111 симфоний
Шрифт:
Вторая часть— еще один и, быть может, самый сильный и горький малеровский гротеск. Как и раньше, начиная со второй части Первой симфонии, композитор использует ритмоинтонации лендлера. Но если в ранних симфониях с их помощью Малер создавал и патриархальные, и идиллические, часто стилизованные образы, то здесь, в «белой», бескрасочной тональности — до мажоре — возникает ощущение ограниченности, даже тупости, страшной в своей самоуверенности и прямолинейности. Такое впечатление достигается нарочито простой, примитивной мелодией, бесконечными повторами одних и тех же попевок, утомительными «алогичными» акцентами — сфорцандо, комическими приемами оркестровки — с чинными оборотами четырех кларнетов, зычным нарочито неуклюжим звучанием скрипичного баска (нижней струны), забавными аккордами валторн с форшлагами. Второй материал использует вальсовые ритмы. В его блуждающих интонациях — также гротескное преувеличение. Третий образ — снова лендлер — напоминает наивно-простодушные,
Третья частьимеет подзаголовок — Рондо. Бурлеска. Сейчас мы определяем значение слова бурлеска как преувеличенно-комическое изображение чего-либо. Малер придавал ему иное значение согласно учению о комическом Жан-Поля, писателя, оказавшего огромное влияние на формирование миросозерцания и эстетических взглядов композитора, бурлеска — шутка с оттенком цинизма. И, по-видимому, далеко не случайно дал Малер такое определение урбанистическому разделу, передающему лихорадочную жизнь большого города. Эта музыка производит поистине страшное впечатление. Страшное — ибо то и дело слышатся интонации прежних произведений Малера — победного марша из первой части Третьей симфонии, начала второй части и скерцо Пятой симфонии и др., мелодий народного характера; но бывшие там героическими или патетическими, драматическими или радостными, здесь все они теряют лицо, искажаются в фантасмагорическом смешении, подчиненные общему бездушному движению. Таков рефрен рондо. Он полифоничен, но полифония его, в отличие от трепетного полимелодизма первой части, производит впечатление формальной: сухо, аэмоционально вступают непрерывно имитирующие друг друга голоса. По своей антигуманистичности, механистичности, «невсамделишности» он кажется предвестником «эпизода нашествия» Седьмой симфонии Шостаковича. Это впечатление усиливает новый фрагмент части — зловеще-веселый маршик. Следующий эпизод рондо — лирико-пасторальный. Он напоминает третью часть Третьей симфонии с ее широким распевом, соло почтового рожка. Однако и светлая пасторальная тема подвергается искажению; начинается борьба в стремлении удержать, сохранить то положительное, то прекрасное, что воплощает собой спокойное пение. Неожиданно, словно грубо отстраняя этот эпизод, врывается музыка рефрена. Диким, неистовым вихрем заканчивается рондо.
Финал— адажио — высочайшая вершина малеровского творчества, потрясающая проникновенностью и глубиной музыки. Вспоминается лиричнейший финал Третьей симфонии — «Что мне рассказывает любовь», как определил ее сам композитор. Это — тоже песнь о небесной любви, но не полнокровная, в расцвете сил, в зените жизни, подобно Третьей, а прощальная (снова вспоминается Abschied — последняя часть «Песни о Земле»!), усталая, на жизненном закате. Поэтому — не ре мажор, как в Третьей, как должно быть в соответствии с традиционным тональным планом симфонии, а ре-бемоль — усталый, потускневший, «не дотянувший» на полтона до ясного солнечного ре. Финал начинается беспредельной, бесконечно разворачивающейся томительно прекрасной мелодией, гибко дышащей в теплом тембре низкого регистра скрипок и выразительном пении валторн (первоначальное изложение), производящей впечатление глубоко личного высказывания, повествования о самом дорогом, затаенном. Второй образ — чистая, возвышенная, чуть холодноватая, словно отрешенная от всего земного, мелодия высоких скрипок, сопровождаемая скупыми мелодическими линиями в низком регистре — более объективный, предвещающий лирику медленных частей симфоний Шостаковича. На сопоставлении этих двух образов и строится часть. Экстатичные моменты сменяются в ней возвышенно-торжественными. Появляется эпизод, сходный по настроению с финалом «Песни о Земле». Заключение симфонии истаивает в хрупких, еле слышных звучаниях.
Штраус Р
О композиторе
Рихард Штраус, (1864–1949)
Творческое наследие Штрауса поразительно по объему и разнообразию. За три четверти века (первые сочинения были написаны в 6 лет, последние — в 83) он отдал дань всем существующим музыкальным жанрам — опере и балету, симфонии и симфонической поэме, концертам и сонатам для различных инструментов, оркестровой сюите и квартету, кантате и хорам, песням и фортепианным пьесам. Однако любовь композитора отдана симфонической поэме и опере, которые принесли ему славу одного из крупнейших мастеров XX века.
Большая и самая известная часть его симфонического наследия программна. Штраус продолжает традиции Листа — создателя симфонической поэмы — и Берлиоза, первым воплотившего романтическую программу в жанре симфонии. Сюжеты Штрауса всегда увлекательны, а оркестровое воплощение отличается красочностью и пышностью. Оркестром, обычно огромным по составу, композитор уже в молодые годы владел виртуозно.
Оперы Штрауса столь многообразны, как будто созданы разными авторами. В одних — мрачных трагедиях с эпатирующими натуралистическими подробностями («Саломея», «Электра») — преломляются особенности драматургии кумира Штрауса, Вагнера, закладываются основы одного из ведущих направлений первой половины XX века — перенасыщенного эмоциями экспрессионизма. В других — изящных, тонких комедиях («Кавалер розы», «Арабелла», «Молчаливая женщина») — утверждается прямо противоположное стилевое направление, также важнейшее в XX веке, — прозрачный, ясный, чуть холодноватый неоклассицизм: Штраус возрождает традиции другого своего любимого композитора, Моцарта. Некоторые оперы («Египетская Елена», «Любовь Данаи») наделены чертами оперетты — Штраус мечтал стать Оффенбахом XX столетия. В «Ариадне на Наксосе» парадоксально сплетаются жанры итальянской оперы-seria и оперы-buffa, «Каприччио» представляет собой своеобразный эстетический трактат о специфике оперного жанра вообще (что первично — музыка или слово?) и т. д. и т. п.
В начале творческого пути Штраус воспринимался как дерзкий авангардист, а в конце почитался как классик XX столетия. Его музыка, полная радости жизни, броская и яркая, сознательно рассчитанная на успех у публики, насыщена всевозможными эффектами, в том числе юмористическими и звукоизобразительными.
Как мало кто из творцов, Штраус рано добился признания. Правда, иногда премьеры заканчивались скандалами, но это лишь подогревало общий интерес и приносило солидные доходы. Штраус и сам немало сделал для пропаганды своих сочинений в качестве дирижера. Но у него было много друзей-единомышленников: дирижеры, режиссеры, драматурги, певцы помогали осуществлению его смелых замыслов. В 37 лет Штраус был избран президентом Всеобщего немецкого музыкального союза, ему не исполнилось 39-ти, когда состоялся штраусовский фестиваль в Лондоне, за которым последовали фестивали и «Штраусовские недели» во многих странах мира и чуть ли не во всех городах Германии. В 40 лет он предпринял первую поездку за океан, в США. В 1911 году была опубликована первая книга о нем, десять лет спустя — вторая. Когда ему исполнилось 50, на доме, где родился Штраус, была установлена мемориальная доска. Многие города назвали его своим почетным гражданином. Почетную степень доктора ему присвоили университеты Гейдельберга (1903), Оксфорда (1914), Мюнхена (1949). К 80-летию композитора были сделаны аудиозаписи почти всех его симфонических произведений, а торжественное празднование 85-летия Штрауса ознаменовалось съемками фильма о нем.
Крепкие народные корни (его мать — из знаменитого по сию пору рода мюнхенских пивоваров, отец — из крестьян), несокрушимое нравственное здоровье и колоссальная энергия, радостное приятие жизни непосредственно сказались на творческом процессе Штрауса. В отличие от других гениев он не знал мук творчества и уже в 22 года заявил: «Самое длительное и никогда не утомляющее наслаждение составляет работа, и ей я полностью посвятил себя». Его любимые изречения: «Я не тружусь никогда, я развлекаюсь» (французский скульптор Майоль); «Гений — это прилежание» (Шопенгауэр).
Вот как описывал творческий процесс Штрауса писатель Стефан Цвейг, его друг и либреттист: «В девять утра он садится за стол и продолжает работать без перерыва до двенадцати или часу дня… После обеда играет в скат (популярная в Германии карточная игра, изображенная, кстати, в его опере „Интермеццо“. — Л. К.), пишет 2–3 страницы партитуры и вечером обязательно дирижирует в театре. Ему чужда какая бы то ни было нервозность, его художественный интеллект продолжает оставаться светлым и ясным днем и ночью. Когда слуга стучит в дверь, чтобы подать ему фрак, он прекращает работу, едет в театр, дирижирует с той же уверенностью и тем же спокойствием, с каким после обеда играл в скат. На следующий день вдохновение вновь приходит, и труд продолжается с того же места».
Рихард Штраус родился 11 июля 1864 года в столице Баварии Мюнхене, в доме под вывеской «Пивные Пшорра», в музыкальной семье. Его отец — первый валторнист придворного оркестра, блестящий виртуоз, игравший на различных инструментах, сочинявший музыку и дирижировавший. По свидетельству матери, также обладавшей музыкальными способностями, у сына они проявились в младенчестве: он смеялся, слушая валторну, плакал, когда играла скрипка. Рихард получил систематическое фундаментальное музыкальное образование, хотя никогда не учился ни в одном специальном заведении. Игрой на рояле он начал заниматься в 4 года, в 6 добавились занятия на скрипке, тогда же были сочинены первые пьесы для фортепиано, рождественская песня и оркестровая увертюра.
Особенно много он сочинял в самых различных жанрах, будучи учеником классической гимназии, куда поступил в 10 лет. Тогда же(1875–1880) Штраус занимался теорией композиции и инструментовкой у придворного дирижера Ф. В. Майера. В 1881 году была исполнена его первая симфония и издан, под опусом 1, Торжественный марш для оркестра. В следующем году с музыкой юного Штрауса, только что окончившего гимназию, познакомились Дрезден и Вена, а в 1884-м — Нью-Йорк, где исполнялась его вторая симфония. В юности композитор очень много читал — лучшие произведения мировой литературы, книги по философии и истории, а в 1882–1883 годах изучал философию, эстетику и историю искусств в Мюнхенском университете.