!» 7 августа, после принятия поправок к конституции, был принят закон о передаче королевской власти герцогу Орлеанскому.

Своим возникновением июльская монархия была обязана революции. Это наложило неизгладимый отпечаток на её суть и на её внешний облик. В отличие от Бурбонов, которые основывали свою власть на Божественном праве, Луи-Филипп получил королевские регалии от палаты депутатов. Конституция рассматривалась в качестве договора между французским народом и свободно избранным им королём, который был обязан теперь уважать права и свободы граждан. Самой трудной задачей правительства в первые дни было обуздать и успокоить народный дух. Сначала все были довольны падением старшей линии Бурбонов, и новый король был тогда очень популярен. С первых дней Луи-Филипп вполне вошёл в роль короля-гражданина и отлично выполнял её: как и прежде, он запросто разгуливал по улицам Парижа с зонтиком под мышкой и при встрече с тем или другим блузником — воином дней Июльской революции, останавливался, ласково протягивал руку и простодушно разговаривал с ним как настоящий французский буржуа. Всякий придворный блеск и великолепие были уничтожены, не стало придворного церемониала и королевской гвардии, сыновья короля по-прежнему учились в общественных учебных заведениях.

Но вскоре всеобщее воодушевление сменилось разочарованием. Вопреки ожиданиям, Июльская революция не привела к гражданскому миру, а лишь открыла собой новый период распрей, то и дело принимавших форму республиканских, бонапартистских и роялистских восстаний и заговоров. Королю пришлось бороться с ними старыми методами: с помощью пушек и репрессивных законов. Добившись в начале 1830-х годов некоторого умиротворения страны, Луи-Филипп решился на проведение либеральных реформ: были приняты законы о выборности муниципалитетов, о национальной гвардии и о новой системе выборов в палату депутатов. Последний закон вдвое снижал избирательный ценз и увеличивал круг граждан, обладавших избирательным правом с 90 до 166 тысяч. На дальнейшее расширение избирательных прав король шёл с большой неохотой (к 1848 году число избирателей достигло 250 тысяч). Ему не по вкусу была настоящая конституционная монархия с настоящим народным представительством. Всё внимание правительства было обращено на денежную аристократию, с которой Луи-Филипп вошёл в тесную связь ещё до революции: на высших чиновников, на банкиров, крупных торговцев и промышленников, для которых были созданы самые благоприятные условия в политике и бизнесе. В жертву этим денежным тузам постоянно приносились интересы многочисленных низших классов. Но по мере того как увеличивался разрыв между нищетой и богатством, росло социальное напряжение. Даже экономический подъём, который Франция пережила в начале 1840-х годов, не укрепил режим, а напротив, обострил общественные противоречия. Повсеместно распространилось убеждение, что избирательная система должна быть изменена. В палате всё чаще звучало требование расширить избирательное право на всех налогоплательщиков. Но король упорно отвергал всякую мысль о политических изменениях. Эти настроения в Луи-Филиппе поддерживал самый влиятельный министр последних семи лет его царствования — Франсуа Гизо, ставший в 1847 году во главе кабинета. На все требования палаты снизить избирательный ценз Гизо отвечал циничными отказами. Слишком уверенный в прочности своего положения, он просмотрел момент, когда следовало пойти на уступки. Это сделало падение режима неизбежным.

Политическому кризису июльской монархии предшествовал острый экономический кризис, разразившийся в начале 1847 года. Начались массовые банкротства, увольнения и рост безработицы. Недовольство народа росло. Летом 1847 года зародилось движение так называемых банкетов: чтобы пропагандировать реформы, прежде всего избирательного права, и при этом обойти строгие запреты союзов и собраний, сначала в Париже, а затем и в крупных провинциальных городах организовывались банкеты. В произносившихся речах громко говорили о реформах и резко критиковали правительство. В общей сложности состоялось около 50 таких банкетов. Раздражённый Гизо 21 февраля 1848 года запретил очередной банкет, назначенный в столице. Это незначительное событие послужило толчком для революции.