1812. Фатальный марш на Москву

Замойский Адам

По возвращении в Санкт-Петербург Александр обнаружил, что людей и ценностей в нем убыло, оставшиеся же подданные пребывали в мрачном настроении. Всего несколько дней назад пришли известия о падении Смоленска, подтверждавшие уверенность многих о целесообразности вступления в переговоры с Наполеоном. Цесаревич и великий князь Константин, отправленный из ставки Барклаем после Смоленска, убеждал людей в безнадежности сложившегося положения. Помимо него из Смоленска прибыл британский «специальный уполномоченный», генерал Роберт Уилсон. Он рассказал о распрях и склоках в ставке, что подтверждало разумность согласия Александра на замену Барклая другим главнокомандующим. Британец также принял на себя роль рупора настроений некой неопределенной группы патриотически настроенных старших офицеров русской армии, которые, если верить ему, требовали от царя отставки министра иностранных дел Румянцева и других, замаранных симпатией к Франции. Александр в любезных выражениях отмел неуместное

посредничество Уилсона {406} .

406

Wilson, Invasion, 111–12.

Когда вечером 20 августа после получения назначения Кутузов вышел из дворца Александра на Каменном острове, он велел отвезти себя прямо в собор Казанской Божьей матери. Там, сняв с себя форменный сюртук со всеми наградами, грузный генерал тяжело опустился на колени и начал молиться со слезами, бежавшими у него по лицу. На следующий день он, на сей раз в обществе жены, отправился на богомолье в церковь св. Владимира. Два дня спустя, 23 августа, Кутузов отбыл на театр военных действий. Карета едва двигалась из-за толп людей, пришедших проводить генерала и пожелать ему удачи. Он вновь заехал в собор, чтобы присутствовать на религиозной службе, и отстоял ее на коленях. Потом ему подарили небольшой медальон с изображением Казанской Божьей матери, окропленный святой водой. «Молитесь за меня, ибо меня посылают совершить великие деяния», – будто бы произнес генерал при выходе из храма.

На почтовой станции по пути Кутузов встретил генерала Беннигсена, следовавшего в противоположном направлении. Александр настоял на назначении Кутузовым Беннигсена начальником штаба в качестве меры безопасности на случай возможного предательства главнокомандующего и из-за невысокого мнения по поводу его компетентности. Беннигсен совсем не обрадовался новости, он-то ехал в Санкт-Петербург в надежде уговорить Александра доверить верховное командование ему. «Мне было неприятно служить под началом другого генерала после того, как я командовал армиями против Наполеона и лучших его маршалов», – писал он позднее. Но когда Кутузов передал Беннигсену письмо Александра с просьбой принять должность, отказаться тот не мог.

Барклай тоже никак не обрадовался известию о назначении Кутузова и написал Александру, говоря, что готов служить при новом главнокомандующем, однако просит освободить себя от должности военного министра, поскольку она ставит его в ненормальное и трудное положение. Через несколько дней после приезда Кутузова в ставку Барклай обращался к государю снова, желая на сей раз быть снятым и с командования, но безуспешно {407} .

Прибытие Кутузова в русский лагерь при Царевом Займище солдаты встречали радостью и ликованием. «День выдался облачный, но сердца наши наполнились светом», – отмечал A. A. Щербинин. «Все, кто мог, полетели навстречу почтенному вождю, принять от него надежду на спасение России», – выражал общее мнение Радожицкий. Молодые офицеры, для которых он не скупился на добрые слова и отеческую заботу, боготворили Кутузова. Солдаты в строю верили в старика, которого называли «батюшкой». Они моментально взбодрились и выполняли даже самую скучную рутину в скорейшем темпе, точно вот-вот уже готовились идти в бой. В тот вечер у лагерных костров впервые за многие недели не смолкало пение. Старые солдаты вспоминали о деяниях Кутузова в турецких войнах и уверяли молодых товарищей, что теперь все будет по-иному {408} .

407

Koliubakhin, 1812 god, Izbranie Kutuzova, 8–9; Bennigsen, Zapiski, сент. 1909, 492–3; Kharkievich, Barclay de Tolly v Otechestvennoi Voinie, 24, 26.

408

Radozhitskii, 120–2; Koliubakhin, 1812 god. Izbranie Kutuzova, 12; Kutuzov, Dokumenty, 360; см. также Clausewitz, 136; F. Glinka, Zapiski Russkavo Ofitsera, IV/51.

Уверенность эту разделяли далеко не все старшие офицеры, которые испытывали серьезные сомнения по поводу талантов Кутузова и его пригодности к выполнению порученного задания в его весьма почтенном возрасте – в шестьдесят шесть лет. Данное обстоятельство, безусловно, усугубляло природную лень. «Для Кутузова написать десять слов было труднее, чем для другого покрыть письменами сотню страниц, – отмечал надворный советник Сергей Иванович Маевский, генерал-аудитор 2-й Западной армии, исполнявший с 31 августа обязанности ее дежурного генерала. – Застарелая подагра, возраст и отсутствие привычки

к перу выступали в нем врагами последнего». Как высказался в письме Ростопчину Багратион, назначение вместо Барклая «гусака» Кутузова было подобно замене «дьякона на попа». Однако обстановка ухудшилась так, что радость приносили любые перемены. «Как считали многие русские, даже и не приписывавшие иностранцам предательства, лары и пенаты их гневались за использование чужаков, отчего и проистекали несчастья, – высказывался Клаузевиц, добавляя: – Злого гения иностранцев изгонял настоящий русский» {409} .

409

Maevskii, 153; Dubrovin, 101; Clausewitz, 138, 139; Toll, II/5– 8.

Особой отличительной черной Кутузова являлось лукавство. Он сумел стяжать себе репутацию человека необычного и убедить многих, будто причуды и странности его есть признаки гениальности. Среди чудачеств было, например, совершенное презрение к протоколу. Генерал одевался небрежно, носил просторный зеленый сюртук и белую фуражку, а не приличествовавшее званию обмундирование. Он обращался к генералам и субалтернам по их прозвищам и бывало не чуждался популистских жестов, позволяя себе, в частности, сквернословить. Но при этом всегда ходил при всех наградах и проявлял склонность к высокомерию. И пусть писатели и киношники неизменно изображают Кутузова этаким истинным сыном земли русской, простоватым добряком, ему были присущи тонкий вкус аристократа и изысканность манер, а приказы он отдавал на безупречном французском.

К сожалению, наплевательское отношение к протоколу распространялось и на способ командования. Кутузов не желал пользоваться соответствующими каналами, а передавал приказы через кого попало. Его отличала скрытность и недоверчивость, он старался, когда возможно, не давать письменных указаний. Случалось, он приказывал какой-нибудь части выполнить некую задачу, не потрудившись поставить в известность командира дивизии или корпуса, к которым та принадлежала, в результате перед вступлением в бой генералы нередко обнаруживали отсутствие под рукой некоторой составляющей своего формирования. У главнокомандующего наличествовала скверная привычка соглашаться с какими-то предложениями без обдумывания их совместимости с шагами, предпринятыми им ранее. Кутузов часто менял мнение, но не всегда информировал о смене планов людей, которых те касались.

Отчасти это могло проистекать из-за дряхлости полководца – именно такового мнения держался Клаузевиц. Однако в известной мере неразбериха обусловливалась тенденцией Беннигсена перешагивать через голову главнокомандующего, и усугублялось ближайшим окружением Кутузова, в каковое входил его импульсивный зять, князь Николай Кудашев, а также назойливо-вездесущий полковник Кайсаров, который, по словам Барклая, «считал, будто, являясь как наперсником, так и кляузником, безусловно, имеет право командовать войсками». Все трое господ имели привычку отдавать приказы от имени Кутузова, порой забыв уведомить о том его самого {410} .

410

Clausewitz, 139; Barclay, Tableau, 40.

«Люди в армии пытались как-то определиться с тем, кто же есть то лицо, коему на деле принадлежит командование, – писал Барклай. – Ибо, как было очевидно всем, князь Кутузов являлся лишь неким символом, под прикрытием коего действовали его компаньоны. Подобное состояние дел порождало партии, а партии – интриги» {411} . Подобная обстановка в особенности раздражала Барклая, положившего так много сил на налаживание правильных процедур руководства войсками. Но он продолжал оставаться командующим 1-й Западной армией, хотя и находил сложившееся положение все более нетерпимым.

411

Barclay, Tableau, 42.

«Дух в армии великолепный, тут много хороших генералов, и я полон надежд», – рассказывал Кутузов в письме жене после прибытия в лагерь. Александру он, однако, посетовал, что нашел войска дезорганизованными и утомленными, а также жаловался на высокий уровень дезертирства. Ему понравилась позиция, выбранная Барклаем у Царева Займища, и первым желанием нового главнокомандующего стало намерение дать сражение там. «Моя теперешняя задача состоит в том, чтобы спасти саму Москву», – извещал он Чичагова {412} .

412

Koliubakhin, 1812 god. Izbranie Kutuzova, 12; Beskrovny, Borodino, 25–6, 45–6.