«1212» передает
Шрифт:
Сильвио поднял свой бокал, посмотрел его на свет и перевел испытующий взгляд на меня.
— Ты или глуп, или просто притворяешься. Ты и в самом деле убежден, что в нашей банде, как ты выразился, случайные люди? Подумай-ка, — продолжал он, расшнуровывая свои ботинки. — У нас есть полковник, который имеет доступ в ставку союзных войск в Европе. Там он получит самые свежие новости о положении на фронтах. А Шонесси переработает все эти вещи…
— Но ведь Шонесси не знает ни слова по-немецки!
— Для этого у него есть унтер-офицеры, превосходно говорящие по-немецки. Не бойся, славу он прикарманит лично себе.
— Над этим я уже давно думал и считаю, что он ни на что не способен.
— Совершенно верно. А что делает человек, который ни на что не способен, но если у него есть форма, которая, видимо, служит ему ширмой? Он наблюдает за тем, что делают другие, и таким образом оттесняет их на задний план. Понял?
— А Вальтер?…
— Шель? Он нужен как бухгалтер и мальчик на побегушках. И кроме того, с нами, взятыми временно и напрокат, он сидит за одним столом и даже спит со мной в одной комнате. Такой для них на вес золота. По крайней мере до тех пор, пока обо всем их информирует, а он это может делать. Сейчас, например, он рассказывает, что я время от времени хожу в виллу напротив к мадемуазель Ивердонж, а ты получаешь из Нью-Йорка табак и вырезки из газет. Если Вальтер что-либо смыслит в своем деле, то он доложит и о том, что большинство вырезок сделано из «Таймс» или «Трибюн» и кое-что из других источников.
Я подозрительно посмотрел на Сильвио. Тот непринужденно рассмеялся и поднял свой бокал:
— На здоровье, скотина. Я просто хотел показать тебе, что у старого Сильвио есть глаза. Хочешь, давай продолжим? Возьмем господина Едике. Ефрейтора Едике. Готовое платье оптом и в розницу. В остальном — глуп и необразован.
— Это правда. Я еще не встречал такого олуха. Когда я слышу, с каким апломбом он громогласно произносит банальные фразы, причем в большинстве случаев настоящий вздор, меня начинает мутить. Тебе же, как работнику театра, это, должно быть, еще больше действует на нервы!
— Всякий Еремей про себя разумей, — бросил Сильвио и пошел, шаркая ногами, в кухню. Возвратился он с новой бутылкой. Видно, мадам Бишет оказалась бессильна перед его обаянием.
— Теперь примемся за тебя, — продолжал он. — Как можно при твоей наблюдательности так плохо соображать?… Итак, господин Едике необразован. Это совершенно правильно, он настоящий олух, но его немецкое произношение имеет налет… кельнского диалекта.
Так оно и было на самом деле! Едике, казалось, специально создан для того, чтобы быть диктором для немцев, живущих по берегам Рейна. И как это я сразу не додумался до этого!
— А ты! Для чего взяли тебя? — спросил я. Сильвио начал брить свою колючую бороду. Было два часа ночи.
— Это мне пока еще не совсем ясно. Диктором я вряд ли смогу быть. У меня астма, и голос мой звучит в эфире плохо. Мне еще нужно присмотреться, что затевают эти господа. Об этом мы поговорим, когда дядя Патрик Шонесси побольше раскроет свои карты. Давай, однако, о тебе… Итак, перед нами художник из Праги… Эстет или,
— В журналы по искусству — да.
— А еще?
Я подумал. Собственно говоря, мне никогда не приходилось заниматься писательской деятельностью, если не считать, что у капитана Фридмена я сочинял тексты листовок и материалы для радиопередач.
— Для этого они взяли бы Бинго, — рассуждал Сильвио. — Тот издал уже две книги. Стало быть, твое умение писать их не интересует. Ты, говоришь, рисовал раньше? Что, например? Голых девушек?
— Немного. Больше пейзажи. Однажды в Праге была даже выставка моих картин. А во Франкфурте, у Шефера, издали альбом с моими эскизами. Если от города что-нибудь останется, когда мы туда придем, — например, магазин художественных изделий Гессена, — то ты получишь в подарок один экземпляр. Альбом назывался «Прогулка по Эйфелю».
— «Прогулка по Эйфелю»? Интересно, как попал чех в Эйфель и к франкфуртскому издателю изопродукции?
— Очень просто! Мой отец многие годы был консулом, сначала в Кельне, а затем во Франкфурте. Во Франкфурте я даже учился в школе. «Прогулка по Эйфелю» была моим путешествием на аттестат зрелости.
Сильвио, довольный, засмеялся:
— Ну вот видишь! Ты, стало быть, хорошо знаешь местность, которая находится перед нашим участком фронта.
Конечно, я знал ее. Сколько я исколесил на велосипеде по берегам Рейна, Майна, Неккара и Мозеля! Я не раз ходил пешком по склонам Эйфеля, Таунуса, Оденвальда и Пфальца, а позднее вместе с Ильзой объездил на ее маленьком «оппеле»…
— Теперь все ясно, — сказал Сильвио. — Художник, обладающий хорошей зрительной памятью, прекрасно знающий местность! К тому же не немец, а более надежный — чех, потерявший, конечно, из-за этой войны родственников и друзей, не так ли?
Все это было правдой, но в моем личном деле ничего этого не значилось. О Еве и Курте там тоже не было ни строчки. Знал ли обо всем этом Шонесси?
Вскоре к нам прибыли радиотехники: худой, угрюмый лейтенант Фулбрайт из Новой Англии и два ефрейтора — Джелико и Лисман, оба из Калифорнии. Машиной со всей звукозаписывающей аппаратурой управлял темноволосый водитель Кианини, автомобилем с радиопередатчиком — Тисон из штата Джорджия. Этот парень на второй день после высадки союзников на материк больше всего волновался из-за того, что воронки от снарядов на шоссе засыпали щебнем и песком белые солдаты. Он был из моей части, находившейся в Спа.
Техники ничем не интересовались, кроме своей бесформенной, окрашенной в зеленый цвет машины с передатчиком, которая стояла под соснами в парке. Питались они также не с нами, на вилле, а вместе с водителями — в большой солдатской столовой на вокзале.
Мы между тем не далеко продвинулись в своих приготовлениях. Структура нашей программы всем была ясна: в основном — известия и комментарии, разбавленные в паузах музыкой. Но какой характер должны носить сами материалы, никто из нас не знал. Приемлемой мотивировки для объяснения действий группы хорошо информированных немцев, которые в глазах своих радиослушателей рисковали жизнью, чтобы распространять правду, мы пока еще тоже не придумали.