«1212» передает

Бургер Хануш

Сильвио поднял свой бокал, посмотрел его на свет и перевел испытующий взгляд на меня.

— Ты или глуп, или просто притворяешься. Ты и в самом деле убежден, что в нашей банде, как ты выразился, случайные люди? Подумай-ка, — продолжал он, расшнуровывая свои ботинки. — У нас есть полковник, который имеет доступ в ставку союзных войск в Европе. Там он получит самые свежие новости о положении на фронтах. А Шонесси переработает все эти вещи…

— Но ведь Шонесси не знает ни слова по-немецки!

— Для этого у него есть унтер-офицеры, превосходно говорящие по-немецки. Не бойся, славу он прикарманит лично себе.

Его начальники тоже ведь не знают немецкого языка. Поэтому он им смело скажет, что все это его заслуга. Да знаешь ли ты, что он раньше делал в Чикаго? Был агентом по печати. А это значит, что он умеет всучить простодушным людям вещи, на которые ему самому наплевать. Стало быть, он прямо-таки создан для этой работы… А капитан авиации Дрюз! Представляешь ли ты, на что он способен?

— Над этим я уже давно думал и считаю, что он ни на что не способен.

— Совершенно верно. А что делает человек, который ни на что не способен, но если у него есть форма, которая, видимо, служит ему ширмой? Он наблюдает за тем, что делают другие, и таким образом оттесняет их на задний план. Понял?

— А Вальтер?…

— Шель? Он нужен как бухгалтер и мальчик на побегушках. И кроме того, с нами, взятыми временно и напрокат, он сидит за одним столом и даже спит со мной в одной комнате. Такой для них на вес золота. По крайней мере до тех пор, пока обо всем их информирует, а он это может делать. Сейчас, например, он рассказывает, что я время от времени хожу в виллу напротив к мадемуазель Ивердонж, а ты получаешь из Нью-Йорка табак и вырезки из газет. Если Вальтер что-либо смыслит в своем деле, то он доложит и о том, что большинство вырезок сделано из «Таймс» или «Трибюн» и кое-что из других источников.

Я подозрительно посмотрел на Сильвио. Тот непринужденно рассмеялся и поднял свой бокал:

— На здоровье, скотина. Я просто хотел показать тебе, что у старого Сильвио есть глаза. Хочешь, давай продолжим? Возьмем господина Едике. Ефрейтора Едике. Готовое платье оптом и в розницу. В остальном — глуп и необразован.

— Это правда. Я еще не встречал такого олуха. Когда я слышу, с каким апломбом он громогласно произносит банальные фразы, причем в большинстве случаев настоящий вздор, меня начинает мутить. Тебе же, как работнику театра, это, должно быть, еще больше действует на нервы!

— Всякий Еремей про себя разумей, — бросил Сильвио и пошел, шаркая ногами, в кухню. Возвратился он с новой бутылкой. Видно, мадам Бишет оказалась бессильна перед его обаянием.

— Теперь примемся за тебя, — продолжал он. — Как можно при твоей наблюдательности так плохо соображать?… Итак, господин Едике необразован. Это совершенно правильно, он настоящий олух, но его немецкое произношение имеет налет… кельнского диалекта.

Так оно и было на самом деле! Едике, казалось, специально создан для того, чтобы быть диктором для немцев, живущих по берегам Рейна. И как это я сразу не додумался до этого!

— А ты! Для чего взяли тебя? — спросил я. Сильвио начал брить свою колючую бороду. Было два часа ночи.

— Это мне пока еще не совсем ясно. Диктором я вряд ли смогу быть. У меня астма, и голос мой звучит в эфире плохо. Мне еще нужно присмотреться, что затевают эти господа. Об этом мы поговорим, когда дядя Патрик Шонесси побольше раскроет свои карты. Давай, однако, о тебе… Итак, перед нами художник из Праги… Эстет или, скажем… интеллигент с левыми взглядами, но политически благонадежный, иначе ты не был бы здесь. Произношение у тебя явно не немецкое, значит, диктором ты быть не можешь. Ты когда-нибудь пробовал писать?

— В журналы по искусству — да.

— А еще?

Я подумал. Собственно говоря, мне никогда не приходилось заниматься писательской деятельностью, если не считать, что у капитана Фридмена я сочинял тексты листовок и материалы для радиопередач.

— Для этого они взяли бы Бинго, — рассуждал Сильвио. — Тот издал уже две книги. Стало быть, твое умение писать их не интересует. Ты, говоришь, рисовал раньше? Что, например? Голых девушек?

— Немного. Больше пейзажи. Однажды в Праге была даже выставка моих картин. А во Франкфурте, у Шефера, издали альбом с моими эскизами. Если от города что-нибудь останется, когда мы туда придем, — например, магазин художественных изделий Гессена, — то ты получишь в подарок один экземпляр. Альбом назывался «Прогулка по Эйфелю».

— «Прогулка по Эйфелю»? Интересно, как попал чех в Эйфель и к франкфуртскому издателю изопродукции?

— Очень просто! Мой отец многие годы был консулом, сначала в Кельне, а затем во Франкфурте. Во Франкфурте я даже учился в школе. «Прогулка по Эйфелю» была моим путешествием на аттестат зрелости.

Сильвио, довольный, засмеялся:

— Ну вот видишь! Ты, стало быть, хорошо знаешь местность, которая находится перед нашим участком фронта.

Конечно, я знал ее. Сколько я исколесил на велосипеде по берегам Рейна, Майна, Неккара и Мозеля! Я не раз ходил пешком по склонам Эйфеля, Таунуса, Оденвальда и Пфальца, а позднее вместе с Ильзой объездил на ее маленьком «оппеле»…

— Теперь все ясно, — сказал Сильвио. — Художник, обладающий хорошей зрительной памятью, прекрасно знающий местность! К тому же не немец, а более надежный — чех, потерявший, конечно, из-за этой войны родственников и друзей, не так ли?

Все это было правдой, но в моем личном деле ничего этого не значилось. О Еве и Курте там тоже не было ни строчки. Знал ли обо всем этом Шонесси?

Вскоре к нам прибыли радиотехники: худой, угрюмый лейтенант Фулбрайт из Новой Англии и два ефрейтора — Джелико и Лисман, оба из Калифорнии. Машиной со всей звукозаписывающей аппаратурой управлял темноволосый водитель Кианини, автомобилем с радиопередатчиком — Тисон из штата Джорджия. Этот парень на второй день после высадки союзников на материк больше всего волновался из-за того, что воронки от снарядов на шоссе засыпали щебнем и песком белые солдаты. Он был из моей части, находившейся в Спа.

Техники ничем не интересовались, кроме своей бесформенной, окрашенной в зеленый цвет машины с передатчиком, которая стояла под соснами в парке. Питались они также не с нами, на вилле, а вместе с водителями — в большой солдатской столовой на вокзале.

Мы между тем не далеко продвинулись в своих приготовлениях. Структура нашей программы всем была ясна: в основном — известия и комментарии, разбавленные в паузах музыкой. Но какой характер должны носить сами материалы, никто из нас не знал. Приемлемой мотивировки для объяснения действий группы хорошо информированных немцев, которые в глазах своих радиослушателей рисковали жизнью, чтобы распространять правду, мы пока еще тоже не придумали.