1794
Шрифт:
Я вспомнил книгу из библиотеки матери. Ее написал некий француз, одно имя которого заставляло отца хмыкать, будто кто-то осмелился помянуть при нем имя дьявола. И возразил:
– Разве Бог отвечает за все несправедливости? Это мы, люди, забыли, откуда мы родом. Построили мир, где вовсе не обязательно соблюдать Его заповеди.
– Каждому по его вере… но общество-то прогнило насквозь. Имеющий уши да слышит, имеющий глаза да видит.
Он наклонился ко мне совсем близко и почти прошептал:
– А может, никакие заповеди и не нужны? Кроме тех, что продиктованы
И тут же откинулся назад, словно испугался услышать не тот ответ, что ожидал. Выпустил облако дыма, проследил, как оно растворилось в ночном мраке. Из свища на щеке тоже выползла тонкая струйка дыма, заколебалась, словно не знала, куда податься, и мгновенно растаяла.
– Может, истина в том и состоит: делай, что считаешь нужным. Вот вам и весь закон Божий.
Я сидел слева, как раз со стороны его ужасного шрама, и не мог определить, серьезен он или насмехается. Его улыбка напоминала гримасу человека, только что нюхнувшего крепкого табаку. Тихо Сетон заметил мое недоумение и рассмеялся.
– Прошу прощения. У меня своеобразное чувство юмора, многие жалуются. И то, что я осмелился выказать его на столь ранней стадии, свидетельствует только об одном: даже после короткого знакомства я испытываю к вам безграничное доверие.
Он выбил трубку о каблук, поднялся и пожелал мне доброй ночи.
– Вернее, доброго остатка, – поправился он и снова засмеялся. – Знаю, что в Густавии немало злых языков. И вы представить себе не можете, насколько радует меня ваше понимание. Надеюсь, вы не станете, наслушавшись сплетников, думать обо мне плохо?
Я неуверенно кивнул – что на это ответишь? Но он, словно не заметив моего замешательства, просиял и положил мне руку на плечо.
– Все, что я знаю о вашем отце, я знаю из ваших же рассказов, но… простите меня, человек, который отсылает сына в Богом забытое место… или, как вы выразились, в место, к которому Бог повернулся спиной… такой человек мало чем отличается от сумасшедшего. И знайте – вы всегда желанный гость в Куль-де-Сак. Нужда заставит или подвернется случай – помните: желанный гость. Я попрошу Яррика всегда содержать вашу спальню наготове, и мое высшее желание – чтобы вы чувствовали себя здесь, как дома. Буду польщен. Спокойной ночи.
13
Поутру, когда Юхан Аксель меня растолкал, появилось чувство, что мы спали куда дольше, чем следовало. Тем не менее Сетон уже ждал нас на веранде за накрытым столом. Дымящийся кофейник, хлеб и конечно же селедка, нежнейшая селедка в каком-то незнакомом мне соусе.
– Крабы, – сказал Сетон, заметив мое недоумение. – Соус из крабов.
Он допил кофе, достал из кармана кошель и начал выкладывать на стол деньги.
– Я попытался оценить сумму, которую я задолжал Короне по причине отсутствия моих рабов на общих работах. Не угодно ли господину Шильдту удостовериться… вернее, не угодно ли господину Шильдту проверить, верна ли моя калькуляция? Вот и счеты
Юхан Аксель не стал пользоваться счетами. Он поводил пальцем по рядам цифр и пожал плечами.
– Расчеты выглядят корректно, но сумма почему-то больше истинной.
– Да… я взял на себя смелость предположить, что губернатор Багге примет избыток как компенсацию за возможные неудобства, которые я доставил администрации. Или, если угодно, как задаток за будущие неудобства подобного рода.
Юхан Аксель нахмурился.
– Я не уверен, что губернатор согласен решать подобные вопросы таким необычным способом.
Сетон весело посмотрел на моего кузена и улыбнулся. Впервые я заметил, как в его повадке проскользнула тень превосходства взрослого, много повидавшего человека над неопытными мальчишками.
– Если на вашем жизненном пути встречались исключительно люди, отвергающие предложенные без всяких требований взаимных услуг деньги… что ж, значит, вам посчастливилось жить среди ангелов. Но я предлагаю дождаться, что скажет сам губернатор. Вам надо только передать деньги его превосходительству Карлу Фредрику Багге. Деньги и письмо. И, конечно, расписаться в получении означенной суммы.
Он протянул Юхану Акселю тщательно очиненное перо какой-то экзотической птицы и изящную чернильницу. Юхан Аксель еще раз пробежал глазами калькуляцию и подписал.
Во дворе уже дожидался Яррик, держа под уздцы наших вымытых и вычищенных до жаркого блеска лошадей. Сетон помахал нам с веранды, и мы двинулись в путь. Солнце палило немилосердно. Довольно долго мы молчали. Кузен ехал чуть впереди, и настроение его угадать было нетрудно: плечи опущены, взгляд устремлен вниз. Поэтому первым прервал молчание я.
– Что тебя гнетет, Юхан?
Он придержал лошадь, и мы поравнялись.
– В усадьбе нет ни одного раба. Хотя по бумагам их должно быть не меньше двадцати. Хлопковую плантацию ты видел сам. Нигде нет и следа каких-то работ. Ты пошел спать, а я еще успел поговорить с Тихо Сетоном. Он долго расспрашивал, что я думаю о том, о сем… к примеру, о делах шведской Короны на острове Бартелеми. И в конце концов дал разъяснение.
– И какое же? Разъяснение, я имею в виду?
Юхан Аксель методично обгрыз траурную кайму на ногте большого пальца, выплюнул в канаву и некоторое время полировал оставшийся ноготь, потирая его о зубы, – укоренившаяся и довольно неприятная привычка.
– Какое разъяснение… мне очень хотелось бы верить. Разъяснение вот какое: он испытывает ничуть не меньшее отвращение к порядкам на Бартелеми, что и мы с тобой.
– Мне он говорил то же самое, – кивнул я с энтузиазмом. – Я тоже успел побеседовать с ним наедине.
Юхан Аксель нахмурился.
– Когда ты успел с ним поговорить?
– Ночью… Я вышел проверить, в самом ли деле его хваленые цветы такие мастера пахнуть. А он сидел на веранде с трубкой. Судя по всему, еще не ложился.