1812. Фатальный марш на Москву
Шрифт:
А тем временем полковник Толь и корнет лейб-гвардии Конного полка князь Александр Борисович Голицын, ординарец Кутузова, провели инспекционный тур по войскам. Вернувшись, они уведомили главнокомандующего, что для боевых действий завтра утром удастся собрать не более 45 000 чел. «Кутузов все знал и без того, но ждал рапорта и, едва выслушав его, дал приказ отступать», – рассказывал Голицын, не сомневавшийся, что тот и не собирался продолжать мериться силами с Наполеоном на следующий день, а разводил красные речи только «по политическим мотивам» {473} .
473
Voenskii, Sviashchennoi Pamiati, 137.
Очень и очень вероятно. С одной стороны, такие заявления помогали представить итог сражения для внешнего мира как победу, чем Кутузов тут же и занялся. Он написал длинное письмо Александру с подробным рассказом о ходе событий на поле боя, подчеркнув храбрость и стойкость русских солдат, не преминул заявить, будто нанес огромные потери французам и не отдал ни пяди российской земли. Но, продолжал он, поскольку позиция под Бородино слишком протяженная для оставшихся в его распоряжении войск, а также по причине его главной заинтересованность не собственно в
474
На стороне русских Кутузов, Сен-При (Kharkievich/Харкевич, 1812 г. god v Dnevnikakh, 159) и многие другие подтверждают, что французы отступили. Беннигсен (Bennigsen, Zapiski, сент. 1909, 500) уверенно говорит, что отошли русские, в чем его поддерживает Шишов (Shishov, 268). На стороне французов Бертезен, Лабом и Вентурини (Beskrovny, Polkovodets, 240) дают понять, что вернулись на свои утренние позиции [следует отметить, что генерал Пьер Бертезен не был свидетелем Бородинской битвы, поскольку возглавляемая им пехотная бригада Молодой гвардии тогда еще находилась на марше из Смоленска и догнала армию Наполеона лишь через три дня после сражения; Вентурини, цитируемый Л. Г. Бескровным, это на самом деле вообще не участник Русского похода, а немецкий историк Карл Вентурини, автор четырехтомного труда «Войны за освобождение России и Германии от французского господства при Наполеоне Буонапарте в 1812–1815 годах» (Carl Venturini. «Russlands und Deutschlands Befreiungskriege von der Franzosen-Herrschaft unter Napoleon Buonaparte in den Jahren 1812–1815. T. 1–4. Leipzig und Altenburg, 1816–1819); его не следует путать с реальным ветераном Джузеппе Вентурини, который действительно воевал в России, но служил в 11-м полку легкой пехоты, действовавшем в составе 2-го корпуса Великой армии на петербургском направлении и, следовательно, не сражавшемся при Бородино; записки этого итальянца, впрочем, не были известны советским историкам, вроде Л. Г. Бескровного и П. А. Жилина (они в своих работах использовали, главным образом, русские источники, а из иностранных – только те, что публиковались в русском переводе), – прим. ред.], но Лежён (Lejeune Souvenirs, II/352) не допускает двойного толкования: палатки Наполеона были разбиты внизу, как бы у подножья поля битвы, в то время как Фоссен (Vossen, 472), Кастеллан (Castellane, I/151), Брандт (Brandt, 279) и многие другие уверяют, что встали лагерем на поле боя. Так или иначе, Клаузевиц (Clausewitz, 167–8) категорически утверждает, что русские явно потерпели поражение; см. также Beskrovny, Borodino, 121.
Заявление о намерении продолжить сражение на следующий день могло быть и уловкой, предпринятой для предотвращения крушения. Никто после таких слов не ожидал отступления, а потому части, готовясь драться вновь, держались сосредоточенно. Кроме того, поскольку никто из солдат и офицеров на местах не знал истинного положения дел, такие новости заставляли их предполагать, будто армия в целом находится в лучшем положении, чем на самом деле. Хвастовство и самоуверенность Кутузова, безусловно, возымели определенный эффект, и, как отмечал Клаузевиц, «это фиглярство старого лиса в тот момент было полезнее честности Барклая» {475} . Знай русские об истинных масштабах понесенных ими потерь, они бы, вполне вероятно, пришли бы в самое настоящее отчаяние.
475
Clausewitz, 142. Беннигсен (Bennigsen, M'emoires, III/87) пишет: «В тот вечер мы еще не осознавали, сколь гигантские потери понесли на протяжении дня, потому какое-то время подумывали о захвате нашей центральной батареи ночью и о продолжении битвы утром». Как определенно считал Левенштерн (W. H. L"owenstern, I/278), Кутузов действительно намеревался сражаться на следующий день, так говорит и Ермолов (74). Клаузевиц (Clausewitz, 167–8) соглашается с Голицыным, что Кутузов попросту блефовал.
Битва стала грандиозным побоищем, какие только зафиксированы в истории войн, непревзойденная до первого дня наступления на Сомме в 1916 г. [127] Искать ответа на вопрос почему, долго не приходится. Две огромные армии сосредоточились на очень маленьком ареале. Согласно одному источнику, французская артиллерия сделала 91 000 выстрелов. По другим сведениям, только 60 000, в то время как пехотинцы и кавалерия израсходовали 1 400 000 ружейных патронов, но даже и эти данные показательны: в среднем около ста пушечных и 2300 ружейных выстрелов в минуту {476} .
127
в тот день, 1 июля 1916 г., британские войска, наступавшие на позиции германцев, добились весьма скромного успеха, но потеряли 57470 чел., в том числе 19340 убитыми и умершими, 35493 ранеными, 2152 пропавшими без вести и 585 пленными; урон противостоявших им немецких частей был гораздо меньше (примерно 8000 чел., из них около 2000 пленными). – Прим. ред.
476
Fain, Manuscrit, II/47; Denni'ee, 81.
Русские строили войска глубоко – примерно в сотне шагов за одним эшелоном располагался другой. Данный прием, несомненно, помог им выстоять, поскольку каждый раз, проломив неприятельский фронт, французы оказывались перед новой стеной из солдат, что мешало им осуществить решительный прорыв. Однако вследствие такого построения вся русская армия, даже придерживаемые в резерве части, оказывалась в пределах досягаемости французских орудий на протяжении всего дня. Принц Евгений Вюртембергский, например, отмечал факт потери одной из бригад его 4-й пехотной дивизии 289 чел., или около 10 процентов численности за полчаса, в то время как она стояла в резерве {477} .
477
W"urttemberg, 13.
Без
478
Biot, 34; Holzhausen, 115.
Размеры потерь русских войск по разным оценкам военных историков колеблются в пределах от 38 500 до 58 000 чел., но в наше время, опираясь на уточненные данные, ученые остановились на цифре в 45 000. В это число входят двадцать девять генералов, шесть из которых были убиты или смертельно ранены, и среди них Багратион, умерший от раны в бедро, Тучков и Кутайсов [128] . Но если слова Кутузова о том, что у него для сражения на следующий день оставалось только 45 000 чел. верны, понесенный на Бородинском поле урон должен быть много выше. Французские потери составляют 28 000 чел. и включают сорок восемь генералов, одиннадцать из которых нашли там смерть. [129] . Весной 1813 г. российские власти занялись очисткой поля и предали земле 35 478 конских трупов {479} .
128
по более точным данным, 5 и 7 сентября 1812 г. погибли и получили ранения или контузии 27 русских генералов, из которых только двое (генерал-майоры граф А. И. Кутайсов и А. А. Тучков 4-й) были убиты в день главной баталии и еще двое (генерал от инфантерии князь П. И. Багратион и генерал-лейтенант Н. А. Тучков 1-й) скончались позже от ран. – Прим. ред.
129
Вероятно, автор не учел вюртембергского генерал-майора барона К. Л. Ф. фон Бройнинга, умершего 30 октября 1812 г. от последствий ранения, полученного 7 сентября. Вместе с ним число погибших в день битвы и смертельно раненых генералов составляет 12 чел., из которых 6 были убиты и 6 скончались от ран (граф Л.-П. Монбрён – вечером 7 сентября, а остальные – в последующие дни). Ранения и контузии, не носившие фатального характера, получили 1 маршал (Даву) и 38 генералов (включая попавшего в плен Бонами), то есть всего среди военнослужащих Великой армии, погибших, раненых и контуженых при Бородине, значился 51 представитель высшего командного состава. – Прим. ред.
479
Shvedov, Komplektovanie, 135. см. также: Buturlin, 349; Garting, 78; Josselson, 145; Shishov, 271; Duff y, 139; Troitskii, 3812 Ve l ik ii God, 175–6. Тири (T iry, 153) приводит официальные данные D'ep^ot de la guerre.
Положение дел у русских сложилось крайне тяжелое. Армия не только лишилась огромного количества людей, она наполовину утратила боевую эффективность: раненые и убитые подавляющим образом приходились на регулярные армейские и гвардейские полки, а не на ополченцев или казаков. Очень большую долю среди погибших в пропорции составляли старшие офицеры. В результате целые формирования оказывались полностью выведенными из строя. Ширванский пехотный полк из 1300 чел. к трем часам сократился до девяноста шести солдат и трех младших офицеров. В сводной гренадерской дивизии графа Воронцова, насчитывавшей четыре тысячи человек при восемнадцати старших офицерах, к вечерней перекличке вышли три сотни бойцов и три офицера. Вся дивизия Неверовского смогла бы выставить не более семисот штыков. От ее 50-го егерского полка в строю остались сорок солдат, в Одесском пехотном полку самым старшим по званию из уцелевших командиров оказался поручик, а в Тарнопольском пехотном полку – фельдфебель. «Дивизия моя перестала существовать», – писал на следующий день Неверовский жене {480} .
480
Grabbe, 466; Liprandi, 7; Andreev, 192; Shchukin, VIII/110; Simanskii, 1913 No. 2, 165. Симанский пишет, что в каждой роте потери составляли «более половины» численности.
По сравнению с противником, потери у французских частей оказались меньшими, так как в большинстве своем формирования недосчитались не более чем от 10 до 20 процентов численности, и пусть жизнь в бою отдали ряд отличных генералов и старших офицеров, система производства в следующее звание означала – заменить их будет нетрудно. Со стороны Парижа шли маршем свежие войска, а посему командование не испытывало особой сложности в плане латания брешей в строю. Но урон на французской стороне оказался в большей степени стратегическим, чем потери русских, поскольку Наполеон почти полностью угробил собственную кавалерию.
Армия Кутузова была совершенно не в состоянии дать врагу сражение на любой, даже самой сильной позиции. Без нескольких недель отдыха и присылки значительных пополнений она бы перестала являть собой боевую силу. Коль скоро войска не могли защитить Москву, что бы там и кому ни писал Кутузов, логичным шагом становился разворот в южном направлении и отход на Калугу. Такой шаг одновременно приблизил бы армию к источникам снабжения и вынудил французов следовать за противником, уходя от Москвы. Но поступи русский главнокомандующий таким образом, ему пришлось бы снова биться с французами или продолжать отступать, а в любом из этих случаев остатки армии окончательно рассыпались бы. Более всего на свете старому генералу требовалось сбросить с хвоста Наполеона, а добиться цели представлялось возможным лишь за счет отвлечения императора французов какой-то достойной приманкой. Единственным блестящим ходом Кутузова на протяжении всей кампании стало решение пожертвовать Москвой ради спасения армии. «Наполеон точно поток, а мы слишком слабы, чтобы противостоять ему, – объяснил он Толю. – Москва вберет его в себя как губка» {481} .
481
Voenskii, Sviashchennoi Pamiati, 137, 138; Kutuzov, Dokumenty, 387; Ermolov, 77.