1356
Шрифт:
Томас открыл было рот, чтобы переспросить , что он имел в виду, но ему хватило ума просто кивнуть.
– Так и есть.
– Они прибыли час назад и будут рады защите, поскольку думают, что англичане неподалеку.
– Мы их не видели.
– Они все равно будут рады видеть тебя, - произнес монах.
– Для паломничества время сейчас опасное.
– Время всегда опасное, - сказал Томас, и провел своих спутников под высоким арочным проемом. Когда стих колокольный звон, цоканье копыт отзывалось эхом от каменных
– Где они?
– крикнул Томас, обернувшись.
– В аббатстве!
– прокричал монах в ответ.
– Нас кто-то ожидает?
– спросила Женевьева.
– Ожидает, но не нас.
– Кто?
– поспешно спросила она.
– Всего лишь паломники.
– Пошли кого-нибудь за лучниками.
Томас взглянул на трех гасконцев, Робби и сира Роланда.
– Думаю, группа паломников нам не помеха, - сухо ответил он.
Лошади столпились в небольшом пространстве между стенами и церковью аббатства. Томас откинулся в седле и инстинктивно проверил, что его меч легко выходит из ножен.
Он услышал, как монастырские ворота с грохотом захлопнулись, а затем с глухим стуком на свое место встала задвижка. Почти стемнело, и монастырские постройки чернели на фоне слегка освещенного неба, на котором загорались первые звезды.
На крюке между двумя каменными домами, в которых, возможно, спали, монахи, горел факел, а еще два ярко светили у главной лестницы.
Мощеная улица шла через все аббатство, а в дальнем его конце, где в высокой стене находились другие ворота, всё ещё открытые, Томас заметил группу оседланных лошадей и четырех вьючных пони, которых держали слуги.
Он спешился и повернул в сторону лестницы аббатства, где искрили и мерцали фекелы, к открытой двери, через которую доносилось пение монахов, низкие и прекрасные звуки, глубокие и ритмичные, как приливы и отливы морских волн.
Он медленно поднимался по ступеням, его взору постепенно представало внутреннее убранство здания, величие ярких свечей и фресок на каменных стенах, резных колонн и сияющих алтарей.
Так много свечей! И длинный неф, заполненный поющими коленопреклоненными монахами в черных сутанах с капюшонами, и теперь звук внезапно показался Томасу угрожающим, как будто нарастающий прилив вдруг превратился в высокую и опасную волну.
Он смог различить слова, когда вступил в освещенное свечами пространство, и узнал псалом.
– Quoniam propter te mortificamur tota die, - пели мужские голоса, вытягивая длинные слоги, - ‘aestimati sumus sicut oves occisionis.
– Что это такое?
– прошептала Женевьева.
– "За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание", - тихо перевел Томас.
– Мне это не нравится, - нервно сказала она.
– Мне только нужно поговорить с аббатом, - ободрил ее Томас.
– Подождем, пока закончится служба.
Он взглянул на высокие хоры, где смог лишь
Чуть ближе, в нефе, находилось изображение Ионы и кита, которое потрясло Томаса, уж больно необычным оно было для такого далекого от моря монастыря, и напомнило о том, как отец рассказывал ему это притчу и как мальчишкой он спустился на галечный пляж в Хуктоне и всматривался вдаль в надежде увидеть кита, способного проглотить человека.
Напротив Ионы, наполовину в тени колонн, была еще одна фреска, и Томас понял, что она изображала Святого Жуньена. На ней был нарисован монах, преклонивший колена на кусочке свободной от снега земли и смотрящий вверх, на руку с мечом, протянутую к нему с небес.
– Вот оно!
– произнес он зачарованно.
Монахи, стоящие в глубине нефа, услышали его и большинство обернулось, увидев Женевьеву и Бертийю.
– Женщины!
– встревоженно прошипел один из монахов.
Второй поспешил в сторону Томаса.
– Пилигримы могут входит в церковь лишь между утренней молитвой и полуденной, - воскликнул он с негодованием, - но не сейчас! Уходите, все вы!
Робби, Кин, сир Роланд и три гасконца последовали за Томасом в церковь, и негодующий монах простер свои руки, как будто пытаясь выгнать их всех.
– У вас мечи!
– запротестовал монах.
– Вы должны уйти!
– еще несколько монахов обернулись, и пение было прервано недовольным ворчанием, а Томас вспомнил слова своего отца о том, что группа монахов может быть более пугающей, чем банда разбойников.
– Люди думают, что они лишь кастраты и слабаки, - сказал тогда отец Ральф, - но это не так, Богом клянусь! Они могут яростно драться!
Эти монахи были готовы сражаться, и там их насчитывалось по меньшей мере две сотни. Должно быть, они рассчитывали, что ни один воин не посмеет вытащить меч в монастыре, и ближайший к Томасу монах, по-видимому, верил в это, потому что пихнул Томаса в грудь своей мускулистой рукой как раз в тот момент, когда на высоком алтаре зазвонил колокол.
Он звонил яростно, звук был подкреплен ударами посохов по каменному полу.
– Пусть они останутся, - прорычал властный голос.
– Я приказываю им остаться!
Последние слова песни унеслись вдаль и затихли. Монах по-прежнему держал руку на груди Томаса.
– Убери ее, - тихо произнес Томас. Монах враждебно посмотрел на него, и Томас схватил руку. Он отвел ее назад с силой, которую получил, оттягивая тетиву боевого лука.
Монах сопротивлялся, его глаза расширились от страха, когда он почувствовал силу лучника. Он попытался выдернуть руку, и Томас согнул ее сильнее, пока не почувствовал, как ломаются кости запястья.