1812. Фатальный марш на Москву
Шрифт:
«Пала ночь, – продолжал Рапп. – Мне выпало дежурить и спать в палатке Наполеона. Место, где спит он, обычно отделено от поста дежурного адъютанта холщовой перегородкой. Этот государь спит крайне мало. Я будил его несколько раз, чтобы передать донесения с аванпостов, все они подтверждали, что русские готовы сражаться. В три часа утра он позвал слугу и велел подать пунша, оказав мне часть выпить его со мной». За пуншем они поговорили, в процессе чего Наполеон выразил мысль, что он на месте Александра выбрал бы Беннигсена, а не Кутузова, которого считал весьма пассивным командиром. Император французов спросил мнения Раппа относительно шансов на грядущий день, а когда Рапп выразил оптимизм, вернулся к изучению бумаг. «Фортуна куртизанка непостоянная, – проговорил он вдруг. – Я всегда утверждал это, а теперь начинаю постигать на собственном опыте».
Раппу не понравился призвук обреченности в тоне государя. «Ваше Величество вспомнит, наверное, как вы изволили сказать под Смоленском, что вино разлито и надо только выпить его. Теперь эти слова справедливы более чем когда-либо. Момент для перехода к отступлению прошел. Армия отлично понимает свое положение. Она
«Бедная армия здорово поредела, – заметил Наполеон, – но то, что осталось, доброго стоит, да и гвардия моя цела» {432} .
432
Ibid., 174–5.
13
Битва за Москву
К трем часам утра Наполеон уже сидел в седле и скакал к Шевардинскому редуту. Солдаты выдвигались на позиции, издавая радостные возгласы при виде проезжавшего мимо императора. «Это воодушевление Аустерлица!» – прокомментировал Наполеон настроение войск Раппу. К половине шестого все части вышли на заданные позиции, построившись как на параде. «Не было в мире прекраснее войска, чем французская армия в тот день, – вспоминал полковник Серюзье, командовавший артиллерией 2-го кавалерийского корпуса Монбрёна, – и, несмотря на все лишения, выпавшие на ее долю с Вильны, выглядела она в тот день так, точно была в Париже и стояла в парадном строю перед императором в Тюильри» {433} . Командовавшие частями и подразделениями офицеры зачитали затем личному составу воззвание, написанное Наполеоном накануне ночью:
433
Rapp, 176; Seruzier, 198.
Солдаты! Вот сражение, которого вы так желали! Теперь победа зависит от вас. Она нам необходима. Она даст нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отчизну! Ведите себя так, как при Аустерлице, Фридланде, Витебске, Смоленске, и пусть самое далекое потомство с гордостью отметит ваше поведение в этот день, пусть о вас скажут: «Он был в той великой битве под стенами Москвы!» {434}
«Это короткое и смелое воззвание оживило войска, – выражал мнение Огюст Тирион. – Всего несколько слов, но они касались всего, что заботило, вдохновляло армию, всего, в чем она нуждалась. Они говорили всё». Проводя параллели с легендарным сражением, император французов также напоминал воинам о том, кто возглавлял русские войска, – человек, знакомый им как «le fuyard d'Austerlitz», или беглец Аустерлица. Наполеон никогда не упускал благоприятной возможности сослаться на самую из знаменитых своих побед, а когда через утренний туман пробилось солнце, как было в тот славный день, он повернулся ко всем собравшимся вокруг него и воскликнул: «Voila le soleil d'Austerlitz!» («Вот оно, солнце Аустерлица!») {435} .
434
Napoleon, Correspondance, XXIV, 207; Radozhitskii, 171.
435
Tirion, 180; Vossler, 60–1; Holzhausen, 105.
Император французов занял позицию на возвышении с тыльной стороны Шевардинского редута, откуда просматривалось все поле боя. Императорская гвардия построилась рядом и за командным пунктом. Наполеону принесли складной походный стул, который он повернул наоборот и уселся на него верхом, опираясь руками на спинку. За государем стояли Бертье и Бессьер, а за ними свита из адъютантов и дежурных офицеров. Перед собой впереди он наблюдал внушительное зрелище.
Камыши и кусты вдоль Колочи кишели русскими егерями. Позади них и перед редутами на начинавшейся возвышенности располагались массированные формирования русской пехоты и кавалерии, на парапетах блестела начищенная бронза пушек. Далее за редутами тоже виднелись массы изготовившихся для боя людей. Кутузов выложил на стол все карты, вероятно, с целью спровоцировать Наполеона на фронтальный штурм концентрированными силами.
Русский главнокомандующий разместился на командном пункте перед деревней Горки. Казак принес ему складывающееся креслице, и Кутузов, одетый в обычный сюртук и белую фуражку, тяжело опустился на сидение. Со своего места он даже не видел поля, но солдатам было достаточно уже одного его присутствия рядом с войсками. «Из престарелого вождя как будто исходила какая-то сила, воодушевлявшая смотревших на него», – описывал виденное поручик Николай Митаревский. Пятнадцатилетний подпоручик Дмитрий Душенкевич испытал благоговейный восторг, когда старый генерал проезжал мимо бивуака Симбирского пехотного полка. «Ребята, сегодня придется вам защищать землю родную. Надо служить верой и правдой до последней капли крови, – слышал Душенкевич слова Кутузова. – Я надеюсь на вас. Бог нам да поможет! Отслужить молебен!» {436}
436
Mitarevskii, 55; 1812 god v Vospominaniakh, perepiskie I raskazakh, 114.
В шесть часов утра загрохотали французские пушки, русские орудия отозвались им, и так около тысячи артиллерийских стволов принялись выпускать заряды в сторону сосредоточившихся на противоположной стороне
107
Утверждение автора относительно почти тысячи орудий, стрелявших с обеих сторон уже с начала битвы, представляется преувеличением, поскольку французы не могли сразу развернуть на огневых позициях все 475 имевшихся у них полевых пушек и гаубиц. Легкие полковые пушки, способные эффективно поражать противника лишь на близких дистанциях (в пределах 250 шагов), не годились для дальнего обстрела. К тому же некоторые роты французской гвардейской артиллерии оставались в резерве до конца битвы и вообще не участвовали в канонаде. Что касается русских, то они тоже не имели возможности сразу выставить все свои орудия и, как известно, долго сохраняли в бездействии сильный артиллерийский резерв (примерно треть от общего количества стволов). Вероятно, в первые утренние часы 7 сентября огонь с обеих сторон вело не более 500 орудий. – Прим. ред.
437
Bourgogne, 7.
Однако те, кому приходилось стоять и действовать под обстрелом, не находили в нем ничего возвышенного. Большинство солдат, как русских, так и французских, располагались в пределах досягаемости огня вражеских пушек и гаубиц, а потому войска оказывались уязвимыми даже тогда, когда ничего не делали, а только ждали очереди вступить в битву. С орудиями использовались три типа снарядов: ядра, гранаты и картечь. Ядро представляло собой сплошной круглый снаряд из металла массой от трех до двадцати фунтов. Граната или бомба, тоже имевшая шарообразную форму, состояла из металлического контейнера с толстыми стенками, наполненного внутри взрывчатым веществом, детонация которого производилась за счет запального шнура. Такому снаряду полагалось взрываться при падении в ряды солдат противника или у них над головами. В обоих случаях во все стороны летели неровные куски металла (осколки). Картечь, именовавшаяся иначе виноградом, в сущности, представляла собой патрон огромного дробовика, только выстреливаемая из жерла пушки дробь имела в диаметре один или два сантиметра.
Старые солдаты спокойно стояли и смотрели на проносившиеся в воздухе пушечные ядра. Те ударялись о землю и, подскочив, летели далее в направлении строя. Для поднятия духа русские потешались над ополченцами, пытавшимися уворачиваться от снарядов. Как говорили бывалые солдаты, в том нет проку, ибо на каждом ядре написано чье-нибудь имя. Ветераны также советовали новобранцам не пытаться вытянуть ногу и остановить не попавшие в цель, катящиеся по земле пушечные ядра, поскольку на вид безобидные предметы запросто могли оторвать ногу. Напряжение и страх должны были охватывать людей, когда они видели, как кого-нибудь стоящего рядом разрывало пополам. Когда приходил приказ двигаться, солдат охватывало такое чувство облегчения, что многие испытывали острую нужду в дефекации и бросались в сторону от колонны, чтобы присесть ненадолго, а потом спешили занять место в строю {438} .
438
Laugier, R'ecits, 81, Mitarevskii, 62; Beulay, 56.
Дивизия Дельзона из корпуса принца Евгения, состоявшая из французских и хорватских пехотинцев, открыла действие. Она смяла выдвинутых далеко вперед русских гвардейских егерей, чей полк потерял половину численности за тот короткий бой, и заняла село Бородино. Еще две дивизии Евгения форсировали Колочу, опрокидывая и отбрасывая русскую пехоту с возгласами «Viva Italia!», раздававшимися из уст тосканцев и пьемонтцев вперемешку с «Vive l'Empereur!». Однако атакующие увлеклись и, продвинувшись слишком далеко, не выдержали затем неприятельской контратаки и откатились за реку. [108] Там они начали готовиться к новому приступу.
108
В действительности объектом русской контратаки являлся только один полк французской пехоты – 106-й линейный из 13-й пехотной дивизии Дельзона, да и то не весь, а лишь та его часть, которая после занятия Бородина в запальчивости проскочила по мосту на правый, южный берег Колочи (этот мост, находившийся вблизи села, был затем разобран матросами русского Гвардейского экипажа). Другие пехотные соединения, состоявшие под командованием Евгения Богарне (14-я дивизия генерала Ж.-Б. Бруссье и Итальянская Королевская гвардия генерала Т. Лекки), в этом эпизоде никакого участия не принимали. Они перешли реку позже, когда саперы 4-го армейского корпуса соорудили выше по течению Колочи четыре моста для их переправы. – Прим. ред.