1612. Минин и Пожарский
Шрифт:
Никифор Обадьин без долгих колебаний согласился со всеми условиями Василия Шуйского.
Супруга Никифора Обадьина Алевтина Игнатьевна была столь же завистлива и тщеславна, как и он сам. Она ни минуты не колебалась в том, чтобы отказать всем прочим женихам-боярам и отдать дочь в жены Василию Шуйскому.
Придя в покои дочери, Алевтина Игнатьевна с сияющим лицом объявила Матрене:
– Радуйся, душенька моя! К тебе посватался сам государь! Не зря я молилась Богородице денно и нощно, видать, дошли до нее мои молитвы. Ты станешь царицей, милая моя! Будешь жить во дворце без печали и забот, в роскоши, в окружении множества слуг…
–
Матрена с детских лет была до такой степени избалована родителями, что могла позволить себе любую грубость и бесцеремонность в общении с ними. Осознание того, что она неотразимо красива, делало Матрену излишне заносчивой и самонадеянной. За прошедший год перед Матреной прошло много самых разных женихов, добивающихся ее руки. Не все из этих женихов были знатны и богаты, но все они были молоды. Некоторые из них были просто писаные красавцы. Матрена млела в душе, представляя себя в объятиях прекрасного лицом и телом княжича или боярича. В Матрене зрело и копилось негодование против отца с матерью, которые раз за разом давали от ворот поворот всем приходящим женихам, ожидая для своей дочери какого-то сказочного принца. И вот наивыгоднейший жених наконец-то объявился! Им оказался сам государь!
Матрена была высокого роста и статного сложения, у нее были безупречно красивые черты лица и очень длинные белокурые волосы. Она металась по светлице в своем длинном голубом сарафане, подобная рассерженной фурии. Длинная толстая коса от стремительных движений и поворотов то хлестала Матрену по широким бедрам, то падала ей на грудь, то обвивалась вокруг ее гибкой талии.
– Низкий поклон и сердечная благодарность тебе от меня, матушка, – гневно молвила Матрена, не находя себе места от переполняющего ее раздражения. – Отличного женишка ты мне присмотрела, ничего не скажешь! Сколь дивных молодцев пред очами твоими прошло за целый-то год, а ты их будто и не разглядела вовсе. Зато старикашка Шуйский, седой и сморщенный, вмиг очаровал тебя!
– Так он же царь, доченька! – торопливо вставила Алевтина Игнатьевна. – Ей-богу, глупо такую возможность упускать! Через твое замужество с государем и все мы возвысимся. Отец твой думным боярином станет, брат твой в воеводы выйдет…
– А ты подумала о том, матушка, каково мне будет обнимать и целовать старика постылого! – выкрикнула Матрена прямо в лицо матери. – Каково мне будет чувствовать на себе старческие руки, которые станут прикасаться к моему нагому телу! Ужели для того я расцвела, чтобы согревать в постели холодные старческие кости Василия Шуйского!
– Шуйский не вечен, доченька, – пыталась вразумлять Матрену Алевтина Игнатьевна. – Сойдет он в могилу, и ты уже сама сможешь супруга себе выбрать из московской знати. Сможешь и иноземного королевича в мужья взять. Смекай, голубушка!
– У тебя токмо выгода на уме, матушка! – негодовала Матрена. – До моих чувств тебе и дела нету. Ты и батюшка хотите меня в жертву принести своей алчности и властолюбию! Судьбу мою под корень рубите и не сознаете этого!
Гневное возмущение сменилось в Матрене потоками слез. Убежав в свою уютную спаленку, Матрена упала на мягкую постель и забилась в рыданиях.
Пришлось Алевтине Игнатьевне звать на помощь мужа, чтобы с ним вдвоем уговорить Матрену смириться с высокой долей царской супруги.
«Пусть дочь наша проплачется, – сказал супруге Никифор Обадьин. – Пусть она свыкнется с мыслью, что иного выбора, кроме как стать женой государя, у нее нет. Ломать мы ее не станем, а согнуть согнем!»
Подключился к уговорам и старший брат Матрены Матвей Обадьин. Это был жадный до богатств и совершенно бесталанный детина двадцати четырех лет, лень и капризы которого были постоянной головной болью его отца и матери. Матвей, знавший слабые стороны характера сестры, стал напоминать ей о том, с каким надменным пренебрежением зачастую к ней относятся дочери родовитых московских бояр.
«Сестрица, ты красавица, каких поискать по всей Москве! – молвил Матрене Матвей. – Однако ж в дома бояр Голицыных, Сицких, Захарьиных, Трубецких и Шереметевых ты невхожа из-за своего худородства. На молебне в храме ты не можешь стоять рядом с имовитыми дочерьми боярскими, хотя те внешней прелестью не могут с тобой сравниться. Неужто тебя не коробит, сестрица, зазнайство имовитых боярышень, которые ходят в шелках и золоте, а на лицо страшнее смерти! Вот станешь царицей, тогда разом утрешь нос всем нашим соседям и недоброжелателям!»
Неизвестно, чьи уговоры подействовали на Матрену сильнее, но через три дня она согласилась поехать во дворец на смотрины.
Василий Шуйский произвел на Матрену отталкивающее впечатление. Хлопоты и тревоги, выпавшие на время царствования Шуйского, связанные с голодом, крестьянскими восстаниями и вторжением поляков, состарили государя. В свои шестьдесят пять лет Василий Шуйский выглядел на все семьдесят. От его былой бравой статности не осталось и следа. За последние годы Василий Шуйский сильно поседел и сгорбился, его все чаще донимали разные хвори и нервные припадки, отнимавшие много физических и душевных сил.
Прежде Василий Шуйский имел возможность видеть Матрену Обадьину только издали где-нибудь на Красной площади или в храме. Теперь же, увидев Матрену вблизи, одетую в роскошное длинное платье, с покрывалом на голове, Василий Шуйский пришел в полный восторг от ее неотразимой красоты. Будучи в хорошем настроении от встречи с красавицей Матреной, Василий Шуйский тут же назначил Никифора Обадьина думным боярином, а его сына Матвея назначил своим стремянным. Должность царского стремянного позволяла Матвею сопровождать Василия Шуйского во всех поездках, ближних и дальних, а также он имел право присутствовать на царских пирах и приемах иноземных послов.
Благодарные за такую милость Никифор Обадьин и его сын пали ниц перед восседающим на троне государем, после чего оба трепетно облобызали его руку, унизанную золотыми перстнями.
Такое раболепство Никифора Обадьина и его сына пришлось по душе Василию Шуйскому, который желал иметь побольше лично преданных ему людей в своем окружении.
Глава третья Дмитрий Пожарский
Со времен Ивана Грозного и его отца Василия Третьего Боярская дума являлась главным совещательным органом при царе. Вместе с окончательным упразднением княжеских уделов все бывшие удельные князья волей-неволей были вынуждены поступать на службу к московскому государю. Сыновья и внуки еще недавно самостоятельных князей теперь теснились вокруг царского трона.