1612 год
Шрифт:
— Чего это ты распетушился, как на именинах? Скажи, что будет сидеть здесь под стражей, пока не отдаст все, что ей самозванец подарил.
Жак постарался перевести это как можно деликатнее, но Марина, было прослезившаяся при словах о соболезновании, поняв смысл ультиматума, заговорила горячо, с вызовом:
— Пусть забирают все — и драгоценности, и дукаты, и лошадей, и даже платья. Да, да! Даже платья! Хотя видит Бог, что я шила их еще в Кракове. Уйду к отцу в одной рубашке! Об одном лишь прошу — отпустить со мной моих фрейлин.
При этом Марина уныло вздохнула, а Маржере подумал: «Боже мой, ведь она совсем дитя. Потеряла корону, а жалеет об утрате арапчонка!» Перевел же Татищеву красноречивый и пылкий ответ царицы весьма лаконично:
— Она согласна на все!
Дьяк довольно хохотнул:
— Почувствовала, что у меня не отвертишься. Ну, пошли теперя к ее родителю. Сегодня же все и заберем, а они пусть друг с другом милуются сколько влезет.
— Мы идем к вашему отцу. Что-нибудь ему передать? — «перевел» Маржере.
Марина лишь грустно покачала головой:
— Передайте то, что слышали.
Когда Маржере повернулся к выходу, до него донеслись тихие слова, произнесенные по-французски:
— Скажите, полковник, правда ли, что император чудом спасся?
«Так вот оно что, — мелькнуло в голове старого вояки. — Бедная девочка верит, что Димитрий жив!» Ему так хотелось оставить ей надежду, но он решил, что Марина должна знать правду, какой бы горькой она ни была.
— Не верьте слухам. Я вчера видел тело государя. Он мертв.
— Чего она еще хочет? — недовольно спросил Татищев, остановившись в дверях.
— Просит вернуть своего слугу-арапчонка.
— Эту нечисть черную? Кажись, Шуйский себе прибрал. Тоже всякую погань во двор тащит: и ведунов, и бабок, и шутов, и юродивых. Тьфу, дьявольское отродье!
…Не чувствовалось особого уныния и в хоромах тестя императора, Юрия Мнишека. Он встретил послов хитроватой усмешкой:
— А что, говорят, новый государь еще холост? И не спешит жениться на дочери русского князя?
Маржере удивленно взглянул на хозяина: быстро же весть о том, что говорилось за обедом у Шуйского, долетела сюда.
Видимо, и Татищев подумал о том же самом. Буравя поляка злыми заплывшими глазками, пробасил:
— Коль об этом знаешь, значит, знаешь, зачем и мы сюда пожаловали, — за добром, что тебе зять на радостях подарил!
— Поверьте, панове, добра того не так уж и много. А против нашего с ним договора, можно сказать, совсем ничего! Так, несколько камешков.
Дьяк сделал глумливый жест, выражающий крайнее недоверие, и хмыкнул:
— В дворцовых росписях точно указано, чего и сколько тебе выдавалось из царевой казны. Все заберем!
— Как ты смеешь не верить мне, вельможному пану! — вскипел Мнишек. — Я истратил на эту свадьбу в десять раз больше, чем мне пожаловал Димитрий.
— Думаешь, мы не знаем, сколько денег тебе передал Власьев еще в Кракове? А сколько изделий из золота и серебра? А кони? А седла и уздечки, украшенные каменьями? Все отдашь! Иначе не видать тебе твою дочку!
Упоминание о Марине направило мысли воеводы в прежнее русло. Вдруг игриво заулыбавшись дьяку, он миролюбиво сказал:
— Ну, полно, полно! Да и какие счеты могут быть между государем и государыней!
Татищев тупо воззрился на живо жестикулирующего пана:
— Жена самозванца, католичка — государыня?
— Конечно! Подумай сам — Шуйскому теперь негоже брать в жены ниже себя по родству. А кто такие Буйносовы? Кто про них в Европе слышал? Дошло? А прежнюю государыню, сиречь мою дочь, знают и король Польский, и римский император. Сам Бог велел Шуйскому жениться на моей дочери. И королю Сигизмунду, что благословил Марину на брак с Димитрием, никаких обид не будет. Все исполняется, как он хотел, — полячка остается русской царицей. А это залог вечного мира между Речью Посполитой и Русью. И, учитывая, что Сигизмунд не крепко на троне сидит и все глядит в сторону своей родины — Швеции, глядишь, будущий наследник станет во главе уже двух славянских государств.
Маржере, быстро переводивший остолбеневшему дьяку блестящие логические построения сендомирского воеводы, ощущал чувство все возрастающей брезгливости. Сам не веривший ни в Бога, ни в черта, Жак тем не менее не мог понять такого цинизма: еще не остыла постель новобрачных, а чадолюбивый папаша подсовывает свою дочь под одеяло новому претенденту на трон. И кому — гундосому, слюнявому старику!
До Татищева наконец дошел смысл того, что с таким жаром вдалбливал Мнишек.
— Так что, он сватает свою дочь за Шуйского? — переспросил он у Маржере, словно не веря своим ушам.
Жак молча кивнул, с любопытством ожидая от дьяка вспышки необузданной ярости. Но ее не последовало. Хитрый дьяк понял, что может впутаться в политическую интригу, которая неизвестно чем кончится. Ведь он знал, что Шуйский озабочен реакцией польского короля на происшедшие события. И чем черт не шутит, вдруг он клюнет на приманку хитрого пана. Тем более что Марина очень недурна собой.
Поэтому он только произнес односложно:
— Не можно!
— Почему?
— Государь крепко держится старых порядков и не женится на католичке.
— Старых порядков? Но позволь — ведь бабка убиенного Димитрия была урожденной Глинской, полячкой, и благополучно родила наследника, будущего великого Ивана Четвертого.
— Убиенный, как ты говоришь, Димитрий — вовсе не сын Грозного, а расстрига Гришка Отрепьев, которого постигла Божья кара.
— А я и не утверждаю, что покойный государь был сыном Ивана…
— Кем же еще?
— Ты же отлично знаешь, что у Ивана был старший брат, Григорий, рожденный в монастыре.