1000 ликов мечты, О фантастике всерьез и с улыбкой
Шрифт:
Мы вели речь лишь о журнале «Идеальная жизнь», в силу его специфики не ставившем себе задачей печатание отечественной фантастики. А между тем именно в эти годы она набирала силу, все чаще приобретая социальную окраску. Так, А. Куприн, писатель демократических убеждений, в рассказе «Тост» (1906) с симпатией рисовал будущий «союз свободных людей». Высказывал он, правда, и некоторые опасения по поводу мнившейся ему усредненности, обезличенности грядущего мира (не влияние ли утопии Э. Беллами сказалось в таком взгляде?). Люди этого грядущего в чем-то даже завидуют героическим прошлым эпохам… Появилась в те дни и вторая (после романа «Что делать?» Н. Чернышевского) социалистическая русская утопия — «Красная звезда» А. Богданова (1908). «Люди и их отношения — вот что всего важнее для меня», — устами своего героя говорил автор. И действительно, очень зримым и осязаемым представал в его книге полнокровный, деятельный и кипучий мир осуществленного коммунизма, в изображении его еще не ощутима была половинчатость, нерешительность в трактовке пролетарской революции (сначала — поднять «уровень культуры» пролетариата, лишь затем повести его на борьбу…), которая позднее вызвала ленинскую критику и, к сожалению, очень заметной оказалась в следующих утопических вещах Богданова («Инженер Мэнни», 1913; «Праздник Бессмертия», 1914). Говоря о нарастании социальной струи в русской фантастике, можно назвать и другие произведения. Не останавливаясь на каждом из них (это превратило бы наши заметки в сплошное перечисление), вспомним тем не менее «Праздник Весны» (1910) Н. Олигера, занимавшегося подпольной работой в рядах социал-демократов и проведшего 1904–1905 годы в тюрьме. Не столь конкретная, как у Богданова, утопия Олигера тем не менее последовательно утверждала идею пролетарской революции. А напоследок — как на курьезе в своем роде — задержимся на романе А. Ренникова «Разденься, человек!» (1917). Роман этот был достаточно силен критикой буржуазной цивилизации в целом, интересен тем, что шла в нем речь и о даровой — типа атомной — энергии для двигателей, и о добыче хлеба из… торфа. Но вот в качестве позитивной альтернативы капитализму выдвигалось в этой книге безнадежно несостоятельное «назад, к природе», и не только несостоятельное, но и запоздалое, поскольку считанные месяцы и даже дни оставались уже до Октября…. Подытоживая же, отметим, что за десятилетие, предшествовавшее Великой Октябрьской революции, социально-утопических произведений в русской фантастике появилось едва ли не больше, чем за предыдущие полвека.
Перед «грядущей борьбой»
В старой, едва ли не тридцатилетней давности, статье Жака Бержье я когда-то наткнулся на имя Антона Мартыновича Оссендовского. Не претендуя на глубокий анализ нашей фантастики, но тем не менее пытаясь проследить ее предреволюционные истоки, французский критик относил повесть этого автора «Ужасы на бригантине» к разряду «истинных шедевров»… После долгих поисков мне удалось-таки «выйти» на эту повесть. Она была напечатана в 1913 году в «Ежемесячных литературных и популярно-научных приложениях» к журналу «Нива» и называлась «Бриг „Ужас“». (Ж. Бержье, библиотека которого погибла в годы второй мировой войны, о дореволюционной русской фантастике писал по памяти и непреднамеренно исказил название произведения.) И в тех же приложениях, но уже за 1914 год обнаружилась еще одна повесть Оссендовского — «Грядущая борьба». Неизвестный русский фантаст? Имя его к тому времени ни разу не встретилось мне в отечественной нашей критике… Что ж, в заключение мы скажем несколько слов и о нем самом, а сейчас обратимся к его повестям. Вначале к первой из них.
…Группа русских ученых работает над выведением «гигантского плазмодия» — плесневого гриба, с необычайной быстротой размножающегося, согревающего и удобряющего почву. Вот и первые успехи. На дворе декабрьские морозы, а на опытных грядках зеленеют молодые побеги. Открытие обещает стать грандиозным: применение «плазмодия» продвинет далеко на север такие типично южные культуры, как, скажем, цитрусовые, позволит даже в северных широтах снимать по три урожая в год… Для 1913 года мечта о продвижении цитрусовых на север, о трехстах пятидесяти зернах в одном колосе, о трех урожаях в год — довольно-таки смелая мечта! Особенно, если вспомнить, что фантасты тридцатых-пятидесятых годов мечтали у нас порой о куда меньшем: о том, чтобы хоть два-то урожая снять, и не на шестидесятой параллели, как у Оссендовского, а значительно южнее, в средней полосе России. И все-таки не маловато ли одной только этой — в конце концов, чисто технической — идеи для «истинного шедевра»? Читаем дальше…На огромном пространстве между Шпицбергеном и Беринговым морем начинают гибнуть деревянные рыбачьи суда, занимающиеся ловлей сельди, трески в китобойным промыслом. Они не тонут, нет, много страшнее: непонятная плесень съедает их обшивку, палубы, мачты и даже паруса. Одновременно рыбаки сообщают, что в северных морях ими обнаружены целые косяки рыбы, всплывшей на поверхность, — десятки миль покрыты гниющей треской и сельдью… (Сегодня, с высоты наших восьмидесятых, всякому, кто хотя бы чуть-чуть приник к фантастике, совсем несложно предположить: ага!.. Это, наверное, таинственный «плазмодий» вырвался на свободу?! Но не будем забывать речь-то идет о произведении, написанном семьдесят пять лет назад…) На изучение загадочного явления отправляется научная экспедиция. И выясняется постепенно, что неожиданное бедствие действительно дело рук человеческих. Это Яков Силин — маньяк, в обиде на близких ему прежде людей возненавидевший все человечество, — заразил океан плесневым грибом, быстро и жадно поедающим свои жертвы. «Замерзший камень я могу превратить в цветущий сад и полную кипучей жизни пучину океана — в огромное кладбище!» — с упоением восклицает Силин, обуреваемый жаждой безграничной власти, власти над всем миром. Опасность между тем грозит уже не только океану: попав на берег с выброшенной волнами рыбой, «плазмодий» распространяется и по суше, мгновенно убивая все живое на своем пути. И ученые — герои повести — вступают в борьбу с бывшим своим коллегой. Одна мысль движет ими, одно стремление — нейтрализовать смертельную угрозу, загнать джина в бутылку, из которой он, использовав удобный момент, вырвался… Удивительно современно звучит сегодня фантастическая история «гигантского плазмодия», который ведь создавался в лаборатории, и создавался из самых гуманных побуждений, но вдруг превратился в причину грандиозного бедствия. Не слишком ли часто на памяти нынешних поколений повторяется это «вдруг»? Вспомните: общечеловеческое дело борьбы с гитлеризмом и — чудовищный гриб над Хиросимой… все более крупные успехи медицины и — поистине грязное бактериологическое оружие… полет человека на Луну и — палец, лежащий на кнопке запуска смертоносных баллистических ракет…
Термин «научная фантастика» еще не привился в русской литературе, и «Грядущую борьбу» Оссендовский определил как «завтрашнюю повесть». Действие ее и впрямь было отнесено в далекое завтра…Над Землей пролетели века и века. Земля будущего во многом отлична от планеты, современной автору повести. Изменился транспорт: железные дороги используются теперь лишь для перевозки грузов, людей же с куда большей скоростью переносят во всех направлениях воздушные «яхты» и «лодки». Ученые Земли научились добывать золото из морской воды, без помощи проводов передавать на расстояние энергию, на расстоянии же (притом на любом) видеть — и тоже без проводов… Но самое главное — коренным образом изменилась жизнь человечества. Земная кора охладилась настолько, что на поверхности ее могут созревать лишь злаки. Значительная часть сельскохозяйственного производства переведена в подземные галереи. Зато там- с помощью искусственного освещения — снимается до десяти урожаев овощей и фруктов в год! Под землю же ушла и большая часть человечества: на глубинах до семи верст расселилась она, избавившись от жары и духоты посредством охлаждающих труб и отлично налаженной вентиляции… Все это, так сказать, чисто внешний облик грядущего мира. А в социальном отношении? На смену многочисленным правительствам пришли гиганты монополии, горстка всесильных промышленных королей правит миром. А возглавляет эту горстку выдающийся изобретатель Джеме Брайтон. Формально это не диктатура, нет боже упаси! — Брайтон и не помышляет о личном диктате! Но по существу… «Так думаю я! — достаточно откровенно заявляет он. — Что же касается других, то ими тайно руководят другие, например… я». Конечная цель режима, изображенного Оссендовским, — «создать счастливое человечество». Какими же путями это «всеобщее счастье» создается? Первоэлемент «всеобщего счастья» — «всеобщая сытость». Но обеспечить материально всех и каждого, увы, не под силу Брайтону и его компании. Естественно, они ищут иных путей. И находят их в том, чтобы… всемерно сократить количество своих «подопечных». Уже уничтожены, стерты с лица земли при помощи гигантского плесневого гриба (вспомним первую повесть Оссендовского) азиатские народы. «Действенной и эффективной» мерой искусственного регулирования численности человечества оказывается и система «рациональной работы». Страшная потогонная система, при которой рабочий, не выдержавший заданного темпа, не просто отстраняется от работы, а уничтожается физически. «Рабочие благодаря этой системе, — с удовлетворением констатирует Брайтон — привыкают лишь к необходимым движениям и совершают их с точностью и быстротой машины…» «Разумное» общество Брайтона оказывается столь же далеким от всеобщего счастья, как и все другие формации, основанные на слепом подчинении одного человека другому. И вовсе, получается, не «ушло под землю» человечество в эпоху Брайтона: оно в принудительном порядке загнано туда. Лишь ничтожная «лучшая» часть человечества имеет право наслаждаться всеми удобствами и прелестями наземного существования. И оно закреплено за нею, это право; и никому не дозволяется нарушать заведенный порядок. Тех же, кто все-таки осмелится протестовать, ожидает мучительная смерть в «стеклянных ящиках»… В «Грядущей борьбе» автор показал уже не частные отношения между отдельными представителями рода людского, как это еще было во многом в предыдущей его повести. Здесь схвачено главное противоречие капитализма противоречие между трудом и капиталом. Схвачено и доведено до крайнего предела, помогающего понять: гибель общества, основанного на этом противоречии, — неизбежна. Так оно и происходит в повести. Русские инженеры Гремин и Русанов первыми организуют внутреннее сопротивление режиму технократии. Это сопротивление растет, и настолько неотразимы и сильны его идеи, что уже и лучшие представители вчерашней «элиты» включаются в борьбу за уничтожение несправедливого строя. И вот на обломках изжившей себя технократии вырастает Земля Побеждающей Мысли… Выше мы говорили о современном звучании первой повести Оссендовского. Очень злободневной представляется нам и главная мысль второй его повести. С помощью дубинки рай на земле не построить — вот что утверждал писатель. Это та самая мысль, которую в 1935 году вложил в свою киноповесть «Облик грядущего» поздний Уэллс, — та самая мысль, которая и сегодня очень остро звучит в произведениях фантастов. Да и только ли фантастов?!
Через несколько лет после первого знакомства с повестями Оссендовского мне вновь встретилось это имя — в очередном томе «Литературной энциклопедии». Собственно, уже я знал к этому моменту, что химик (кандидат естественных наук), беллетрист и журналист А. М. Оссендовский родился в 1876 году в древнем русском городе Опочке Псковской губернии (по другим данным, в Витебске), в семье врача. Что в годы великой революции — бурные годы «грядущей борьбы», оказавшейся совсем не за горами, — путь писателя был, увы, извилист и на какое-то время привел его даже во враждебный стан… Из свежего тома энциклопедии узнал я теперь и о том, что в 1922 году Оссендовский попал в Польшу, где и обосновался, целиком отдавшись, по-видимому, литературной деятельности. В энциклопедию-то он и включен как польский писатель, ибо написал — уже на польском и английском языках большое количество («несколько десятков», утверждает энциклопедия) приключенческих повестей, исторических романов и книг о путешествиях. Некоторые его книги (писатель умер в 1945 году) переиздаются и в народной Польше… Что ж, пусть А. Оссендовский числится в энциклопедии польским писателем. Ведь при всем этом несомненно, что первые его повести написаны человеком, со дня рождения жившим в России. Свидетелем и активным участником грозных событий 1905 года, осужденным за это и по 1907 год находившимся в заключении. Автором книги о царских тюрьмах, первое издание которой было уничтожено в 1909 году цензурой… И небольшие повести эти, на мой взгляд, нельзя списывать со счета, говоря о дореволюционной нашей фантастике.
Перечитать «Аэлиту»…
Многомиллионный общий тираж давно сделал «Аэлиту» едва ли не самым доступным произведением отечественной фантастики. Потому не сомневаемся: всеми, в ком не поселился изначально иммунитет к НФ, роман Алексея Толстого прочитан задолго до наступления зрелости — где-нибудь на протяжении среднего школьного возраста, в наши же дни массовой акселерации зачастую и раньше. Что же выносит подросток из знакомства со знаменитым романом? Вопрос не совсем праздный: к месту и не к месту вспоминая «Аэлиту» в своих спорах и рассуждениях о фантастике, мы обычно не торопимся перелистать ее заново, всецело полагаемся на далекое первое впечатление. Итак, что же оседает по прочтении «Аэлиты» в беспокойной памяти подростка?…Отчаянно дерзкий полет двух смельчаков на соседнюю планету. Малоудачная революция на Марсе, деятельное участие в которой принимает лишь один из землян, второй же чисто «по-мальчишески» влюбляется и лишь под давлением обстоятельств вынужден присоединиться к первому. Зловещий властолюбец Тускуб, которому так подходит тускло-мрачное его имя. Не менее зловещие подземелья царицы Магр, кишащие пауками. Завораживающие звуки искусно придуманного языка: «эллио утара гео»… Читателей чуть постарше, чей жизненный опыт уже вобрал в себя и первую влюбленность, разочаровывает, тоже врезаясь в память, концовка романа — едва ль не вечная в литературе незавершенность любовной коллизии. «Где ты, где ты, где ты, Сын Неба?» — слышит Лось сквозь космические бездны, и… что ж, в самом-то деле, не построит он новый, еще более совершенный корабль, не поспешит туда, где его ждет не дождется неземная его любовь Аэлита?! Наконец, тем, кто, подобно героям Льва Кассиля, обожает вычерчивать странные очертания несуществующих материков, надолго западет в память и поэтическая легенда об Атлантиде… Возможно, я и упустил что-то (собственный-то мой «средний школьный» давно уж в необратимом прошлом), но, похоже, названо главное, что может вынести гипотетический подросток из знакомства с «Аэлитой», не списанной в архивы НФ и сегодня, через шестьдесят пять лет после первого явления на суд читателей. А за кадром? Не оказывается ли «за кадром» многое, что часто просто не способен освоить в этой книге совсем еще юный человек с его романтическим максимализмом, слабой осведомленностью в делах, далеких от фантастики и приключений, и небогатым в общем-то читательским багажом? Своим романом Алексей Толстой закладывал основы советской фантастики, в корне отличной от книг, что создавались Жюлем Верном, Гербертом Уэллсом и многочисленными их воспреемниками. Посмотрите хотя бы, сколь социально конкретны основные персонажи «Аэлиты»! Вот создатель чудесного аппарата инженер Лось. Труден путь этого интеллигента старой закваски к пониманию революции и народа, ее совершившего, — путь, осложненный горечью утраты любимого человека. И однако ж… Припомните-ка беседу Лося с Арчибальдом Скайльсом, любопытствующим корреспондентом американской газеты: «- На какие средства построен аппарат? — спросил Скаильс. Лось с некоторым изумлением взглянул на него: — На средства республики…» Как должное воспринимает Лось заботу рабоче-крестьянского государства о развитии техники и науки. Ибо, в сущности, он уже и не мыслит себя в отрыве от бурной, не во всем ему понятной, временами откровенно пугающей, неоднозначной, во всяком случае, действительности молодой республики, наш чересчур склонный к самокопанию, эстетски пестующий в себе болезненные переживания, не нашедший еще прочной новой опоры в жизни инженер Мстислав Сергеевич Лось! И заметим, насколько же он понятнее для нас, когда уже прочитаны написанные после «Аэлиты» вторая и третья книги «Хождения по мукам»… А вот Тускуб. Зная романы Герберта Уэллса, мы уже просто обязаны будем уловить в образе марсианского диктатора активнейшее неприятие автором «Аэлиты» технократической модели общества, привлекавшей английского фантаста. Обязаны будем понять, что «закат Марса» (эти два слова долгое время сопровождали — в качестве подзаголовка — название романа), чувство обреченности отнесены Алексеем Толстым именно и только к нарисованной им ущербной «модели»: это они, Тускуб и его клика, выдают неминуемый собственный крах за неизбежную якобы агонию всей планеты. Они, а не Алексей Толстой! И как тут, кстати, не вспомнить иных современных политиков, которые без малейших на то оснований видят в исторической обреченности эксплуататорского строя конец человеческой истории… Вот красноармеец Гусев, совершенно новый для фантастики герой. Рядом с ним не поставишь даже легендарного капитана Немо, чья помощь борцам за свободу носила, вообще-то говоря, достаточно абстрактный характер (в противном случае не выдохся бы в конце концов, не удалился бы на покой в подводные пещеры острова Линкольна этот океанский скиталец!). Гусев борец по натуре, революционер по велению сердца; стихийное начало крайне сильно в нем, оттого-то и не может он найти себе места в послереволюционной действительности (и вновь трудно удержаться, не провести опять-таки параллель с более поздними «Голубыми городами» А. Толстого и в особенности «Гадюкой»…). Совсем еще молодой по нынешним меркам человек (двадцать шесть ему, двадцать семь?), «учредивший» на Земле четыре республики (учредил бы и пятую, да сбился с пути в горах со своими тремя сотнями ребят, попал в метель, под обвалы…), Гусев летит на Марс с конкретной и вполне естественной для него целью — не «прохлаждаться», а устроить ни много ни мало «присоединение к Ресефесер планеты Марса». И сколь же страстно учит он инопланетных своих сподвижников решимости, сколь искренне переживает неудачу восстания. «Неправильная эта планета, будь она проклята!.. Задавили… не могу я этого видеть…» Это он-то, по собственному определению, «страшный герой, ужасный», вынужден снова — как при горном своем походе — отступить?! Да нет же, не в его это духе; не случайно, вернувшись на Землю, Гусев вскоре основывает «Общество для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения». И он — спасет, мы в него верим, он — такой!.. И наконец, Аэлита. Хрупкий цветок, выросший в тепличных условиях, она тем не менее преодолевает сословные предрассудки, самозабвенная любовь к посланцу Земли для нее — вызов грозным, темным силам, обрекающим на смерть целую планету. К слову сказать, вслушаемся-ка в ее имя… Нет-нет да и приходится слышать об элитарности, «кастовой замкнутости» иных любителей фантастики. Очевидно, нет дыма без огня: и любители-одиночки, и клубы почитателей НФ сами подчас дают пищу для критических замечаний «непосвященных». Впрочем, это тема для отдельного серьезного разговора. Здесь же скажем только, что, обвиняя (часто совершенно незаслуженно) поклонников фантастики в элитарности, ассоциируют порой это слово с… именем героини Алексея Толстого, ставшим как-никак и названием первой в нашей стране официальной премии «за фантастику». Но — полноте! — не хитрил ли писатель, выводя звучное это имя из «марсианских» слов «аэ» и «лита» и переводя его для нас, землян, как «видимый в последний раз свет звезды»? Не родилось ли оно совсем иначе из сочетания отрицающей приставки «а» с этим вот самым словцом «элита» (по типу, скажем, «асимметрии», «алогизма» и всем известного «азота»)? Не в пользу ли такой расшифровки и безоглядный протест Аэлиты, и, главное, решительный отход самого Алексея Толстого от эмигрантской «элиты»? Роман-то ведь создавался именно в тот трудный для него период, когда, очутившись в эмиграции и очень скоро поняв, что не в силах отказаться от Родины, писатель мучительно размышлял о революции, ее значении в жизни России, русского народа, определял собственное к ней отношение. Именно «Аэлита» стала первым произведением, пусть и написанным на чужбине, но вышедшим из-под пера советского писателя А. Н. Толстого…Есть, разумеется, и многое иное в «Аэлите», могущее ускользнуть от бегущего по страницам (быстрее, быстрей к развязке!), торопливого взгляда юного читателя, увлеченного событийной стороной романа; краткие эти заметки и не претендовали на исчерпывающий анализ книги. Где-нибудь в углу вашей книжной полки стоит себе хрестоматийная «Аэлита», — благо, ее и приобрести сегодня много проще, чем самую захудалую из новинок НФ. Стоит — и терпеливо ждет нового свидания с вами. Не откладывайте слишком надолго, вернитесь к ней — не пожалеете!
Стоило ли «писать марсианский роман»?
Академик Л. А. Арцимович, известный советский физик, обратился однажды с таким пожеланием к писателям-фантастам: дайте читателям хотя бы раз в пять лет одну вещь, подобную «Аэлите»! Что ж, «Аэлита» А. Н. Толстого — подлинная жемчужина советской фантастики. Тут, как говорится, не может быть двух мнений. Но это сегодня. А в те далекие дни, когда «Аэлита», печатавшаяся поначалу (в 1922–1923 гг.) в журнале «Красная новь», только-только вышла отдельным изданием? В те дни дело обстояло, увы, иначе.«…Роман плоховат… Все, что относится собственно к Марсу, нарисовано сбивчиво, неряшливо, хламно, любой третьестепенный Райдер Хаггард гораздо ловчее обработал бы весь этот марсианский сюжет…» Столь категорический отзыв принадлежит Корнею Чуковскому, увидевшему в «Аэлите» лишь монументальную фигуру Гусева. Однако не один только этот писатель скептически отнесся к дебюту Алексея Толстого в жанре фантастики. В том же номере «Русского современника» (1924, № 1), где критический очерк о творчестве Алексея Толстого поместил Корней Чуковский, опубликовал свои заметки о «литературном сегодня» другой наш известный прозаик — Юрии Тынянов. Рассуждая об «Аэлите», Тынянов полностью солидаризируется с Чуковским. «Марс скучен, как Марсово поле, — пишет он. — Есть хижины, хоть и плетеные, но в сущности довольно безобидные, есть и очень покойные тургеневские усадьбы, и есть русские девушки, одна из них смешана с „принцессой Марса“ — Аэлита, другая — Ихошка…Очень серьезны у Толстого все эти „перепончатые крылья“ и „плоские, зубастые клювы“. И чудесный марсианский кинематограф — „туманный шарик“. Серьезна и марсианская философия, почерпнутая из популярного курса и внедренная для задержания действия, слишком мало задерживающегося о марсианские кактусы. А социальная революция на Марсе, по-видимому, ничем не отличается от земной; и единственное живое во всем романе — Гусев — производит впечатление живого актера, всунувшего голову в полотно кинематографа. Не стоит писать марсианских романов». Вот так — решительно и безапелляционно — судили ныне общепризнанную нашу жемчужину (а с нею заодно и зарождающуюся советскую фантастику в целом) иные даже маститые литераторы двадцатых годов. И тем самым подтверждали старую-старую истину: человеку действительно свойственно ошибаться. Преувеличивать частности, недооценивать целое…
…И выдумали самих себя!
Джим Доллар, американец
Артур Морлендер, сын американского изобретателя, якобы убитого коммунистами, под чужим именем едет в красную Россию. «Жизнь перестала интересовать его. Он решил стать орудием мести, не больше. Он ни о чем не спрашивал, и ему никто ничего не говорил, кроме сухих предписаний: сделать то-то и то-то». А сделать он, к слову сказать, должен немало, не зря же «Лига империалистов», возглавляемая неуловимым и вездесущим Грегорио Чиче, в изобилии снабдила его пачками советских денег, ядами, оружием. Главное же, Артур должен «укрепиться на главнейшем из русских металлургических заводов, чтобы взорвать его, подготовив одновременно и взрывы в других производственных русских пунктах». Морлендер-младший сходит на набережной красного Петрограда, и… Не будем пересказывать событий, кроющихся за многоточием. Роман Мариэтты Шагинян «Месс-Менд, или Янки в Петрограде» достаточно широко известен и сегодня. Менее известно то обстоятельство, что впервые этот роман вышел еще в 1924 году. Выпускался он тогда тоненькими брошюрами, по тридцать-пятьдесят страниц в каждой, всего их было десять. И на обложке каждого из выпусков значился тогда совсем другой автор: некий Джим Доллар! В следующем, 1925 году означенный Джим Доллар выпустил девятью брошюрами-«продолжениями» еще один роман о похождениях славных ребят из числа друзей Мика Тингсмастера: «Лори Лэн, металлист». И наконец, спустя еще десять лет, в 1935 году, журнал «Молодая гвардия» опубликовал «Дорогу в Багдад», заключительный роман трилогии неугомонного «американца». Мистификация была успешной. Мариэтта Шагинян вспоминала, что после выхода первой книги трилогии «тов. Стеклов… позвонил по телефону зав. Госиздатом Н. Л. Мещерякову и попросил его „от души поздравить Николая Ивановича Бухарина с написанием такой очаровательной и остроумной вещи“;…за профессорским чайным столом в Москве решили, что Джим Доллар написан Алексеем Толстым, Ильей Эренбургом и Бэконом Веруламским;…коммерческие издатели заподозрили в авторстве „коллектив молодняка“ и стали его ловить на перекрестках…». Во втором романе трилогии была помещена «Статья, проливающая свет на личность Джима Доллара». Устами Джонатана Титькинса, «автора» этой статьи, «известного вегетарианского проповедника из штата Массачусетс», защищается, конечно же, сам Джим Доллар, на которого «возвели разную советскую литературу, будто бы он написан бабой». Желая утвердить справедливость, преподобный Д. Титькинс свидетельствует: «Джим Доллар отпетый преступник, злоумышленный писака и преехидный клеветник, но было бы бесполезно отказываться от того, что тебе принадлежит…» У Мариэтты Шагинян есть специальная брошюра «Как я писала Месс-Менд», выпущенная издательством «Кинопечать» в 1926 году. Брошюра была приурочена к выходу на экраны фильма, снятого по мотивам романов «Д. Доллара». Приурочена, потому что фильм получился любопытным, но… довольно свободно толкующим эти два слова: «по мотивам». Настолько свободно, что давший название всей трилогии рабочий пароль «Месс-Менд» обратился в фильме в хорошенькую «мисс Менд»… В своей брошюре М. Шагинян говорит и о происхождении псевдонима; если верить писательнице, никакой тайны в этом нет. Просто некий «шутник», выслушав идею первого из романов, провозгласил: «Тебе остается написать пинкертона с приложением статистики и письмовника, объявить его иностранцем и назвать Долларом». И все-таки почему — «объявить иностранцем»? К этому вопросу мы, видимо, еще вынуждены будем вернуться. Ведь Джим Доллар был… вовсе не единственным «лжеиностранцем», поселившимся в двадцатые-годы на полках наших библиотек!
Единственный авторизованный, с французского…
«На широкой равнине цвело государство атлантов, и волны угрожали ему, как угрожают до сих пор Нидерландам. И, подобно храбрым, мудрым и искусным голландцам, атланты воздвигали за молом мол, чтобы охранить себя от наступающего моря. Преграды росли и росли, как горы, и за горами скрылся видимый мир, и горы окружало море. Но море разрушало жалкие постройки человека, неугомонный человек воздвигал их снова, труд несчетных поколений уходил на эту работу, и борьба отделенных от мира была почти непосильной, потому что море смывало верхушки преград. И атланты, эти янки античного мира, гении простоты и решимости, нашли выход. Они покрыли себя крышей и предоставили океану гулять над ней, сколько ему угодно…» Итак, Атлантида? Да, это о ней, погребенной в океанских пучинах легендарной стране, сочиняет сенсационную статью изобретательный американский репортер Стиб. В Атлантиду мистер Стиб, разумеется, ни на йоту не верит: пером его движет исключительно забота о заработке. И путь сенсационного материала об атлантах, процветающих на дне океана, закончился бы, скорее всего, в редакционной корзине, не окажись в нужный момент поблизости представителя компании, производящей патентованные средства для восстановления волос и крайне нуждающейся в рекламе. Газетная шумиха вокруг Атлантиды очень кстати и миллиардеру. Визерспуну, королю пароходных компаний Америки, затеявшему грандиозную биржевую спекуляцию. И вот широко разрекламированная «научная» экспедиция отправляется на поиски заведомо выдуманного мира. Но выдуманный мир, как это ни противоестественно, оказывается-таки существующим! Ищущие его и откровенно не верящие в него герои попадают прямехонько в «страну голубых солнц»! Причем попадают в самый критический момент, когда менее всего ожидают этого: яхта «Сидония», подорвавшись на мине, — и надо же было случиться, чтобы именно в эти дни началась первая мировая война! — идет ко дну… На дне же, за семью «небесами» — гигантскими куполами, идеально подогнанными один к другому, — живут, трудятся, утопают в роскоши и гибнут от нищеты атланты. Увы, далеко не «блаженные обитатели, счастливейшей из Аркадий»!.. Столь хитроумно закрученный сюжет принадлежит роману «Атлантида под водой». Выпущен этот роман издательством «Круг» в 1927 году; напомним, что «Маракотова бездна» А. Конан Дойля — знаменитейшая из книг об атлантах появилась позже: в 1929 году. Автор «Атлантиды под водой» — Ренэ Каду. Титульный лист сообщает нам также, что данное издание — «единственный авторизованный перевод с французского». Но… Помимо мастерски отработанного авантюрного сюжета роман обладает еще одним несомненным достоинством: он весь пересыпан остроумными «лирическими отступлениями». И вот в этих-то отступлениях читатель — если ему посчастливится раздобыть потрепанный экземпляр книги — вдруг наталкивается на некоторые несоответствия. В начале четвертой главы он прочтет, к примеру, такое не лишенное иронии признание: «Мы хорошо знаем разницу между рекламой и славой и, в частности, вовсе не желали бы, чтобы наш роман имел успех не благодаря напряженности действия, захватывающему сюжету и гибкому языку, а, скажем, вследствие того, что один из авторов оказался бы незаконным сыном любимца горничных, принца Уэльского». Как?! Один из авторов? Да. Если у старой книги чудом сохранилась еще обложка, то на ней вы сможете прочесть: «Американского журналиста Стиба — выдумал французский писатель Ренэ Каду. Французского писателя Ренэ Каду — выдумали два известных русских беллетриста…» «Ренэ Каду», таким образом, оказывается един в двух лицах его русских «переводчиков» — О. Савича и В. Пиотровского. Первый из них, Овадий Савич, был большим другом Ильи Эренбурга и хорошо известен еще и сегодня как талантливый журналист (в 1937–1939 годах — корреспондент ТАСС в Испании), знаток и пропагандист-переводчик испанской литературы…
«С предисловием С. С. Заяицкого»
Издательство «Круг», организованное в августе 1922 года «московской артелью писателей», выпускало в основном новинки отечественной литературы. Среди авторов «Круга» мы встретим писателей, хорошо известных и современному читателю: А. Толстого, Л. Леонова, В. Каверина, Л. Никулина, И. Бабеля, С. Григорьева, И. Эренбурга, Е. Зозулю, М. Пришвина… Одновременно с этим издательство вело во второй половине двадцатых годов небольшую тематическую серию «Романы приключений». Не следует думать, что это были только и именно приключения: научная фантастика и приключенческий роман в те годы не разделялись стеной, и добрая половина серии представляла собою самую чистокровную фантастику. Правда, фантастику, как правило, остросюжетную, динамичную. Но кто и когда утверждал всерьез, что эти качества противопоказаны хорошей научно-фантастической книге?! В серию входили книги переводные; таков, к примеру, «Желтый смех» Пьера Мак-Орлана, французского писателя, ставшего на склоне лет — в 1950 году членом Академии Гонкуров. Входили книги отечественных приключенцев и фантастов; назовем среди них хотя бы «Бесцеремонного Романа», написанного уральцами В. Гиршгорном, И. Келлером и Б. Липатовым. И была в этой серии «промежуточная» категория авторов, на первый взгляд вроде бы иностранцев, на деле же… На деле — подобных «Джиму Доллару» и «Ренэ Каду». Превосходно — по тем временам — оформленные, книжки серии непременно снабжались рекламной текстовкой на обложке. Необязательно она заключала в себе «разоблачение» псевдонима, как это было с «Атлантидой под водой». Но совершенно обязательно она была броской, привлекающей внимание и… ироничной. Вот один из ее образцов: