1356

Корнуэлл Бернард

Скалли ухмылялся. Латники графа переводили взгляд с беснующегося Лабруйяда на спокойного Роланда, а отец Маршан оценил ситуацию и встал между ними.

– Девица, - сказал он графу, - пленница ордена, милорд.

Это заявление озадачило Роланда, которы полагал, что она его заложница, но он принял эти слова за выражение поддержки и не протестовал.

Граф тяжело дышал. Он был похож на загнанного в угол борова. На мгновение показалось, что благоразумие возьмет верх над гневом, но потом по нему как будто прошла волна, и ярость снова

его переполнила.

– Убирайтесь, - приказал он вновь прибывшим.

– Милорд..., - успокаивающим тоном начал отец Маршан.

– Убирайтесь!
– зарычал граф.
– Этой мой замок!

Никто не сдвинулся с места.

– Ты!
– граф ткнул пальцем в Люка.
– Избавься от них.

Люк попытался оттеснить из зала Роланда, отца Маршана и других рыцарей ордена Рыбака, но Роланд твердо стоял на своем:

– Она моя заложница, - повторил он.

– Давайте устроим драку за девку, - весело произнес Скалли.

– Тише, - прошипел Робби. Робби вспомнил всю эту старую неразбериху, которую, как он полагал, успокоит орден Рыбака.

Он знал Женевьеву и полюбил ее в тот самый день, когда впервые увидел в темнице Кастийона д'Арбизон. Эта безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом и привела к тому, что он нарушил клятву, к его спору с лордом Дугласом, и, как думал Робби, закончилась только когда он принял священные обязательства ордена Рыбака.

Теперь он видел, как Роланд положил ладонь на рукоять меча и страшился выбора, который ему предстояло сделать. Женевьева уставилась на него с удивлением и призывом в полных страдания глазах.

Граф увидел, как рука Роланда дотронулась до Дюрандаля, и сглупил, потянувшись к своему мечу. Отец Маршан стиснул руки.

– Во имя Господа!
– прокричал он и схватил за руку Роланда.
– Во имя Господа!
– повторил он и сделал предупреждующий жест в сторону графа.

– Милорд, - произнес он благоразумно, - ты прав. Это твой замок. Всё, что здесь происходит, происходит по твоему приказу и является твоей привилегией, мы не можем этого предотвратить.

Но, милорд, - и отец Маршан низко поклонился графу, - эта женщина должна кое-что нам рассказать. Этого требует его святейшество Папа, этого требует король Франции и, милорд, его святейшество и его величество будут благодарны, если ты позволишь мне, твоему скромному слуге, - и он снова поклонился Лабруйяду, - допросить эту несчастную.

Отец Маршан выдумал интерес Папы и короля, но это была вдохновляющая выдумка, достаточная, чтобы охладить ярость Лабруйяда.

– Так я прав?
– потребовал подтверждения граф.

– Полностью, и если кто-нибудь из нас тебе воспрепятствовал, милорд, если кто-нибудь из нс бросил вызов твоей несомненной власти, то прими наши нижайшие извинения.

– Но этим делом интересуются Папа и король?

– Как бы удивительным это ни казалось, милорд, да. Потому я здесь, посланный кардиналом Бессьером. Милорд, поскольку ты заслужил

репутацию человека, который доблестно сражается за царствие небесное на земле, прошу тебя дать мне время с этим созданием.

– А когда ты с ней закончишь?

– Как я сказал, милорд, это твой замок.

– И твоим людям стоит это запомнить, - рявкнул граф.

– Несомненно, милорд.

– Тогда забирай ее, - великодушно разрешил граф.

– Церковь всегда будет у тебя в долгу, милорд, - сказал отец Маршан и сделал знак Скалли и Робби вывести Женевьеву. Он указал на Хью.
– Его тоже заберите.

И Робби вздохнул с облегчением.

Томас стоял на коленях на опушке.

– Что он сказал?
– спросил он в десятый раз.

– Возвращаться с первыми лучами солнца, - ответил Кин.

А что случится с Женевьевой между серединой ночи и первыми лучами солнца? Этот вопрос мучил Томаса, воображение подсказывало грязные ответы, а разум не находил решения.

Он не мог ее спасти. Не мог пересечь ров, взобраться на стену и проложить себе путь внутри. Для этого нужна была армия и время.

– Вам следует поспать, - сказал он своим людям, и это была правда, но лучники предпочли бодрствовать вместе с Томасом. Никто не хотел засыпать.
– Сколько человек внутри?
– гадал Томас вслух.

– У ублюдка было около сотни воинов, когда мы дрались в Вийоне, - напомнил Сэм.

– Они все не могут быть внутри, - сказал Томас, хотя это было лишь то, на что он надеялся.

– Это довольно большое место, - произнес Кин.

– А здесь у нас тридцать четыре лучника, - заметил Томас.

– И у нас есть латники, - добавил Карил.

– У него около сорока арбалетчиков, - сказал Сэм, - может, больше.

– Он не сказал, что обменяет ее?
– спросил Томас в десятый раз.

– Он просто велел возвращаться, - ответил Кин.
– Я бы задал парню пару вопросов, если б смог, но они отправили намек из арбалета, что мы с отцом Левонном не очень-то желанные гости.

Если Женевьеве причинили боль, подумал Томас, он забудет о Злобе, забудет о принце Уэльском, забудет обо всем, пока не привяжет Лабруйяда к столу и не отрежет ему то, что граф отрезал Вийону.

Такова была его тщетная надежда той лунной ночью. Бывают времена, клогда единственное, что можно сделать - это ждать и тешить себя мечтами, чтобы избавиться от отчаяния.

– На заре, - произнес Томас, - мне нужен каждый лучник и каждый латник. Мы покажемся им. Мы будем готовы драться, но останемся вне пределов досягаемости арбалетов.

Это был просто жест, не больше, и он знал это, но сейчас ему осталось только это.

– Мы уже готовы, - сказал Сэм. Как и остальные лучники, он держал свой лук, хотя в ожидании утренней росы снял тетиву и спрятал ее под шапку.
– А это будет на заре.

– Вам следует поспать, - повторил Томас, - всем, кто не в карауле, нужно поспать.