1812. Фатальный марш на Москву

Замойский Адам

Наполеон поехал назад к своей палатке, которую перенесли вперед и поставили на поле боя неподалеку от его командного пункта. Император французов отписал Марии-Луизе с рассказом о разгроме русских и отправил указания епископам Франции распевать в церквях T e D e u m в благодарность Богу за победу. Обедал он с Бертье и Даву, но ел мало и выглядел больным. Все они сошлись на том, что одержали решительную победу, однако обычного чувства ликования не испытывали. Наполеон провел ночь без сна и, согласно воспоминаниям камердинера Констана, вздыхал: «Quelle journ'ee! Quelle journ'ee!» («Какой день! Какой день!») {464} .

464

Bausset, II/99; Bloqueville, III/168; Fain, Manuscrit, II/71; Constant, V/83, 64–5.

На

бивуаках в ту ночь не звучали песни, никто с восторженностью не обменивался впечатлениями о бое, не слагал легенд о славе. Воины разместились там, где застало их окончание сражения, жались у костров из деревянных обломков ружей и орудийных передков, стаскивая трупы и наваливая их один на другой, чтобы было на чем сидеть. Уже третий день они не получали еды, а все личные припасы, бывшие у них, как и cantini`eres с их набитыми провизией повозками, остались позади – там, где армия стояла лагерем предыдущей ночью. Приходилось рассчитывать на себя и на «подножный корм», и они делали бурду из гречихи, обнаруженной в ранцах убитых русских, пили воду из ручьев, там и тут перерезавших поле боя и уже напитавшихся кровью. Если кто и поел как следует, так это один вольтижер, сумевший подстрелить зайца, очутившегося на пути наступающих в начале сражения, которого теперь освежевал и приготовил удачливый охотник. Пока невеселые воины сидели у костров за жалкой трапезой, раненые товарищи подползали или подходили к ним и просили поделиться скудным пайком. Русским раненым приходилось удовлетворяться сырой кониной – мясом убитых лошадей. «Ночь [с 7 на 8 сентября] была ужасной, – вспоминал офицер пеших гренадеров Старой гвардии. – Мы провели ее в грязи, без огня, окруженные убитыми и ранеными, чьи жалобные крики разрывали сердца» {465} .

465

Aubry, 165; Borcke, 187; Vionnet de Maringon'e, 10.

Раненых выносили с поля битвы в ходе сражения особые наряды с носилками, а также нерадивые солдаты, готовые использовать благоприятную возможность оттащить в тыл пострадавших товарищей в надежде потом тихой сапой остаться около перевязочного пункта и избежать возвращения на передовую. Но с наступлением ночи эвакуация прекратилась, отчасти из-за темноты, но до известной степени из-за перегруженности полевых лазаретов.

Поскольку причиной большинства ран становились артиллерийские снаряды или ружейные пули, выпускаемые с чрезвычайно коротких дистанций, легкие ранения попадались сравнительно редко, то есть по большей части не представлялось возможным ограничиться простой процедурой: промыть рану, наложить корпию, перемотать пораженный участок и предоставить природе делать свое дело дальше. Крайне не хватало хирургов, в особенности у французов, поскольку многих из них армия оставила в госпиталях по пути следования. Имевшиеся в наличии работали целый день, делали операции, ампутировали конечности, вынужденные постоянно как-то изворачиваться в условиях нехватки всего и вся, моя руки и промывая инструмент в ближайшем ручье, как вспоминал доктор Генрих Роос. Из-за нехватки тягловых животных многие кареты «скорой помощи» и медицинское снаряжение оставили в Вильне. Когда кончался перевязочный материал, докторам приходилось рвать рубахи раненых.

Коль скоро каждому человеку, нуждавшемуся в помощи хирурга, доставалось очень мало времени, самым простым способом разрешить вопрос с раной в руку или ногу становилась ампутация. Раненого привязывали к столу или держали, вставляли в рот свинцовую пулю, кусок дерева или кожи, а когда представлялся случай, давали немного спиртного. Некоторые вырывались и кричали, ругая судьбу или взывая к матери, но многие выказывали непостижимый стоицизм. После операции их клали на землю и оставляли без внимания, а кучи отсеченных конечностей становились все больше.

Хирурги продолжали трудиться при колеблющемся свете свечей всю ночь. Работа была чрезвычайно тяжелой и выматывающей эмоционально, даже для такого опытного врача, как доктор Доминик де Ла Флиз, хирург 2-го полка пеших гренадеров гвардии. «Нельзя и вообразить себе, какие чувства испытывает раненый, когда хирургу приходится говорить ему, что он безусловно умрет, если не удалить одну или две конечности, – писал он. – Ему приходится примириться с участью и приготовиться к ужасным страданиям. Не могу описать стоны и зубовный скрип человека, конечность которого раздробило пушечное ядро, крики боли, когда хирург рассекает кожу, режет мышцы, потом пилит кость, разрубая артерии, кровь из коих брызжет на него самого» {466} .

466

La Flise, LXXII/45–6; Larrey, IV/49; Roos, 68.

Поскольку хирурги не могли помочь всем сразу, многих раненых относили прямо в импровизированные «госпитали» в Колоцком монастыре и в любые уцелевшие дома села Бородино. Но коль скоро кавалерия буквально поглощала всю солому на многие версты вокруг, страдальцам приходилось лежать на голой

земле. Некоторым раны не перевязывали сутками. «Через восемь или десять дней после битвы три четверти несчастных умерли из-за отсутствия ухода и пищи», – писал капитан Франсуа, очутившийся среди 10 000 других в Колоцком монастыре, где уцелел только благодаря слуге, который промыл рану господина и принес ему пищи и воды {467} .

467

Larrey, IV/58; Bourgeois, 51; Francois, II/793.

Самым большим счастливчикам из русских довелось попасть в Москву, но большинство остались в Можайске, где их поместили в имевшихся в распоряжении домах и попросту бросили. Когда спустя двое суток французы вошли туда, они обнаружили, что половина их умерли от голода или жажды. Улицы маленького городка полнились бездыханными телами и горами отрезанных конечностей, на некоторых из которых оставались перчатки или обувь {468} .

Как ни удивительно, но душевный настрой вечером после битвы был выше на русской, а не на французской стороне. Сам по себе факт того, что они выстояли перед напором Наполеона, а не побежали, один уже заставлял солдат чувствовать себя триумфаторами. «Всяк пребывал в возвышенном состоянии духа, все были столь недавними свидетелями храбрости наших войск, что мысль о неудаче или даже о частичной неудаче не находила пути в наши умы», – вспоминал князь Петр Вяземский, добавляя, что никто не считал себя побежденным. Они знали, что выиграли французы, но не чувствовали себя понесшими поражение {469} .

468

Larrey, IV/60; Soltyk, 254.

469

Kallash, 235; Muravev, 199.

Хотя русская боевая линия тем вечером отодвинулась от занимаемой утром позиции примерно на два километра, французы не пошли за противником, а с наступлением ночи казаки по одному или группами принялись обшаривать поле боя в поисках добычи (один отряд сподобился убить двух русских офицеров, беседовавших между собой на французском). Французы не выслали вперед дозоры и не стали укреплять фронт, поскольку, победив и отбросив русских, не испытывали нужды в этом. Они просто встали лагерем там, где находились. По вполне понятным причинам, никто не захотел ночевать в покойницкой редута Раевского, что позволило небольшому отряду русских солдат на короткое время «отбить» позицию у врага {470} . [126] .

470

Muravev, 196.

126

Эта история с ночным «отбитием» батареи Раевского не подтверждается другими источниками и, скорее всего, вымышлена; по свидетельству Генриха Брандта, это укрепление и окружающая его местность всю ночь оставались под охраной пехотинцев Висленского легиона. – Прим. ред.

Всегда осознававший силу пропаганды, Кутузов уверенно заявил об одержанной победе. Когда полковник Людвиг фон Вольцоген, один из штабных офицеров Барклая, представил рапорт об обстановке на фронте на момент прекращения боевых действий, из которого становилось ясным, что русские понесли тяжелейшие потери и вынужденно оставили позиции, Кутузов накинулся на него. «С чего вам взбрела в ум сия чушь? – брызгая слюной, кричал он. – Вы, поди, весь день напролет напивались с одной из тех сук маркитанток! Я лучше вас знаю, как прошло сражение! Неприятельские атаки были отражены на всех направлениях, а завтра я поведу войска, и мы погоним врага прочь со священной русской земли» {471} .

471

Wolzogen, 145–6.

Главнокомандующий распорядился о приготовлениях к генеральному наступлению следующим утром. «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и потому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем», – написал он Барклаю. Известие о предстоящем продолжении битвы солдаты восприняли с радостью, и войско отправилось отдыхать с мыслью быть наутро в готовности к бою {472} .

472

Beskrovny, Borodino, 95; Kutuzov, Dokumenty, 376; 191; Beskrovny, Borodino, 96.