15 встреч с генералом КГБ Бельченко

Попов Алексей Юрьевич

А меня все время сносило. От холода начались судороги. Подумал, что это конец, помощи ждать было неоткуда.

В конце концов я уже так остыл, замерз, что не удержал шест, он выпал из рук и поплыл. Сколько времени это продолжалось, я не засекал, но уже начало темнеть. И никого не было. Унесло всех. Показалось, что жизнь кончается. Вдруг темноту разрезал яркий луч прожектора. Прямо ослепил меня. Это оказался глиссер. Начальник заставы, наблюдавший за нами с берега, услышав мой выстрел из маузера, догадался позвонить коменданту в Термез. Тот отправил на помощь глиссер, и меня нашли.

Втащили меня в глиссер и дали спирту, а я был трезвенником,

водку почти не пил, пиво разве. Я сказал: «Ребята, я не пью». А доктор: «Выпейте!» Я два глотка сделал, задохнулся, он мне дал воды, я запил и совсем расползся, силы были на исходе. А потом доктор начал меня растирать спиртом — я здорово переохладился. Потом, укутав меня крепко, быстро доставили на берег.

Хорошо, что жены в тот момент при мне не было. Мой сын, Гелик, заболел — жара же страшная там, самое жаркое место в Средней Азии, исключая, конечно, Каракумы. Поэтому я ее с сыном отправил к родителям, в Днепропетровск. А иначе она бы сильно за меня переживала.

Там, на берегу, я заснул, а утром у меня температура поднялась. Началось воспаление легких, и я целый месяц провалялся в госпитале.

Мне после этой печальной истории дали отпуск. Тогда, кстати, трое пограничников утонули — в том числе старшина заставы, по фамилии, кажется, Старостенко. Утонула и одна лошадь, а другая вот на афганском берегу оказалась. Утонуло также трое или четверо узбеков, они были в халатах, быстро отяжелели и пошли ко дну. А остальные выбрались — вовремя халаты поснимали, когда увидели, как нас крутило-вертело.

Так я поехал в отпуск. А был порядок такой: если едешь через Ташкент в отпуск, зайди, если ты политработник, в политотдел; если ты строевик, доложись по своей команде. Или, если возвращаешься из отпуска, тоже обязательно зайди: с тобой побеседуют, поставят новые задачи, выскажут претензии, возникшие к данному отряду или комендатуре. Дело доходило до того, что сам Бабкевич принимал подчиненного, когда его что-то интересовало.

И потому, когда я ехал в отпуск, тоже заехал в политотдел. И вот начальник политотдела снова завел речь о назначении в Калай-и-Хумб. Я ему сказал:

— Вы же видите, в каком я состоянии, мне надо лечиться.

— Поезжайте, если надо вам путевку — выдадим путевку, — настаивал начальник.

— Путевку мне не надо, я домой еду, там корова есть, я думаю, что я поправлюсь в селе.

— Поправляйтесь, укрепите здоровье, а потом Калай-и-Хумб вас ожидает.

— Неужели на мне свет клином сошелся, больше никого нет? У меня же ребенок, а там очень тяжелый климат.

Был даже такой порядок — служить на Памире только один год. Но начальник напутствовал меня такими словами:

— Вот и товарищ Бабкевич вас знает, и я вас знаю, и вы пересидели уже — вам надо выше подниматься. Вернетесь, зайдете к нам и поедете в Калай-и-Хумб.

Домой приехал совсем изможденным: и так был худым, а тут еще болезнь подкосила. Тогда не было еще линии железной дороги к Соленому (ее потом уже провели), и поезд проходил мимо. Я с дороги послал телеграмму супруге, что приеду примерно таким-то поездом, она потом рассказывала мне, как бежала эти 15 километров, не на чем ей было поехать.

Надежда Павловна меня встретила, и мы пешком пришли домой. Там все безумно рады были: родители, младший брат Петя, сестра Варя — самый верный мой друг и помощник. Она больше всех старалась, чтобы я встал на ноги. И действительно,

за месяц я поправился, несколько в весе прибавил, и вскоре мы с женой снова отправились в Среднюю Азию, на место службы.

Возвращаясь в Термез, заехали в Ташкент. Я оставил Надежду Павловну с сыном, а сам зашел к начальнику политотдела. Он сказал: «А мы вас ожидаем. Собирайтесь в Калай-и-Хумб. До сих пор помощника коменданта отдельной Калай-и-Хумбской погранкомендатуры так у нас и нет».

Ну, насели на меня. Я не знаю, может быть, были для этого еще какие-то причины. Я не думаю, что был один в поле зрения у начальства, но прошло значительное время и на это место никого не нашли. А я уже и так подумывал об этом назначении, все-таки это было повышение по службе, а каждый человек должен смотреть вдаль. И вот решил для себя, что поеду, раз уж начальство так хочет.

Начальник политотдела сказал: «Вопрос с ребенком решайте сами, но я бы вам советовал вообще семью не брать. Езжайте один на год, а жена подождет». Надежду Павловну я сразу не расстраивал и только ближе к концу отпуска рассказал о своем новом назначении. Тогда уже все определилось окончательно. Она вздохнула: «А как же с Геликом?» Я сказал: «Так останься дома. Годик я там побуду, приеду в отпуск». Но она настаивала: «Нет, я дома не останусь, я с тобой еду». Я ей не стал возражать, но предупредил, что сын может погибнуть на Памире, он был еще маленьким, а везти его пришлось бы на лошади из Гарма через хребет Петра Великого. Сына оставили у моих родителей.

В Ташкенте мне оформили документы, после чего мы с супругой доехали на поезде до Сталинабада, ныне город Душанбе. Нас там встречали двое пограничников. Оказывается, Бабкевич послал в Калай-и-Хумб телеграмму, чтобы меня встретили. Встречающие были на лошадях. В ту пору до Калай-и-Хумба другим транспортом добраться было невозможно.

Прямо с поезда мы тронулись в путь, который оказался очень опасным, так как басмаческие банды еще действовали. Ехали мы более двух суток. Я проинструктировал жену, как нужно держаться на лошади, так как раньше она никогда верхом не ездила. Пока ехали долиной, все было нормально. Ближайшим населенным пунктом, который нам нужно было проехать, был Обигарм («Горячая Вода»). Там были горячие источники, я искупался в одном из них. На ночевку мы остановились в школе.

На следующий день мы выехали из Обигарма и доехали до Гарма, переночевали и двинулись дальше по перевалу через горный хребет Петра Великого (Камчарак). Это место было очень опасным. Зачастую горная тропа над пропастью сужалась до полуметра. Перевал преодолели без происшествий.

Приехали в населенный пункт Тавиль-Дара, находившийся в глубоком ущелье. Выехав из него, мы снова поднялись вверх в горы, а потом снова начали спускаться в глубокое ущелье, где вдоль него протекала горная река Обихум («Холодная Вода»). В этом ущелье нас застала ночь. Местного населения не было, и мы продолжали свой путь по ущелью. Мы уже лошадьми не управляли. Спереди и сзади ехали двое красноармейцев. Умные лошади великолепно знали эти горные спуски и подъемы. Нам сказали, что надо доверять лошади, не держать за повод, он должен быть свободным. Надо держать рукой только за луку седла. Естественно, мое состояние было в предельном напряжении, я очень беспокоился за Надежду Павловну, которая следовала за моей лошадью. Только горячая взаимная любовь, большая сила воли и мужество помогли ей преодолеть эти чрезвычайные трудности.