18 ночей усталого человека. Дневник реальных событий
Шрифт:
Скоро я превращусь. Странно, но относительно пьющих, я – слишком зеленый. Пью немного и то, когда очень плохо (нервное напряжение и прочее) или хорошо. Но так ведь не бывает, чтобы плохо было всегда, но сейчас я понимаю, что каждый день напоминает спуск на еще большую глубину. Кислорода все меньше, а дышать все труднее. И ничего нельзя сделать. Разве что спиртное слегка помогает. Сперва это лекарство, потом…да это не новость. Главное, что организм ведет себя расковано, как в детстве. Когда оно было? Уже и не помнишь. С этими недомоганиями чувствуешь, что ты очень далеко от станции под названием «детство».
Чем старше становишься, тем сильнее чувствуешь свой организм. То есть знаешь, сколько будешь болеть, примерно чем. Когда я падал в обморок, то понимал, почему это происходит. Я в сложной ситуации. Я почти мертвый. Мне все труднее работать, но я продолжаю это делать. Например, сердце мое может в любо мгновение остановиться. Оно ждет, когда я повышу голос, когда на меня наедет машина, пусть не задавит, но я испытаю шок. На меня плохо влияют эти перемены погоды. Дождь заставляет сердце сжиматься, а солнце, резко вышедшее из-за туч, учащает пульс, и я не могу в этот момент сдвинуться с места. В тот час сердце само управляет моим телом. Оно важнейший орган. От него происходят все другие. Поэтому мне и тяжело. Будь у меня производные из плеча, или того пуще – живота или ягодиц, как проще бы мне жилось. Пусть лучше болит зад, чем сердце. Это я уже понял. Единственный плюс, который я ценю в этой боли – работается лучше. Боль отображается в моей работе. В спектакле. И пусть актеры сопротивляются, я знаю, что я делаю.
Я встал и вышел на кухню. Голова ужасно трещала. Казалось, что все кругом походит на меха гармони – сжимается и назад. Свет на кухне слабо освещал сидевшего человека. Свет и человек. Очень знакомый. Почти родной. Не может быть! Катя! Она сидела за столом и ее плечи нервно дрожали… Ее спина тоже подрагивала, словно в ней было заложено музыкальное устройство с определенным звучанием. Мне показалось, что я сплю. Действительно, я почти спал. После падения все казалось другим. Этот стол, карикатурным, особенно ножки, сейчас я их внимательнее разглядел – уродливые и необтесанные. Стены с отклеенными обоями и полки, криво висевшие. Да и все было немного скошено, даже пол. Я сказал ей привет, она тоже… Как-то неуверенно. Я присел рядом, стал говорить о том, что как рад ее видеть и кого и хотел сейчас видеть так это ее. Хотел рассказать ей про падение, как вышел Сергей. Он ухмылялся. Я не знал о чем говорить в его присутствии, хотел спросить и только ее, почему она такая замкнутая. Что ее волнует, как она изменилась за эти дни. Может быть, мне удастся ее проводить. Я почти в полном порядке. Только нужно уйти от Сергея, но он так улыбается. Что кроется в этой улыбке? Я смотрел в ее опущенные глаза, на игривые глаза Сергея и… я понял. Глаза все выдали. Они смотрели в пустоту, и я разобрал в этой неизвестной плоскости знакомые черты – то, что бывает, когда человека бросают. Он оказывается один, ему плохо, другой этим пользуется и результат. А ведь я ее бросил. Сам того не зная. Пару дней прошло, как же мало, но за эту пару дней я о ней и не вспомнил. Нет. Вот дурак. Запомни этот миг. Он ужасен.
Они ушли в комнату, повторять свой подвиг ил ошибку. Уже не знаю. Я растерянно вышел из дома. Я шел вдоль старого дома и слышал разные звуки. От плача ребенка до включенного телевизора, от заучивания басни школьником до мяуканья голодного котенка. Я вспомнил о коте, которого не видел несколько дней. Что с ним произошло? Сбежал. Как и я. Только ему проще. Он может сбежать без угрызений совести. Я же этого сделать не могу.
Меня остановил парень в синем спортивном костюме. От него пахло алкоголем и жвачкой. Спросил прикурить, я завертел головой. Он не успокоился, попросил денег на первый автобус, кто-то из сидевших на скамейке в тени (я их не видел) попросил денег на самолет. Все смеялись, женские, мужские голоса, им было хорошо. Мне это не понравилось.
И я ему врезал. Он был некрасив. Ужасно фальшивил. Получил за плохую игру и дикцию. Я врезал еще. Тот ответил, но моя агрессия творила чудеса. Она помогла мне найти тот резерв человеческих возможностей, про который я не знал. Несколько приемов он был уложен. Друзья убежали после приезда милиции.
В милиции было просто. Я ничего не говорил. На меня смотрел худой лейтенант и что-то спрашивал и почему-то сам отвечал. Я ему был благодарен за это. Мимо проходили дурнопахнущие бомжи, звенели наручники и лейтенант грозил сроком на пятнадцать суток. Но меня через час уже отпустили. Оказалось, что я побил паренька с тремя приводами. Они на меня даже с уважением посмотрели. Мол, правильно друг. Они меня отвезли до самого подъезда и пожали руку. Я почувствовал себя немного лучше. Я вошел в дом и услышал то, что наверное не должен был, но сквозь легкую музыку слышны были стоны…они были прекрасны. К ним примешивался еще один стон. Вот он был ужасен. Он был фальшив. Его хотелось прекратить…но что я мог? Я вбежал в свою комнату, лег на кровать, накрыл голову подушкой, и на какое-то время их не слышал, но через секунд пять моя голова стала сама воспроизводить эти звуки, рисовать созданную уже в прихожей мизансцену, красивую и ужасную одновременно. В тот момент мне захотелось, чтобы это была последняя ночь, а утром – самолет и я дома, где больше не слышу ничего подобного.
Когда ты хочешь, чтобы наступило, например, 23 сентября, ты не подозреваешь, что пока это день наступит, тебя ждет непростая дорога. Тем более, когда начинаешь задумываться об этом в середине августа. Значит не все в порядке в твоем жизненном укладе.
У меня не все хорошо. Меня не любят. Если я об этом задумываюсь, значит, я хочу это изменить. Но не буду. В этом и кроется человеческий парадокс. Менять вроде бы нужно, но некоторые не делаю ничего для этого. Лень? Нет. Это принцип, благодаря которому человек выбивается в люди или становится изгоем. В люди уже выходил. Там было неплохо. Что я ждал от жизни изгоя? Ничего не ждал. Я не знал, что это раньше. Сейчас я познаю по ложечке.
Ночь двенадцатая
Они меня напоили… зачем. Не понимаю. И я умер. Потом я очнулся и меня заглотил огромный такой змей. Но через некоторое время я вылетел в большой такой проход, вместе со слизью и оказался под проливным дождем. Так я простудился и умер от воспаления легких. Очнулся я в мрачной комнате. Недолго я понимал, что к чему – на меня уже смотрели красные глаза и мое тело сжималось. Паук пил из меня кровь. И я… понятно что.
Я каждый день умираю. Возрождаюсь, потом снова умираю, а иногда дохну. Сегодня я в очередной на этот раз умер.
Я сидел на последнем ряду и все слышал, как они поносили мое имя, говорили о профнепригодности и помощник режиссера, который только полчаса назад толковал с усмешкой, что «мы актеры – дураки», говорил обо мне такое….
Я не знал, как я выйду и продолжу репетицию. Они меня увидят. Можно было нырнуть в дверь и потом сделать вид, что я был в туалете. Только мне хочется плюнуть этому кудрявому отроку в глаза за такой косноязычный слог. Молись, чтобы у меня во рту было сухо.
Я вышел и сделал то, что должен был сделать. Подошел к помощнику и прошептал ему на ухо, что он ошибается. И все. Тот посмотрел на меня, все понял и пожал плечами, мол, я же говорил, что «мы – дураки». Этим они любят прикрываться. Ну, раз так, то я буду это использовать.
Сегодня я совершено не спал. Думал, усну, но сознание будило меня и читало монологи из драматургических шедевров. Во мне неистовствовал Гамлет, рубил правду Чацкий, поражался женскому коварству Фигаро. Во мне шутил гробовщик, плакал шут и танцевали хромые. Пели немые и больше всех орали люди с уже сорванными связками.
Во мне притаилась противоположность и ночью она себя проявила. Неожиданно…раздавив первые минуты сна.
Я встал ровно в восемь. Именно в это время Сергей выходит на кухню, варит кофе и идет на балкон, чтобы предаться утреннему релаксу, наблюдая за утренним городом. На часах первые минуты девятого. Сергей не вышел. Я знал эту причину. Наверняка она лежит рядом со спутанными волосами и думает о побеге. Я вышел на кухню, сварил кофе, постучал в дверь, никто не ответил, я открыл…да, я увидел то, что думал. Рядом с долговязым телом притаился маленький комочек. Он был крошечный и рядом с великаном казался плюшевой игрушкой. Я наклонился к ней и прошептал «доброе утро, кофе в постель не желаете?». Она резко повернулась, посмотрела на меня ошарашено, смотрела на чашку кофе, которую было не совсем легко держать – она была горячей и было бы хорошо, если бы ее можно поставить на…например книжку или… о, банджо. Я взял инструмент, положил на кровать и поставил на него чашку с кофе. Она поднялась. Я же сел напротив на стул, скинул вещи – она оказалась в одежде. Я улыбнулся и стал смотреть, как она пьет кофе, спрашивая знаками «как, все в порядке, достаточно сахара и сливок?». Она улыбалась и отвечала «да», зажмуривая глаза. Потом чашка опустела, я забрал ее, положил банджо на место и вернулся на кухню. Через минуту я услышал голос Сергея, вопрос, откуда этот кофейный аромат, она сказала, что с улицы. Сергей запел песню про сердце и вышел на кухню. Здесь он встретился со мной.
И мы стали говорить. О музыке, о кино, о том, как прекрасен Дальний восток и что такое охотится ночью. Но в каждой фразе мелькали вопросы – какого рожна я спрашиваю это, что я хочу выведать у него. Он был скуп, но говорил. Словно хороший друг, который понимая, что мне нравится Катя, одобрил выбор – хороший вкус, отсюда и уважение или недруг. У второго могли быть свои причины – осадить меня. Но я был сильнее. Не физически, а морально. У меня была целая кладовая ощущений, и я мог одеть, примерить на себя столько масок, что ему не снилось. Он мог только менять форму своих зрачков – где надо суживать, а где и расширять. При этом мог растягивать рот или наоборот превращать его в пятачок.