100 знаменитых катастроф

Скляренко Валентина Марковна

Во-вторых, комиссия обнаружила, что воспламенительные шашки черного пороха хранились вместе с полузарядами и к тому же вместе с пороховыми зарядами, которые уже вводились в разогретый ствол, но так и не были отстреляны. Картина складывалась удручающая. Создавалось такое впечатление, что о понятии «техника безопасности» на флоте не имели никакого представления. Конечно, это вызвало резкие возражения от высокопоставленных морских чинов, но комиссия, химики и пиротехники были непоколебимы. Например, изобретатель милинита (тринитрофенол, или пикриновая кислота) Тюрпен еще после взрыва броненосца «Йены» предупредил морского министра, что причиной стал старый, имеющий тенденции к саморазложению порох «В». Он предупреждал, что хранить огромные запасы на военных кораблях слишком опасно. Тогда большинство военных чиновников отнеслись к этому заявлению, как к саморекламе, потому что именно Тюрпен предложил новый

порох, более стойкий и надежный в хранении. Но химик оказался прав. К тому же комиссия пришла к неутешительным выводам в вопросе соблюдения температурного режима хранения пороха на «Либерте». Оказывается, с 1 по 15 июня температура в погребах поднималась до +30 °C, а во время маневров 4-16 августа шесть гильз с зарядами для 194-миллиметровых орудий согласно приказу находились рядом с ними, то есть в непосредственной близости от кочегарок. Затем эти снаряды были помещены в носовой погреб.

Выводы были сделаны: причиной катастрофы стало несоблюдение элементарных правил хранения. Вначале самовозгорание пороха произошло в предварительно разогретой гильзе снаряда, от чего порох загорелся в соседних гильзах. Первые детонации были слабыми (три первых взрыва), но от начавшегося пожара сдетонировал весь боезапас, разнесший броненосец на части. Впечатления от трагедии настолько потрясли всю эскадру, что морякам постоянно чудились взрывы и запах гари. Теперь мельчайшее подозрение на возгорание заканчивалось затоплением (то есть полным уничтожением) запасов пороха. И одновременно выяснилось, что те несчастные моряки с «Либерте», которые пытались предотвратить пожар на нижних палубах путем затопления стаканов, были заранее обречены на смерть. Эти системы на броненосцах, да и на многих других французских кораблях, были практически не приспособлены для быстрого действия. Для затопления некоторых погребов, как показали учения, требовалось открыть вручную десяток клапанов, провернув при этом маховик 15–20 раз. К тому же эксперты пришли к выводу, что даже если бы в этом аду морякам и удалось это каким-то чудом сделать, то вода все равно не потекла бы по стаканам в закрытое помещение, наполненное газом высокого давления. Так что спасти «Либерте» было просто невозможно…

КОНЕЦ СВЕРХСЕКРЕТНОГО «ЧЕЛЯБИНСКА-40»

Самопроизвольный взрыв емкости с жидкими высокорадиоактивными отходами в 1957 году произошел на советском сверхсекретном «химкомбинате № 817» (почтовый ящик – Челябинск-40). Мощность взрыва составила приблизительно 100 т тринитротолуола. Радиационному загрязнению подверглось более 20 тыс. км² территории Свердловской, Челябинской и Тюменской областей, облучено около 300 тысяч человек.

Считается, что мировая история освоения ядерной энергии может «похвастаться» всего тремя крупными авариями: английской на военном реакторе Уиндскейл, американской на атомной станции Тримайл-Айлэнд и советской на Чернобыльской АЭС. Однако еще в конце 1950-х годов в СССР произошла крупнейшая техногенная катастрофа, связанная с выбросом радиоактивных осадков. Но об этом случае стало известно совсем недавно.

Особо секретный объект «Челябинск-40» возник сразу по окончании Второй мировой войны на реке Тече неподалеку от южно-уральского города Кыштым. Почтовым адресом города, не нанесенного ни на одну карту, некоторое время был «Челябинск-65», а потом он стал называться Озерском (сейчас в нем проживает около 90 тыс. человек). К середине 1950-х годов здесь был создан комплекс реакторных, радиохимических и металлургических заводов, которые обеспечивали военных оружейным плутонием. Называлось предприятие в разное время тоже по-разному: сначала «База-10», потом «Госхимзавод им. Менделеева», предприятие п/я 21 и, наконец, химкомбинат № 817, в эпоху гласности ставший Производственным объединением «Маяк».

Авария на радиохимическом заводе, входившем в состав «сороковки», произошла в воскресенье, 29 сентября 1957 года. В 16 часов 22 минуты по местному времени на территории предприятия взорвалась одна из емкостей, служившая хранилищем высокорадиоактивных отходов. Крышка так называемой «банки № 14 комплекса С-3» весом около 160 т взлетела в воздух, как пушинка. Одновременно взрывом были сорваны и отброшены в сторону бетонные плиты с двух соседних емкостей. В тот момент в 14-м хранилище находилось 20 млн кюри радиоактивности, 18 млн из которых после взрыва осело на промплощадке, а остальные попали в атмосферу. В небо поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, переливающийся оранжево-красным светом. По свидетельству очевидцев, это было похоже на северное сияние. В зданиях, находившихся в эпицентре взрыва, не осталось ни одного целого окна – они были выворочены вместе с рамами, кое-где обрушились

стены. В радиусе нескольких километров в домах вылетели все стекла… По случайному стечению обстоятельств никто из дежурной смены объекта не погиб.

Радиоактивное облако накрыло всю территорию химкомбината № 817: реакторные заводы, новый радиохимический завод, пожарную и воинскую части, казармы полка военных строителей и зону с заключенными, работавшими на строительстве режимных объектов. Один из зэков, Г. П. Афанасьев, отбывавший в 1950-х годах срок на «сороковке», вспоминал: «В тот день мы не работали. Я спал на нижнем ярусе нар, рядом с окном, выходившим в сторону завода. Внезапно меня швырнуло на пол. Поднявшись, я подошел к окну с выбитыми стеклами и увидел быстро увеличивающийся в объемах огненный гриб. Шляпа гриба расходилась по небу и вскоре закрыла солнце. Где-то через полчаса выпали черные, сажевые осадки, покрывшие все вокруг. …Зэки питались под открытым небом. Столы и лавки были покрыты слоем сажи толщиной в 3–4 см. Когда мы пришли на ужин, кто чем мог – тряпкой, бумажкой, рукавом – стирали со столов сажу. А она все еще продолжала падать с неба: кому в миски с кашей, кому на хлеб. Паники не было, но спорили предостаточно. Кто говорил, что это диверсия, кто – авария, кто – учебный взрыв. От администрации никаких сообщений не последовало».

О происшествии немедленно доложили в Москву, в областное КГБ и в Челябинский обком партии. На место аварии срочно прибыла команда дозиметристов, которая произвела замеры уровня радиации и порекомендовала немедленно приступить к эвакуации людей…

В этот момент в лагере закончился ужин: «Сумерки были совершенно черными. А затем под открытым небом мы смотрели кинофильм „Путевка в жизнь“. На месте гриба небо имело красное свечение в диаметре около километра. Ночью нас подняли голоса из громкоговорителей, известившие, что мы находимся в зоне повышенного ядерного заражения. Нам приказали быть готовыми к эвакуации, вещей не брать (даже денег и „безделушек“ из драгметаллов). Началась невообразимая паника… Нас погрузили в автомашины и вывезли в какой-то лес. На большой поляне в ряд стояли столы, а по соседству – кучи новых спецовок, трусов и маек. Через усилитель прокричали: „Всем раздеться, все вещи бросить в кучу!“ Голыми мы подходили к столам, где определялась доза облучения. Шкала дозиметра была рассчитана на 900 единиц. Сколько это составляет рентген – никто сказать не мог. Лично я „вызвенел“ на 800 единиц».

Сразу же после взрыва по факту аварии было возбуждено уголовное дело. Причем версия теракта (как тогда говорили – диверсии) отвергалась с самого начала. Следователь УКГБ Борис Колесников, проводивший розыскные мероприятия по челябинскому делу, вспоминал: «Это подтвердили и все наши следственные материалы. В „сороковке“ произошла одна из тех техногенных катастроф, прецедентов которым еще не было. Банки начали греться сами – по меньшей мере, судя по допросам, все регламентные работы техперсоналом были соблюдены. Это подтвердила и комиссия под председательством Славского. Мне рассказывали, что Курчатов лично написал на листе бумаги: „Современная наука на эти вопросы ответов не имеет“ – и поставил подпись…»

Тем временем в Челябинской области приступили к широкомасштабным дезактивационным мероприятиям. На месте аварии были приняты жесточайшие меры по соблюдению режима секретности. Все обстоятельства катастрофы и принимаемые меры по ликвидации ее последствий были отнесены к разряду государственной тайны. Реальные результаты дозиметрического контроля «во избежание панических настроений» скрывали даже от специалистов, продолжавших трудиться на объектах Челябинска-40. Их доставляли к месту работы специальным транспортом, переодевали, мыли, постоянно проводили замеры уровня радиации в квартирах, рекомендовали сжигать «фонившие» личные вещи. Но если обитатели секретного города догадывались о масштабах катастрофы, то жители близлежащих деревень даже не понимали, почему они должны оставлять насиженные места и уничтожать домашних животных.

По всей территории, где могло осесть радиоактивное облако, действовали специальные команды военных и сотрудников КГБ. Один из участников этой секретной операции, С. Ф. Осотин, вспоминал: «Вместе с другими дозиметристами мы проводили эвакуацию из села Бердяниш. Людей отмывали, определяли загрязненность скота, вещей, жителей. Село Бердяниш, как и села Салтыково, Галикаево, подверглось наибольшему загрязнению. Жителей этих населенных пунктов необходимо было эвакуировать немедленно. Однако эвакуация проводилась только через 7-10 дней…» Местное население двадцати трех «загрязненных» деревень (более 10 тыс. человек) было подвергнуто переселению в принудительном порядке без объяснения причин. Людям выдали денежную компенсацию за оставленное имущество и уничтоженный скот и вывезли в неизвестном направлении.