1612. Минин и Пожарский

Поротников Виктор Петрович

* * *

Поднятые на ноги слуги гурьбой прибежали в покои государя, чтобы помочь ему облачиться в роскошный наряд. Все приближенные царя отлично знали свои обязанности, поэтому каждый из них без лишней суеты занимался своим делом. Услужливые руки брадобрея расчесали гребнем подернутые сединой русые волосы и бороду Василия Шуйского. Слуги, ответственные за одежду царя, принесли чистую тонкую исподнюю рубаху и порты, помогли Василию Шуйскому надеть их на себя. Затем Василий Шуйский облачился в длинное, почти до полу платно – распашную книзу одежду без воротника, с широкими рукавами, с застежками встык. Платно было из темно-красного аксамита, расшитого

золотыми узорами. Нижний и верхний края этого одеяния были обшиты каймой с тонким орнаментом из блестящих ниток. Вокруг шеи государя располагалось оплечье – бармы, расшитые золотыми нитями, украшенные жемчугом и переливающимися драгоценными каменьями. Голову Василия Шуйского увенчала шапка Мономаха, также убранная разноцветными каменьями, с маленьким золотым крестом на макушке и с опушкой из собольего меха. На груди Василия Шуйского покоились большой золотой крест и окладень – золотая цепь из двуглавых орлов.

В таком виде Василий Шуйский ожидал князя Голицына в малом тронном зале, восседая на троне из листового чеканного золота с узорами в восточном стиле. Этот трон был подарен Борису Годунову персидским шахом Аббасом. Возле Василия Шуйского находились дворецкий, постельничий, кравчий, несколько стряпчих и четверо дворцовых стражей из числа боярских детей.

Поскольку ожидание явно затягивалось, Василий Шуйский начал нервничать. В окна тронного зала лился свет разгорающегося летнего утра, а со двора долетали громкие голоса воинов и челядинцев, которые галдели как растревоженные вороны. Слух о неудачном для русских Клушинском сражении дошел до царских хором вместе со стрельцами, ходившими в этот злополучный поход.

Наконец Лазарь Бриков вернулся обратно, но вместе с ним пришел не князь Голицын, а дворянин Степан Горбатов, один из стрелецких командиров.

– Челом бью тебе, великий государь! – промолвил Степан Горбатов, сняв с головы островерхую красную шапку и отвесив низкий поклон.

– Где князь Голицын? – сердито спросил Шуйский. – Почто он не пришел на мой зов?

Хотя вопрос Шуйского предназначался ключнику, тот не успел ответить на него. Его опередил Степан Горбатов.

– Не гневайся, государь, – сказал он, распрямившись. – Обессилел князь Голицын, поспешно унося ноги от поляков. Ведь, как-никак, он трое суток в седле трясся без сна и пищи. Спит князь Голицын беспробудным сном, государь. Вместо него я пришел ответ пред тобой держать.

Говоря все это, Степан Горбатов небрежными движениями пальцев стряхивал пыль со своего красного стрелецкого кафтана. В натуре этого человека не было ни капли раболепства, ибо он вырос и возмужал в стрелецкой слободе. Стрельцы и в былые времена имели ряд привилегий по сравнению с прочим служилым людом, а в нынешнее неспокойное время они и вовсе частенько задирали нос, сознавая, что именно на них опирается царская власть в столице.

– Поведай-ка мне, молодец, почто поляки взяли верх над нашими полками в сече у села Клушино? – промолвил Василий Шуйский, сверля Степана Горбатова неприязненным взглядом.

– Изволь, государь, – невозмутимо проговорил Степан Горбатов, продолжая стряхивать пыль со своей одежды. – Навалились на нас поляки ранним утром, в нашем стане еще и побудку не играли. Брат твой, государь, с вечера пил вино и брагу в своем шатре вместе с Делагарди и прочими шведскими воеводами. А посему когда началась битва, то Дмитрия Ивановича пришлось окунать головой в ушат с водой, дабы из хмельного состояния его вывести. Поначалу-то воинством нашим верховодил боярин Василий Бутурлин, под рукой у которого находился передовой полк. Первыми натиск польской конницы не выдержали шведы, бежавшие со всех ног к лесу, а их военачальники Делагарди и Горн примчались в наш стан просить помощи у наших воевод. – Степан Горбатов усмехнулся. – Распивая хмельное питье в шатре у князя Дмитрия Ивановича, Делагарди хвастливо обещал взять в плен гетмана Жолкевского, а когда дошло до дела, то он первым ударился в бегство.

– Что было дальше? – мрачно спросил

Василий Шуйский.

– После бегства шведов на правом фланге пришел в расстройство и наш левый фланг, там стоял полк Андрея Голицына, – продолжил Степан Горбатов. – А когда был тяжело ранен Василий Бутурлин, тогда вся наша рать вспять подалась. Лагерь наш был укреплен частоколом и плетнями, поэтому поляки с ходу не смогли его взять, да и воинов-то у гетмана Жолкевского было в пять раз меньше, чем у нас. Английские и французские наемники, коих было немало в шведской рати, ринулись было в контратаку на польских гусар, но были смяты и отброшены. На их плечах поляки ворвались в наш лагерь. Наши пушкари не решились открыть огонь, опасаясь задеть своих. Сеча в стане была страшенная! – Степан Горбатов сделал паузу, качая головой и продолжая усмехаться. – Поляки дрались как бешеные. Их палаши и сабли рубили в капусту и наших ратников, и наемных рейтар Делагарди… Кровь лилась ручьями, убитые лежали грудами среди возов и шатров.

– Брат мой уцелел или пал в сече? – нетерпеливо бросил Василий Шуйский.

– Уцелел соколик! – Степан Горбатов широко улыбнулся. – Дмитрий Иванович вскочил на неоседланного коня и утек в лес. Вся его свита умчалась за ним следом. Удрали и Делагарди с Горном.

– Чему ты улыбаешься, молодец? – Василий Шуйский грозно сдвинул брови. – Ты смеешься над моим братом или радуешься победе Жолкевского?

– Я радуюсь, что ушел живым из этой мясорубки, государь, – без тени робости промолвил Степан Горбатов. – Многие стрельцы из моего полка голову сложили в этой злополучной битве по вине таких головотяпов, как Горн и Делагарди, как воевода Гаврила Пушкин, как твой бездарный братец, царь-батюшка.

По лицу Василия Шуйского промелькнула судорога еле сдерживаемого гнева.

– Как ты смеешь, собачий сын, поганить своим языком моего брата! – воскликнул он, ударив царским посохом о каменный пол. – Ты небось первым показал спину полякам и теперь стоишь передо мной, скалишь зубы, возводя напраслину на моего брата и прочих воевод!

– Коль ты моим словам не веришь, государь, то расспроси любого из наших уцелевших ратников и воевод, – пожал плечами Степан Горбатов. – Тебе всякий скажет, как малодушно себя вели в сражении твой брат и вся его свита лизоблюдов. Я же в бегство обратился не раньше, покуда не расстрелял по врагам все свои пороховые заряды. И пищаль свою я не бросил, как некоторые. Сохранил я и бердыш, и саблю, и засапожный нож.

– Так ты, получается, храбрец из храбрецов, приятель! – с кривой ухмылкой обронил Василий Шуйский. – Может, мне следовало тебя во главе войска поставить, а?

– Я хоть и полковник, а не воевода, но до такого срама не довел бы наше воинство, окажись я во главе него, – жестко проговорил Степан Горбатов, уловив злую иронию в словах Шуйского. – Уж я-то не нализался бы вдрызг, зная, что враг недалече, в отличие от твоего брата, государь. И в сече я стоял бы стойко, а не визжал бы, как беременная баба, и не метался бы по стану с вытаращенными от страха глазами. Твой брат, государь, изначально уповал на шведскую рать Делагарди, отправляясь в поход против гетмана Жолкевского, как будто русские полки на поле боя совсем ничего не стоят. Недаром среди наших бояр и воевод ходит присказка, мол, Дмитрий Иванович Шуйский рожден на свет не для славы, а для позора русской рати.

– Замолчь, собака! – рассвирепел Василий Шуйский и швырнул в полковника свой тяжелый посох с заостренным концом. – Пшел вон отсель, гнилое отродье! И на глаза мне более не попадайся, Иудин сын!

Степан Горбатов и бровью не повел, хотя длинный царский жезл едва не угодил ему в ногу. Отвешивая царю прощальный поклон, он с кривой усмешкой заметил:

– Плохо у тебя с глазомером, батюшка-царь. Уж я-то с шести шагов не промахнулся бы ни посохом, ни копьем!

Дабы выказать царю свое пренебрежение, Степан Горбатов прежде, чем удалиться из приемного зала, нахлобучил на голову шапку, хотя по этикету это позволялось делать уже за порогом царских дверей.