12 Жизнеописаний
Шрифт:
Рафаэль достиг такого величия, что Лев X приказал ему расписать большую залу наверху, и он приступил к картине, изображающей победы Константина 66. Кроме того, папа пожелал иметь богатейшие стенные ковры, вытканные золотом и шелком, для которых Рафаэль собственноручно приготовил картоны в красках 67натуральной величины, отправленные затем во Фландрию, откуда и были присланы в Рим сделанные по ним ткани. Исполнены они были так правильно, что изумляешься, на них глядя, при мысли, как можно было так выткать волосы и бороды и придать нитями такую гибкость телам; произведение это кажется скорее чудом, чем делом человеческого искусства, ибо вода, животные, здания точно бы написаны кистью, а не вытканы нитью. Обошлась же эта работа в семьдесят тысяч скуди и до сих пор хранится в папской капелле.
Для кардинала Колонна написал он на холсте прекрасного св. Иоанна, и картину эту кардинал очень любил, однако по просьбе излечившего его медика мессера Якопо да Карпи, которому он был бесконечно обязан, подарил ее ему, теперь же она во Флоренции у Франческо Бенинтенди 68. Для Джулио деи Медичи, кардинала и вице-канцлера, написал он картину «Преображение» 69, которую собирался отправить во Францию, причем над ней он безустанно и собственноручно работал и достиг последней степени совершенства; в этой вещи представил он преображенного Христа на горе Фавор, у подошвы которой поджидают его одиннадцать апостолов; сюда же привели бесноватого мальчика, чтобы Христос, сойдя с горы, его исцелил; мальчик корчится в конвульсиях, кричит и закатывает глаза, являя муки своего тела, оскверненного коварным бесом, и, побледнев, делает вынужденные и пугливые движения. Обняв, его поддерживает старик, выказывая своими расширенными глазами с остановившимся зрачком, приподнятыми бровями и нахмуренным лбом одновременно
Теперь, описав творения превосходнейшего этого мастера, я желал бы, прежде чем перейти к другим частностям его жизни и смерти, поговорить для пользы наших художников о его приемах. В юности подражал он манере Пьетро Перуджино, своего учителя, и весьма усовершенствовал его рисунок, колорит и замыслы, однако, выросши, он понял, что еще слишком далек от истины. И вот когда он увидел произведения Леонардо да Винчи, не имевшего себе равного в выразительности лиц, как мужских, так и женских, а изяществом фигур и их движений превосходившего всех других художников, манера Леонардо его чрезвычайно поразила и ошеломила. Так как она понравилась ему больше всякой другой, он принялся изучать ее, что стоило ему больших усилий, однако все же он понемногу освободился от манеры Пьетро и пытался, как умел и как мог, подражать самому Леонардо. Но, как он ни старался, и ни усердствовал, все же никогда не удалось ему превзойти Леонардо в некоторых трудных задачах, и хотя некоторым кажется, что он выше его по своей нежности и природной легкости, тем не менее, он не мог сравняться с ним по выразительности самой основы его замысла и величию мастерства, а только приблизился к нему гораздо больше, чем другие, в особенности изяществом своего колорита. Возвращаясь снова к Рафаэлю, скажу, что с течением времени все больше вреда и забот приносила ему манера, так легко заимствованная им в юности у Пьетро: мелочная и сухая и не требующая настоящего рисунка; вот почему, не будучи в состоянии ее забыть, он красоту обнаженных тел или трудные приемы ракурса лишь с большим трудом научился передавать по картонам, сделанным Микеланджело Буонарроти для залы Совета во Флоренции. Другой давно бы пришел в отчаяние от того, что до сих нор только понапрасну терял свое время, и никогда при всем своем таланте не достиг бы того, что сделал Рафаэль, ибо он, отделавшись от манеры Пьетро, из мастера вновь стал учеником, чтобы изучить во всех отношениях трудную манеру Микеланджело, и уже в зрелые годы с невероятным усердием в несколько месяцев усвоил то, для чего в раннем, более восприимчивом возрасте требуется много лет. Поистине, кто в свое время не научится добрым началам и той манере, которой собирается потом следовать, кто постепенным опытом не облегчит трудности искусства, стараясь согласовать все его особенности и применить их на деле, тот почти никогда не достигнет совершенства, а если и достигнет, то только позже и с гораздо большим трудом. К тому времени, когда Рафаэль задался целью изменить и усовершенствовать свою манеру, он никогда не рисовал нагого тела с должным усердием, а просто писал с натуры по примеру своего учителя Пьетро с помощью одного только природного своего дарования. Теперь же он принялся за изучение обнаженных тел, анатомически сравнивая мускулы вскрытых трупов и живых людей, где благодаря кожному покрову они являются совсем иными, и наблюдая, как они становятся толще и мягче, какие изящные сокращения получаются от перемены точки зрения, как мускулы вздуваются, опускаются и поднимаются при движении одного члена или всего тела, а также как скрепляются кости, нервы и жилы, каким- то образом он усовершенствовался во всем, что необходимо знать хорошему художнику. Все же Рафаэль понимал, что ему не достичь совершенства Микеланджело, его чрезвычайной зоркости, поэтому и рассудил, как человек огромнейшего ума, что живопись не ограничивается писанием нагих тел, что область ее шире, что совершенным живописцем можно назвать и того, кто умеет хорошо и легко изобретать сюжеты картин и фантазировать, что художник, создающий стройную композицию, не слишком ее загромождая, но и не обедняя, все располагающий в соответствующем порядке, может быть наименован мастером мощным и образцовым. К этому, по правильной мысли Рафаэля, присоединяется обогащение картины сложной и необычайной перспективой, зданиями, пейзажем, умение изящно одеть фигуры и сделать так, чтобы они то терялись во мраке, то выступали на свет, придать лицам женщин, детей, юношей и старцев живость и красоту, а по мере надобности – подвижность и смелость. Он понял еще, какое важное значение имеют для картин битвы бег коней и ярость солдат, как надо уметь рисовать все виды животных, в особенности же сходственно писать портреты людей, чтобы они казались живыми и распознавались теми, для кого они написаны, передавая притом множество разных вещей: одежду, обувь, каски, оружие, женские прически, волосы, бороды, сосуды, деревья, пещеры, скалы, пламя, сумрачный и ясный воздух, облака, дождь, молнию, свет, ночной мрак, лунные лучи, сияние солнца и вообще все предметы, необходимые и живописи. Все это, повторяю, принял во внимание Рафаэль, и так как в области, присущей Микеланджело, он не мог сравняться с ним, то решил не отстать от него или даже превзойти его в другом; поэтому, не тратя времени даром, он принялся не подражать ему, и вырабатывать наилучшую манеру в тех областях, о которых мы сейчас рассказали. И если бы так же поступили многие художники нашего века, которые только следовали по стопам Микеланджело, не в силах будучи ни подражать ему, ни достигнуть его совершенства, они не потеряли бы напрасно времени, создавая очень жесткую, весьма трудную, некрасивую, бесколоритную и бедную вымыслом живопись, и смогли бы, стремясь к всеобъемлемости и всестороннему подражанию, себе и миру принести пользу. Приняв это решение и зная, что фра Бартоломео ди Сан Марко довольно хорошо писал и обладал основательным рисунком, приятным колоритом, хотя иногда и злоупотреблял для большей рельефности темными красками, Рафаэль заимствовал у него то, что ему понадобилось или понравилось, то есть какой-то средний путь как в рисунке, так и в живописи, и, присоединив к нему некоторые другие приемы, заимствованные от других мастеров по лучшим их произведениям, из разных манер создал единую, которую потом всегда считали за его собственную и которую бесконечно ценили и будут ценить художники. Совершенное ее проявление можно видеть в сивиллах и пророках, которые он сделал в церкви делла Паче, как о том упоминалось выше; в этой работе большую помощь оказали ему виденные им в папской капелле творения Микеланджело. Если бы Рафаэль сумел на этом остановиться, не старался изменить свою прежнюю Манеру или придать ей больше величия, упорством своим доказывая, что не хуже Микеланджело передаст нагое тело, он не умалил бы отчасти своего имени, ибо написанные им обнаженные фигуры в зале, именуемой «башней Борджиа», где представлен пожар в Карго, хотя и прекрасны, не могут, однако, быть названы вовсем совершенными. Также не вполне удовлетворительны и фигуры, исполненные им на потолке дворца Агостино Киджи, в Трастевере, в которых нет свойственных Рафаэлю изящества и нежности; это, впрочем, в значительной степени объясняется тем, что их по его рисункам писали другие. Убедившись в такой ошибке, Рафаэль, как человек сообразительный, впоследствии решил работать самостоятельно, без чужой помощи, над картиной «Преображение», писанной им для церкви Сан Пьетро – ин – Монторио, в которой проявил все вышеописанные особенности, необходимые для хорошей живописи. И если бы здесь не применил он, ради опыта, граверской сажи, которая, как несколько раз уже было сказано, по природе своей с течением времени делается все более темной и вредит смешанным с ней другим краскам, то полагаю, что и сейчас эта сильно потемневшая картина была бы так же свежа, как вначале.
Заканчивая жизнеописание Рафаэля, я поместил здесь это рассуждение, чтобы показать, с каким усердием и прилежанием заставлял себя работать этот знаменитый мастер, а главным образом для пользы других художников, дабы они нашли способы обороняться от тех помех, которые Рафаэль преодолел благодаря своим талантам и благоразумию. Добавлю еще, что каждому следовало бы довольствоваться тем, к чему влечет его природный инстинкт, а не пускаться в соревнование в том, что ему не дано, чтобы не мучить себя понапрасну, и часто даже со стыдом и позором. Исполняя возможное, не следует выбиваться из сил, чтобы перегнать тех, кто с помощью природы и по особой милости Божьем свершил уже или еще свершает чудеса в искусстве. Если человек к чему-нибудь не способен, то как бы он ни старался, он не сможет этого достичь, между тем как другой с помощью природных дарований добьется всего без малейшего труда. Так, например, среди старых мастеров Паоло Уччелло, изо всех сил стремясь двигаться вперед, шел только назад. В наши дни и совсем еще недавно то же самое произошло с Якопо да Понтормо 70и, как показывает опыт, со многими другими, о чем мы уже рассказывали и расскажем еще. Случается это, быть может, потому, что небо неодинаково распределяет свои милости, однако каждому надлежит довольствоваться тем, что он получил.
Но, поговорив об этих вопросах искусства, быть может, даже пространнее, чем следовало бы, и возвращаясь к описанию жизни и смерти Рафаэля, скажу, что бывший с ним в теснейшей дружбе кардинал Бернардо Дивицио ди Биббиена в течение многих лет упрашивал его жениться, однако Рафаэль, не отказываясь прямо исполнить желание кардинала, затягивал дело, говоря, что желал бы переждать года три или четыре. Но он не успел даже заметить, как срок этот истек, и кардинал напомнил об его обещании; Рафаэль, как человек учтивый, увидев себя связанным, не пожелал изменить своему слову и изъявил согласие жениться на племяннице кардинала. Однако узы эти нисколько его не радовали, и он старался выиграть время, так что прошло несколько месяцев, а свадьба все еще не состоялась. Он поступал так, имея благовидный предлог, а именно: ему намекнули, что так как он много лет прослужил двору и был на большую сумму кредитором Льва, то по окончании росписи залы, в награду за его труды и за его талант, папа пожалует ему красную шапку, которую жаловал многим менее достойным ее, чем Рафаэль. Тем же временем он потихоньку предавался, в большей мере, чем следовало бы, любовным наслаждениям, и вот однажды, переступив границы, вернулся домой в сильнейшей лихорадке; медики подумали, что он простудился, так как он не признался им в своем беспутстве, и неосторожно пустили ему кровь, вследствие чего он очень ослабел, нуждаясь в восстановлении своих сил. Тогда он составил завещание и прежде всего, как и подобает христианину, удалил свою возлюбленную из дома, обеспечив ей возможность жить честно. Затем поделил он все свои вещи между учениками: Джулио Романо, которого всегда очень любил, Джованни и Франческо Фьорентино, по прозвищу Фатторе, и неизвестным мне родственником, священником из Урбино. Он распорядился также, чтобы на его средства в Санта Мария Ротонда 71была восстановлена из новых камней старинная ниша, и был построен алтарь с мраморной статуей Мадонны: это место он избрал для вечного своего упокоения. Оставив все имущество Джулио, Джованни и Франческо, назначил он исполнителем своего завещания мессера Бальдассаре из Пешии, бывшего в то время папским датарием. Затем, исповедавшись и покаявшись, закончил он свой жизненный путь в тот же день, когда родился, то есть в святую пятницу, тридцати семи лет от роду. Позволительно думать, что душа его украшает теперь небеса, как талант его украшал землю. В изголовии у него после смерти поставили в той комнате, где он обычно работал, законченную им для кардинала де Медичи картину «Преображение», и у всякого, видевшего его мертвым и столь живое его произведение, душа разрывалась от горя. Картина эта после кончины Рафаэля была поставлена кардиналом в главном алтаре вСан Пьетро – ин – Монторио и вызывала величайшее восхищение совершенством каждой своей частности. Его похоронили с тем почетом, какого заслужил столь благородный гений, и не было ни одного мастера, который не рыдал бы сокрушенно, провожая его гроб. Чрезвычайно опечалила его смерть и весь папский двор, потому что при жизни он занимал придворную должность и еще потому, что Рафаэля так любил папа, горько оплакивавший его теперь.
О счастливая и блаженная душа, к тебе охотно обращается мыслью всякий, прославляя дела твои и восторгаясь каждым оставленным тобой рисунком. Лучше было бы и живописи умереть вместе с этим благородным мастером, ибо, когда смежил он очи, и она стала почти слепой. А нам, его пережившим, остается лишь подражать его высокому примеру, как того требует его гений, и наш долг хранить вечно в сердце прекраснейшее воспоминание о нем и речами своими прославлять его память. Искусство, колорит и композицию довел он до того предельного совершенства, о котором едва лишь можно было мечтать, а о том, чтобы его превзойти, никто никогда и подумать не смел. И кроме благодеяний, оказанных им как другом искусству, он и нас всегда учил тому, как следует обращаться с людьми великими, посредственными и ничтожными. И в самом деле, среди его даров один в особенности приводил меня в изумление: небо дало ему силу внести в наше искусство нечто противоположное самой натуре наших художников: все они, не только самые посредственные, но и претендующие на величие (таких много встречается), работая вместе с Рафаэлем, достигали такого согласия и гармонии, что при виде его все неудовольствия угасали и всякие низкие и дурные замыслы забывались. Такого единения достигал только Рафаэль и никто больше, потому что он побеждал всех своей приветливостью и искусством, но больше всего гением своей доброй натуры, настолько исполненной благородства и милосердия, что и звери его почитали, не только люди. Рассказывают, что какой бы художник, знакомый или незнакомый, ни попросил его помощи в какой-нибудь работе, Рафаэль бросал тотчас свое дело и шел к нему. Своим ученикам, которых всегда у него было множество, он помогал, обучая их с такой любовью, точно это были не ученики его, а родные дети. По этой причине его выход ко двору всегда сопровождали человек пятьдесят, иэти достойные италантливые художники составляли его почетную свиту. Словом, жил он не как художник, а как князь. О, искусство живописи! Счастливейшим могло ты почитать себя, имея мастера, талантом своим и обычаями вознесшего тебя выше небес. Поистине блаженно ты, ибо ученики могли следовать по стопам того, в ком искусство соединялось с добродетелью, что побудило и великого Юлия II, и великодушного Льва X, несмотря на высокий их сан и достоинство, быть с ним в теснейшей дружбе и осыпать его всяческими милостями; благосклонность эта и богатства принесли и ему самому иискусству большую честь. Блажен и тот, кто служил ему, работая под его началом, ибо всякий, подражая ему, с честью достигал искомой цели, и кто следует ему в его занятиях искусством, будет почитаем в мире, а кто уподобится ему в святом его характере, будет отмечен на небесах 72.
ПРИМЕЧАНИЯ А. Дживелегова
1. Точная дата рождения Рафаэля – 28 марта 1483 г.
2. Джованни Санти (род. до 1446 – 1 авг. 1494) был – Вазари прав – живописцем очень скромным. Но он принадлежал к хорошему направлению Пьеро делла Франческа и Мелоццо да Форли и смог создать маленькую школу в Урбино. Его учеником был Эванджелиста ди Пьяндимеллето. Кроме того, Джованни обладал большим вкусом и очень разнообразными талантами. При урбинском дворе он состоял чем-то вроде министра изящных искусств и в некотором смысле задавал тон в этом видном центре культуры. Совершенно несомненно, что Рафаэль мальчиком имел доступ ко двору и там приобрел светский лоск, так помогавший ему впоследствии в жизни.
3. Мать Рафаэля звалась Маджа и происходила из состоятельной купеческой семьи Чарли. Умерла она 25 октября 1491 г. Сохранился набросок, сделанный Джованни и изображающий Маджу в виде Мадонны с маленьким Рафаэлем на руках (в урбинском доме Рафаэля).
4. Трудно верить рассказу Вазари о том, что отец сам повез Рафаэля в Перуджу и отдал его в ученье к Перуджино (о нем см. биографию П. делла Франческа, сн. 42). Джованни умер, когда его сыну было 11 лет. Значит, он должен был отвезти его в Перуджу раньше, что мало правдоподобно. После отца учителем Рафаэля был Эванджелиста ли Пьяндимеллето. Благодаря им обоим Рафаэль овладел пространственной композицией школы Пьеро делла Франческа. Многим обязан он также Тимотео делла Вите (1469-1523), своему земляку, вернувшемуся в 1495 г. в Урбино из Болоньи, где учился у Франческо Франча. Он передал Рафаэлю болонское искусство мягкой лепки лиц и сочетания ярких, хотя и холодных, цветов.
5. История дебютов Рафаэля теперь разработана очень подробно и, по-видимому, окончательно благодаря решающим открытиям Адольфо Вентури. Рафаэль попал в Перуджу в 1500 г. и был сразу привлечен Перуджино к работе, которой он был занят, к росписи сводов и стен в зале перуджинского Cambio, городской меняльной биржи. Вентури доказал, что аллегория Силы в полукруге одной из стен – первое произведение Рафаэля (1500). Следующим был упоминаемый ниже Вазари большой алтарный образ для церкви Сант Агостино в Читта ди Кастелло «Увенчание св. Николая Толентинского», написанный им совместно с Эванджелистою в 1501 г., где заметно влияние Тимотео. (В 1798 г. образ был разрезан, и недавно отдельные куски его отождествлены в музеях Неаполя и Брешии.) Одновременно написан «Сон рыцаря» лондонской Национальной галереи, а «Коронование Марии», о котором говорит Вазари, сделано в следующем 1502 г. (ныне в Ватиканской галерее). В «Сне» и «Короновании» уже больше заметно влияние Перуджино.
6. В Лондоне, в собрании Монд.
7. Знаменитое Sposalizio миланской Бреры (1504), где живописные влияния Перуджино сочетались с воспоминаниями о придворном быте в Урбино (Стжиговский предполагает даже, что невеста и главная дама – портреты герцогини Урбинской Елизаветы Гонзага и ее подруги Эмилии Пиа). Это была последняя картина, написанная Рафаэлем в Читта ди Кастелло. Окончив там свои обязательства, он уехал в Сиену, куда его звал Пинтуриккьо (1504).
8. Не Пий II, который умер в 1464 г., а кардинал Франческо Пикколомини, будущий папа Пий III.