12 Жизнеописаний

Вазари Джорджо

Нельзя умолчать о том, что после пребывания своего во Флоренции, где он видел множество работ прекрасных, мастеров, Рафаэль, как известно, настолько изменил и улучшил свою манеру, что она ничего общего не имела с первоначальной, точно выполняли работы два разных живописца, один – более искусный, другой – менее. Перед его отъездом из Перуджи мадонна Аталанта Бальони ²⁰попросила его написать картину для ее капеллы в церкви Сан Франческо, но так как в то время он не мог исполнить ее работу, то обещал вспомнить о ней, вернувшись из Флоренции, куда принужден был поехать по своим делам. Во Флоренции же, где с невероятным усердием отдался искусству, он сделал для вышеназванной капеллы картон, с намерением при первой же возможности исполнить картину.

Во время пребывания его здесь Аньоло Дони, столь охотно тратившийся, хотя и с возможной бережливостью, на предметы живописи и скульптуры, в которых он находил большое наслаждение, сколь и расчетливый в других отношениях, заказал ему портреты с себя и со своей жены ²¹, которые можно видеть в красивом и очень удобном доме сына его Джованни Баттисты, построенном помянутым Аньоло во Флоренции, на углу Корсо Тинтори и улицы Альберти. Он написал еще для Доменико Каниджани Богоматерь с младенцем Иисусом ²², радующимся при виде маленького Иоанна Предтечи, приведенного св. Елизаветой, которая, придерживая его, с большой живостью оглядывается на св. Иосифа, обеими руками опирающегося на посох и склоняющего в ее сторону голову, словно изумляясь и прославляя величие Божие за то, что в столь преклонном возрасте и она такого маленького ребенка; причем они как то удивляются тому, с каким здравомыслием и почтением эти маленькие дети радуются друг другу. Головы, руки и ноги написаны у них так, точно не красками, а живая плоть была в распоряжении создавшего мастера. Эта полная благородства картина находится теперь у наследников названного Доменико Каниджани, относящихся к ней с тем благоговением, какого заслуживает произведение Рафаэля из Урбино. Этот превосходнейший художник изучал старинные работы Мазаччо, а виденные им произведения Леонардо и Микеланджело заставили его еще усерднее приняться за работу, в результате чего его манера приобрела необычайное совершенство. Кроме того, время своего пребывания во Флоренции Рафаэль очень сблизился с фра Бартоломео ди Сан Марко, колориту которого, очень ему нравившемуся, он стремился подражать, и со своей стороны обучал этого доброго монаха законам перспективы, которые до сих пор тому были незнакомы. Однако в самом разгаре этой работы Рафаэль был снова вызван в Перуджу, где, прежде всего, закончил в Сан Франческо для упомянутой уже Аталанты Бальони картину, эскиз которой, как было сказано, сделал он еще во Флоренции ²⁴. На этой божественнейшей картине он так любовно и с такой свежестью красок изобразил погребение Христово, что, глядя на нее, кажется, будто она написана только сейчас. Задумывая ее, Рафаэль представил ее горе, которое испытывают самые близкие и любящие родные, неся тело дорогого им человека, который поистине воплощает в себе благоденствие, честь и состояние всей семьи. Мы видим Богоматерь, лишившуюся чувств, видим прекрасные лица в слезах, и в особенности же способен растрогать самое жестокое сердце св. Иоанн, склонивший голову и ломающий руки. Поистине всякий, видя, с какой тщательностью,

любовью, мастерством и изяществом исполнена эта картина, имеет полное право изумляться, потому что поражает всех, ее созерцающих, выразительностью лиц, красотой одеяний и совершенством всех частностей.

Когда он закончил эту работу и вернулся во Флоренцию, флорентийские граждане Дэи заказали ему картину для их алтаря в Санта Спирито ²⁵; он начал ее и сделал эскиз почти до самого конца, причем в то же время исполнил еще картину, которая была отослана Сиену; однако ввиду отъезда Рафаэля, закончил ее Ридольфо Гирландайо, который написал голубую одежду на ней недостававшую ²⁶. Так случилось потому, что Браманте из Урбино, состоявший тогда на службе у Юлия II, написал Рафаэлю, дальнему своему родственнику и земляку, что упросил папу поручить ему роспись вновь выстроенных зал, в которых он мог бы проявить свой талант. Предложение это понравилось Рафаэлю, и поэтому, бросив работу во Флоренции и не докончив картины для Дэи (хотя он и оставил ее в таком виде, что после его смерти она была перенесена мессером Бальдассаром из Пеши в приходскую церковь на его родине), он уехал в Рим. По приезде его туда оказалось, что в большинстве дворцовых зал живопись уже закончена или заканчивается разными мастерами: так, в одной из них Пьеро делла Франческа картину свою довел до конца. Лука из Кортоны ²⁷почти расписал порученную ему стену, кое-что сделал и дон Пьетро делла Татта, аббат аретинской церкви Сан Клементе, равно как миланец Брамантино ²⁸исполнил также немало фигур, которые по большей части были списаны с натуры и встретили превосходный прием. Рафаэль, весьма милостиво принятый папой Юлием, начал в свою очередь расписывать Залу подписей ²⁹и, взяв своей темой примирение философии и астрологии с богословием, изобразил различные споры мудрецов сего мира.

В одном углу собрались здесь астрологи, которые, начертав на табличках фигуры и разные знаки геомантии и астрологии, посылают их при посредстве красивых ангелов евангелистам, которые занимаются их изъяснением. Среди прочих фигур обращает на себя внимание Диоген, лежащий со своей чашей на ступеньках лестницы, – фигура, полная раздумья и сосредоточенности и замечательная своей красотой удачно расположенной одеждой. Есть там также Аристотель, и Платон, один с Тимеем, другой с Этикой в руках, а вокруг них целая школа философов. Невозможно передать, до какой степени прекрасны эти астрологи и геометры, чертящие с помощью циркуля на таблицах многочисленные фигуры и знаки. Среди них в лице чарующего красотой юноши со склоненной головой, от изумления широко раскрывшего руки, изображен Федериго II, герцог Мантуанский находившийся тогда в Риме, в другой фигуре, которая склонилась к земле и чертит на доске циркулем, узнают архитектора Браманте, написанного так хорошо, что он кажется живым, далее, рядом с фигурой, которая повернута к зрителю спиной и держит в руках небесный глобус, изображен Зороастр, а возле него Рафаэль, автор этого произведения, написавший самого себя при помощи зеркала. У него юное лицо с очень скромным выражением, соединенным с приятным и располагающим изяществом, а на голове черный берет ³⁰. Невозможно передать, сколько красоты и доброты у евангелистов, лицам которых он с полной естественностью придал своего рода пытливость и озадаченность, в особенности тем из них, кто пишет. Это относится и к св. Матфею, заносящему книгу знаки, изображенные на таблицах, которые держит ангел, а позади него старик, положив рукопись себе на колени, копирует, как может, Матфея, причем кажется, что в этой своей неудобной позе он вытягивает челюсть и голову вслед за тем, как ходит взад и вперед его перо. Не говоря уже о многих частностях, композиция эта размещена так стройно и соразмерно, Рафаэль доказал ею свою зрелость и бесспорно одержал верх над всеми, кто владеет кистью, ее украшением служит также прекрасно соблюденная перспектива и множество фигур, исполненных до такой степени мягко и тонко, что папа Юлий велел сбить фрески других мастеров, старинных и современных, и на долю Рафаэля выпала честь одному заменить всех прежде здесь работавших. Находившаяся под работой Рафаэля роспись Джованни Антонио Содомы из Верчелли также предназначалась, по приказанию папы, к уничтожению, однако Рафаэль пожелал воспользоваться ее планом и гротесками, и потому в каждом из четырех сохранившихся кругов он написал фигуру, по смыслу связанную с сюжетом, находившейся под ней композиции. Над той первой композицией, где изображено примирение философии, астрологии, геометрии и поэзии с богословием, он написал женщину, олицетворявшую познание вещей и сидящую на троне, украшенном изображениями многогрудой богини Кибелы, в образе которой древние представляли себе Диану Полимасту; в ее одежде четыре цвета, символизирующих элементы от головы до пояса у нее цвет огня, под поясом – цвет воздуха, ниже до колен – цвет земли и, наконец, в самом низу – цвет воды. Ее окружают несколько амуров, поистине прелестных. В другом круге, против окна, выходящего на Бельведер, олицетворена Поэзия в виде увенчанной лавром Полигимнии, держащей в одной руке античную лиру, а в другой – книгу; бессмертное лицо прекрасно, очи воздеты к небесам, а возле нее – два резвых и живых амура, которые образуют с ней и другими фигурами сложное сочетание; и с этой же стороны, над упомянутым уже окном, он написал гору Парнас. В другом круге, находящемся над композицией, изображающей диспут о таинстве, помещена Теология, окруженная книгами и другими предметами, с такими же прелестными амурами. A над окном, выходящим во внутренний двор, написал он последнем кругу фигуру Правосудия с весами и поднятым мечом, окруженную теми же амурами, a под ней изобразил составление светских и церковных законов, о чем в свое время мы расскажем. И на том же своде, по углам над консолями, он исполнил четыре композиции, нарисованные и написанные со значительны тщанием, но небольших по размерам; в одной из них возле Теологии он написал мельчайшей манерой грехопадение Адама, съедающего яблоко, в другом, где изображена Астрология, он представил ее расставляющей на свои места неподвижные и блуждающие звезды; в третьем углу, соответствующем Парнасу, написал он Марсия, привязанного к дереву и замученного, по приказанию Аполлона, и, наконец, в четвертом, где находится сцена, изображающая издание декреталий, он представил суд Соломона, приказывающего разрубить пополам ребенка. Все эти четыре произведения полны чувства и выразительности и сделаны прекраснейшим рисунком, мягким изящным колоритом.

Но, закончив описание свода этой комнаты, как бы ее неба, нам осталось рассказать теперь о том, что изобразил он на каждой из стен, под упомянутыми выше композициями. А именно: на стороне, обращенной к Бельведеру, где им изображена гора Парнас и Геликонский источник, он окружил эту гору тенистым лавровым лесом, в зелени которого почти ощущается трепет колеблемой легким ветерком листвы, а в воздухе видно бесконечное множество прелестнейших обнаженных амуров, срывающих ветви лавра и сплетающих венки, разбрасывая и рассыпая их над горой, где, кажется, веет дыхание божества в красоте лиц и благородстве живописи, заставляющей зрителей изумляться тому, как может человеческий гений с помощью одних только несовершенных красок изображать предметы столь живыми, как вот эти поэты, которые виднеются там и сям на горе, одни стоя, другие сидя, здесь пишучи, там, собравшись вчетвером и впятером, в беседах, песнях и рассказах, в зависимости от того, как ему нужно было разместить их.

Здесь можно найти портреты всех самых знаменитых древних и новых поэтов, написанные в натуральную величину, частью по статуям, частью по медалям или старинным картинам, а тех, кто был в живых, – прямо с натуры. С одного края здесь Овидий, Вергилий, Энний, Тибулл, Катулл, Проперций и слепец Гомер, который, подняв чело, поет стихи, а юноша у ног записывает их. В отдельную группу соединены Аполлон и все девять муз, столь прекрасные и божественные, что от них веет жизнью и очарованием. Точно так же ученая Сафо и божественный Данте, ослепительный Петрарка и нежный Бокаччо изображены здесь совсем как живые, а также Тебальдео ³¹и множество других современников. История эта выполнена с большой непосредственностью и вместе с тем тщательно выписана.

На другой стене написал он в небесах Христа с Богоматерью, Иоанна Крестителя, апостолов, евангелистов и мучеников на облаках, и – надо всем – Бога-отца, который с высоты ниспосылает Духа Святого на бесчисленный сонм святых, которые внизу пишут чин богослужения и спорят об остии, стоящей на алтаре; среди них – четыре отца церкви, которых окружает сонм святых, в том числе Доминик, Франциск, Фома Аквинский, Бонавентура, Скот, Николай Лирайский, Данте, фра Джироламо Савонарола ³²из Феррары и все христианские богословы, а также множество лиц, списанных с натуры, а над ними парят четыре ангелочка и держат раскрытые Евангелия. Более прелестных и совершенных фигур ни один живописец не мог бы создать. Восседающие полукругом в воздухе святые не только кажутся живыми по своим краскам, но и так даны в ракурсе, что производят впечатление рельефа; на них разнообразные, прекрасными складками ложащиеся одежды, выражение их лиц скорее небесное, чем человеческое, как то видно по лику Христа, который являет ту кротость и милосердие, которые может передать людям божественность искусства. Это свидетельствует о врожденной способности Рафаэля придавать лицу необычайную нежность и тонкость, что еще раз подтверждается образом Богоматери, которая, сложив на груди руки, смотрит на сына с таким выражением, что, кажется, никаким ее просьбам невозможно отказать. Помимо того, соблюдая приличествующие каждому облики, он подчеркнул в патриархах их преклонный возраст, в апостолах – простодушие, в мучениках – Но еще большую гениальность проявил он в изображении богословов христианских, которые группами по двое, по трое, по шестеро ведут спор, и в их лицах видны любознательность и усилие разрешить свои сомнения, передающиеся и жестами их и движениями тела, настороженным вниманием, и нахмуренными бровями и изумлением, выражающимся у каждого на свой лад, по-разному и особенности. Совсем не то у четырех отцов церкви, которые, осененные Святым Духом, при помощи Святого послания разрешают и разъясняют все вопросы Евангелий, которые держат в своих руках парящие в воздухе ангелы. Вокруг окна на последней стене он написал с одной стороны Юстиниана, передающего закон ученым для исправления, над ним – Умеренность, Силу, Мудрость, а с другой – папу, несущего церковные декреталии; в нем Рафаэль дал портрет Юлия, написав его с натуры, а рядом с ним изобразил кардиналов: Джованни деи Медичи – впоследствии папа Лев, Антонио ди Монте, Алессандро Фарнезе – впоследствии папа Павел III – и других ³³.

Затем папа поручил Рафаэлю, талант которого все возрастал, расписать еще комнату возле большой залы, а он, достигнув уже в то время величайшей славы, исполнил еще маслом портрет папы Юлия так правдоподобно, что жутко на него глядеть, будто бы и в самом деле он сидел перед нами живой; произведение это находится теперь в Санта Мария дель Пополо вместе с одновременно написанной прекраснейшей картиной «Рождество Христово», где дева Мария держит покров над младенцем, который прекрасен и лицом и телом, как подобает истинному сыну Божию; столь же прекрасна лицом и статью Богоматерь, исполненная не только высочайшей красоты и благоговейного счастья. Тут же находится и Иосиф, задумчиво опирающийся обеими руками на посох и со святоотеческой восторженностью созерцающий Царя и Царицу Небесных ³⁵. Обе картины показывают только по торжественным праздникам. В Риме Рафаэль достиг громкой славы, но хотя и владел он благородной, всеми признанной манерой и непрестанно продолжал изучать античность, все же он хотел еще придать своим фигурам той царственности и величия, как это он делал впоследствии. В это время у Микеланджело произошла та яростная ссора с папой в капелле – об этом мы расскажем в его «Жизнеописании», – и он принужден был бежать во Флоренцию. Тогда Браманте, хранивший ключи от капеллы, дал возможность своему другу Рафаэлю осмотреть и ознакомиться с приемами Микеланджело. После этого Рафаэль сразу наново переделал уже законченную им фигуру Исайи-пророка, находящуюся в церкви Сант Агостино над св. Анной работы Андреа Сансовино ³⁶, придав ей больше величия и под влиянием Микеланджело заметно улучшив свой стиль ³⁷. Недаром впоследствии Микеланджело увидел работу Рафаэля, он подумал, что Браманте (как это и было в действительности) сделал ему это назло для пользы и славы Рафаэля. Вскоре затем Агостино Киджи из Сиены, богатейший купец и большой друг талантливых людей38, заказал Рафаэлю расписать капеллу, после того как тот написал в лоджии его дворца (ныне известного под именем палаццо Киджи в Трастевере)39 в нежнейших тонах Галатею на колеснице, влекомой по морю двумя дельфинами и окруженной тритонами и разными морскими божествами. Сделав картон для названной капеллы, расположенной в церкви Санта Мария делла Паче по правую руку от главного входа, он исполнил его альфреско, новой, гораздо более величественной и великолепной манерой. Рафаэль, успев повидать еще недоступную для обозрения капеллу Микеланджело, написал здесь несколько пророков и сивилл, это произведение считается наилучшим среди его произведений и прекраснейшей из всех его прекрасных вещей. Женские и юношеские фигуры исполнены им с такой живостью и совершенством колорита, что фреска эта принесла ему величайшую славу не только при жизни, но и после смерти, ибо, это в самом деле, самая выдающаяся и превосходная вещь, какую он только сделал в своей жизни. Затем, по просьбе одного из камерариев папы Юлия, написал он40 для главного алтаря Арачели Богоматерь в небесах и святых Иоанна, Франциска и Иеронима в кардинальском облачении на фоне прекраснейшего пейзажа, в этой картине Богоматерь исполнена смирения и скромности, какие ей подобают; младенец же прекрасным движением играет ее плащом, а в лице Иоанна Крестителя, изможденного постом и покаянием, выражается чистосердечие и доверчивая непосредственность, как бывает у удалившихся от мира и презирающих его людей, привыкших открыто ненавидеть ложь и говорить правду. Св. Иероним также устремил внимательный взор на Богоматерь, и в его очах выражены ученость и мудрость, которыми полны его писания; он поддерживает обеими руками, как бы поручая его Богоматери, камерария, написанного с необыкновенной живостью. То же сделал Рафаэль в фигуре св. Франциска, который, преклонив колено и протягивая руку, смотрит ввысь, горя состраданием, переданным живописью так, что рисунок и колорит показывают, что он черпает жизнь и мужество в кротчайшем взоре прекрасной Мадонны и в живости и красоте ее Сына. А посередине картины, под Богоматерью, Рафаэль написал младенца, который стоит, глядя вверх и держа в руках дощечку с надписью, невозможно изящнее и лучше передать красоту его лица и соответствие всего его облика, и вдобавок ко всему тут имеется еще своеобразный и красивый пейзаж, выполненный с полным совершенством.

Затем, продолжая роспись дворцовых зал, написал он чудо с причастием, происшедшее в Орвието или в Больсене, где изображен служащий мессу священник, сгорающий от стыда при виде того, как из-за его неверия гостия (причастие) кровью заливает антиминс (алтарь), в глазах его виден ужас, он вне себя, смущенно и растерянно оглядывая прихожан, и по положению его видно, что они трясутся от страха, как это обычно бывает в таких случаях. Вокруг него Рафаэль изобразил многочисленные и разнообразные фигуры: одни прислуживают при исполнении мессы, другие, преклонив колено, стоят на ступеньках лестницы и, пораженные необычайностью происходящего, своими прекрасными позами и разнообразными жестами выражают готовность признать себя виновными, одна женщина сидит на земле с ребенком на груди и, услышав от другой о случившемся со священником, изумленно оглядывается живым и исполненным женственной грации движением. По другую сторону папа Юлий слушает мессу – удивительнейшая выдумка Рафаэля – вместе с кардиналом Сан Джорджо ⁴¹; в части, прерванной окном, написана лестница, придающая цельность всей картине, так что кажется, что если бы не было пустоты этого окна, картина очень бы проиграла; и действительно, Рафаэль может гордиться тем, что ни один художник не был удачливее, смелее и совершеннее его в композиции, как это доказывает также находящаяся на противоположной стене фреска, изображающая св. Петра, заключенного Иродом в темницу и охраняемого вооруженной стражей. Здесь так прекрасно написана самая архитектура тюрьмы, что поистине у других, по сравнению с ним, больше путаницы, чем у него красоты, потому что он, стремясь передавать события так, как они описаны в истории, умел создать такую изящную и превосходную вещь, как эта ужасная тюрьма, закованный в железные цепи старик меж двух солдат, глубоким сном объятая стража, лучезарное сияние ангела, позволяющее отчетливо увидать в ночном мраке все подробности темницы и ослепительно отражающееся в оружии, блеск которого как будто существует действительно, а не только написан кистью. Не менее искусно и талантливо изображен св. Петр, когда, освобожденный от цепей, в сопровождении ангела выходит из тюрьмы, и по лицу его видно, что все происходящее с ним считает он сном; виден также ужас перепуганных часовых возле тюрьмы, услыхавших лязг железной двери; один из них с факелом в руке будит остальных, и пламя его отражается в оружии, и там, куда оно проникает, заметен свет луны. Написал все это Рафаэль над окном на более темной стене, отчего дневкой свет, падая в глаза зрителю, так сочетается со светом, написанным со всеми оттенками ночи, что дым факела, сияние ангела, ночной мрак кажутся естественными и правдоподобными, и никогда не скажешь, что они только написаны – до такой степени точно передают они его трудный замысел. На оружии видны тени, отблески, отражения, дым факела, переданные так, что со всей справедливостью можно сказать: Рафаэль был учителем всех других художников; и в силу того, что ночь тут изображена вернее, нежели это когда бы то ни было, делала живопись, эту картину все считают самой божественной и наиболее редкостной.

На одной из стен без окон он написал еще богослужение евреев, ковчег, светильник и папу Юлия, изгоняющего из церкви корыстолюбие, – произведение столь же прекрасное и совершенное, как и вышеупомянутое; несколько челядинцев, списанных с натуры, несут на кресле папу Юлия, поистине живого, перед которым, давая ему дорогу, расступается толпа мужчин и женщин, а вооруженный всадник в сопровождении двух пеших яростно и неистово гонит и преследует гордеца Гелиодора, собиравшегося, по приказанию Антиоха, похитить из храма казну вдов и сирот. Видно, как люди уже выносят вещи и сокровища, но, заметив Гелиодора, спасающегося от жестокого преследования и повергнутого ниц некими, одному ему видимыми, тремя воинами (ибо это – видение), они чувствуют себя охваченными приступом ужаса и страха, которые испытывают все спутники Гелиодора, и пытаются бежать, но спотыкаются со своей ношей. В стороне от них первосвященник Ония в своем облачении, воздев руки и очи к небу, пламенно молится, сожалея о бедняках, едва не потерявших своего имущества, и радуясь пришедшей свыше помощи. Сверх всего этого Рафаэль удачно задумал написать здесь людей, вскочивших; чтобы лучше видеть, на подножие здания, обхвативших колонны и стоящих в самых неудобных позах, а, равно как и разнообразно изумленную толпу, ожидающую исхода происшествия. И во всех своих частностях это произведение было так изумительно, что даже картоны его вызывают величайшее благоговение; вот почему мессер Франческо Массини, дворянин из Чезены, который без помощи учителя, влекомый в отрочестве лишь необыкновенным природным инстинктом, стал сам по себе рисовать и писать картины и сделал несколько произведений, заслуживших похвалу знатоков искусства, бережет среди многих своих рисунков и античных мраморных рельефов также несколько кусков картона, сделанного Рафаэлем для истории Гелиодора, и относится к ним с тем почитанием, какого они поистине заслуживают. Не умолчу, что сообщивший мне эти сведения мессер Никколо Массини, замечательный во всех отношениях человек, является также и истинным любителем искусства. Но вернемся к Рафаэлю; на своде над этими работами он исполнил четыре композиции: явление Бога Аврааму с обещанием умножить его потомство, жертвоприношение Исаака, лестницу Иакова, Неопалимую Купину Моисея, в которых его искусство, воображение, рисунок и изящество проявились не меньше, чем в других его вещах.