«1212» передает
Шрифт:
— Об этом вы договоритесь меж собой после, — примирительно произнес Фридмен. — А вы, фрейлейн, через несколько минут тоже будете иметь возможность сказать несколько слов немецким слушателям. И привыкайте, пожалуйста, к демократическим порядкам. Перед этим микрофоном каждый может высказать свое мнение. Только, пожалуйста, по порядку. Господин Лепене, так почему же вы решили наплевать на приказ нацистов об эвакуации и не бросили на произвол судьбы свою с таким трудом созданную фирму?
Толстяк был себе на уме. Он неплохо разбирался в событиях.
—
Довольный собой, он посмотрел сначала на Фридмена, потом на меня. Блондинка иронически кашлянула. Фридмен прошептал мне по-английски, что слово «освободитель» в устах этого человека выводит его из себя.
Капитан выискивал в толпе новую жертву. И вот он увидел беременную женщину:
— А вы, фрау…
— Гигерих, — сказала она чуть слышно.
— Итак, у микрофона фрау Гигерих из Аахена-Буртшейда, настоящая женщина из народа. У вас… двое детей, не так ли?
— Трое, — тихо ответила фрау Гигерих. — Старшая дочь сейчас в Дюссельдорфе, работает на заводе «Телефункен». Был еще… был еще сын Вильгельм, но он погиб под Воронежем.
— И вы опять ждете ребенка! — браво сказал Фридмен.
Фрау Гигерих замолчала. Она смущенно посмотрела на свою соседку, но Фридмен не отставал:
— Не правда ли, фрау Гигерих, у вас скоро будет радостное событие в жизни? И поэтому вы не собираетесь пускаться в полную опасностей эвакуацию, а?
— Хм, — произнесла фрау Гигерих.
— Ну? Что вы думаете о приказе эвакуироваться?
Фридмен становился нетерпеливым.
— В тылу так же опасно, как и здесь. Бомбят всюду. Лучше уж я останусь со своими детьми здесь, — как-то заученно объяснила наконец фрау Гигерих. Видно, ей уже не раз приходилось убеждать в этом и себя, и других.
Изможденная пятидесятилетняя женщина с воспаленными глазами и гладко зачесанными назад волосами вполголоса заметила:
— Для нас это безразлично. В этом вы правы, фрау Гигерих. Бомбят всюду. Для нацистов же в тылу безопаснее. Особенно если их там никто не знает…
Энергичный Фридмен подводил к микрофону одного жильца за другим. Их высказывания, как бы резко они ни отличались друг от друга по своему темпераменту, степени страха или радости, имели одну общую черту — стремление угодить американцам. Если капитан одобряюще кивал одной женщине, то можно было быть уверенным, что следующая повторит почти дословно то же самое. Школьный учитель елейным голосом понес какую-то ахинею о «неотъемлемых правах человека, которые отныне снова вступят в силу». Полногрудая девушка, ей было не более пятнадцати лет, с кокетливой застенчивостью объявила, что будет говорить только по-английски. Фридмен с отчаянием посмотрел на меня: зачем нам выступление по-английски для немецких слушателей?
Наконец очередь дошла и до тощей блондинки. Фридмен взял
Было ясно, что от этой недоброжелательной особы ничего хорошего не услышишь. Капитан поднес микрофон к ее носу и подчеркнуто вежливо сказал:
— Итак, вот ваша возможность, фрау… или фрейлейн…
Тощая блондинка отвернулась и скорчила сердитую мину.
Фридмен не отступал.
— Ну, фрейлейн?… Перед нами стоит молодая белокурая немецкая женщина с сумрачным лицом. Она неоднократно пыталась вступить в разговор, поправляя своих соседей. Наш репортаж идет вполне демократично, и каждый может высказать свое мнение. Это и есть демократия. Не правда ли? От этого вы, вероятно, отвыкли, а? Итак, попытайтесь! Скажите нам, почему вы остались здесь?
Ответа не последовало.
Вперед снова протиснулся Лепене. Его, видно, обуревала жажда деятельности.
— Ну говорите же, фрейлейн Радемахер, — усердствовал он. — Наши друзья не могут ждать целую вечность.
Расходуется электричество, не так ли, господин… господин майор?
В чинах своих освободителей господин Лепене еще не разбирался, но можно было не сомневаться, что он их скоро освоит. Фрейлейн Радемахер сердито посмотрела на него сквозь блестевшие стекла очков:
— Если бы таких типов, как вы, господин Лепене, в свое время поставили к стенке, дела у нашего фатерлянда шли куда бы лучше.
Толстяк повернулся к Фридмену, словно ища поддержки, но тот не произнес ни одного ободряющего слова. Наоборот, эта буря в стакане воды доставляла американцу удовольствие.
— Демократия, — повторил капитан и сунул под нос толстяку выключенный микрофон.
Торговец кишками оптом и в розницу сделал несколько глотательных движений. Весь мир слушал его. Мир должен знать, на чьей стороне он, Артур Лепене…
— Фрейлейн Радемахер, — начал он с помпой, — вы, кажется, не понимаете, что проиграли? Наши освободители, слава Богу, ясно видят, кто в этот решающий час на их стороне. Я, во всяком случае, торжественно заявляю, что подавляющее большинство жильцов этого дома, начиная с моей скромной особы, ничего другого не желают, как поскорее оказаться в тылу. Мы должны лояльно предоставить себя в распоряжение наших освободителей, которые наверняка помогут нам снова…
— Смотрите не замарайте рук, господин Лепене! — раздался чистый, юный голос. Это сказала рыжеволосая малютка в мужском жакете. У нее были большие голубые глаза и веснушки.
Толстяк судорожно хватал воздух ртом.
— Но позвольте, фрейлейн! Вы-то уж помолчали бы… Вы ведь даже не состоите на учете в полиции и находитесь здесь только благодаря нашей жалости… Вы должны бы радоваться, что мы вас квартальному не… Я имею в виду, что… у вас есть крыша над головой. И вообще, когда все передается в эфир…
Голубые глаза девушки смотрели насмешливо и твердо:
— Передается? Эта штука выключена еще пять минут назад. Майор, или кто он там, сказал об этом другому, так ведь?