18Х9
Шрифт:
И все начинается с детства, со школьной скамьи. Вот куда надо направлять внимание, силы и средства, чтобы сделать наш спорт жизненной потребностью каждого мальчишки и девчонки. Поэтому главная задача для нас сегодня – вернуть волейбол в школы и дворы, чтобы дети хотели в него играть, чтобы у них было все для этого: и время, и хороший квалифицированный наставник, и друзья, и та самая площадка, на которой будет происходить таинство игры, становление сильных, умных и добрых людей. Как все это осуществить? Через школьные реформы, через педагогические образовательные программы, через квалифицированную подготовку учителей физической культуры и педагогов дополнительного образования. Но реформирование школы может произойти только через реформирование жизни в целом, через потребность самого общества
Развивать зрелищность волейбола, пропагандировать посещение матчей на стадионе, повышать рейтинги теле- и интернет-трансляций – это одно; вовлеченность людей в саму игру – совершенно другое. Хотя, конечно, эти два фактора взаимообусловлены. Но зрелищность всегда вторична; надо признаться, в волейбол интереснее играть, чем его смотреть. И здесь алгоритм такой: от игры и личного опыта – к просмотрам матчей и походам на стадион. А не наоборот. Да, волейбол красивая игра – но красота эта не должна быть крикливой. Да, это шоу, но оно должно быть в рамках разумного. Я не могу привести своего ребенка на игру в «Сибур Арену», потому что невозможно детскому слуху выдержать такие децибелы, да и взрослому тоже. И ведущий… Только мешает смотреть игру. Шоу не должно опускаться до низкого уровня, простого бездумного зрелища. Волейбол, как балет и театральная постановка, должен читаться изнутри. Должна быть культура смотрения. Волейбол – это мысль, созерцание. Надо воспитывать культуру болельщика, ее нельзя грубо копировать с других форматов массовых развлечений и игр. Волейбол – это другое.
Не будем прогибаться под мир. Пусть мир прогнется под нас.
Есть в жизни каждого человека моменты, которые делают его сильным, определяют его дальнейший жизненный путь. В эти периоды время сгущается, и происходящие события имеют вес тяжелых камней. Они давят тебя к земле, сжимают в точку, делают тесными границы – для того чтобы, видимо, научить дух вырываться за пределы твоего естества, в высоты безграничных возможностей. Жизнь сдавливает тебя в своих тисках. Обыденность и рутина втягивают надежды и мечты в себя, как в могилу, а ты карабкаешься и сопротивляешься – создаешь преграды событиям, посягающим на твою свободу и мечту. Возвращаться в эти тяжелые дни и по прошествии времени не хочется даже в памяти. Это груз того прошлого, которое нужно забыть, как страшный сон. Как бы ни были важны для тебя эти минуты – минуты испытания твоего духа на прочность, – больно возвращаться в мгновения, наполненные невероятным напряжением и тоской. И было бы невыносимо жить, если бы не свет и тепло, исходящие из замысла твоей цели, которую ты поставил перед собой и которая согревала тебя изнутри на протяжении этого пути. Свет от сверкающей мечты, как путеводная звезда, напитывал тебя верой и осознанием того, что за любым испытанием, за любой потерей, за разочарованием и неудачей стоит нечто важное, безусловное, непреходящее, настоящее – твое; когда твой дух предварял радостные встречи и счастливые минуты будущего. Благодаря этой интуиции и выживает человек в тяжелых испытаниях.
Питер своей непогодой зажигает в сердце огонь. В печали этого города, в дождевых проспектах, в его мокрой мгле скрыты духовная радость и свет. Он как старая почерневшая икона: кого-то отвернет от себя, отпугнет мрачным взглядом, а кого-то выпрямит силой внутреннего трепета и тепла, призовет к покаянию и духовному возрастанию. О Питер! И в твоем мраке, в твоих дождях, как в старых иконах, – все самое великое и непобежденное! Помнишь, на твоих улицах, где я промок до нитки и озяб, я впервые ощутил себя по-настоящему человеком? Ты все помнишь. Ты тогда своей грустью пробудил во мне светлую силу, согревшую сердце. Ты поднял мое падшее естество волевым жестом, как гранит Исаакия, в небо, к солнцу. К Богу.
Спасибо тебе, мой Петербург! Я никогда не забуду твою любовь и тепло, которыми ты одарил меня на своих промозглых улицах. Ты научил меня гореть – создавать пламя внутри своего сердца в любую непогоду. Я обращаюсь к тебе как к иконе, через рукотворный образ возвышая свою мысль к первообразу – Богу. Всечеловеческому Христу.
Но пусть эти испытания останутся в прошлом. Навсегда.
Тренировки в спортивной школе были для меня теми светлыми моментами в тогдашнем пребывании в Питере, ради которых хотелось жить и преодолевать все трудности, посылаемые Провидением. В спортивном зале я отдыхал, забывая о проблемах, в которые была погружена моя жизнь в то непростое время.
Я жил с семьей старшего брата в маленьком домике, который мы арендовали. Каждое утро, чтобы попасть в колледж к первой паре и не опоздать, мне приходилось вставать в полшестого и ехать на электричке в город. Как у Цоя, помните? «Электричка везет меня туда, куда я не хочу». Я не хотел туда ехать своим телом, но я рвался туда своим духом. Вечно нашей телесной природе приходится плестись за непоседливым крылатым духом, подчиняться его мечтам и стремлениям!
Привет всем тем, кто ездит или ездил и кому еще предстоит это делать – перемещать свое тело на утренних электричках на работу или на учебу. Это ведь целая жизнь!
Зима. Ты выходишь с утра из теплого дома, прогретый сонным уютом постели. Этой энергии тебе хватает метров на пятьдесят пути. Северные ветра падки до человеческого тепла: они в мгновение расхватывают накопленный за ночь очаг и уносят невесть куда, к каким-то богам, которые собирают энергию людей для своих неведомых магических таинств. И ты идешь к этой электричке, обобранный ветром-вором, стараясь уснуть по дороге, чтобы проспать этот путь, забыться в дремоте и не ощущать прикосновений холодной одежды к телу. Теперь на перроне нужно угадать вагон потеплее, чтобы сесть в нем на среднее место деревянной скамьи и быть с обеих сторон прижатым соседями – твоими «коллегами» по перевозке своих тел на работу. И сорок минут молчать в этом полусонном сообществе, общаясь только знаками дыханий и сопений.
Но нет, наверное, такого взаимопонимания между людьми, как в этом утреннем молчании в пригородных электричках. Ни в каких содержательных беседах не достигается такое единство, как в этом молчаливом сидении впритирку на одной скамейке, в движении в одну сторону в одном вагоне, в один город, с одной целью – на работу. Работа – это бог, который вызывает к себе, как татарский хан русских князей для приношения дани. И человечество пять дней в неделю по сигналу этих скрипучих и противных будильников идет к тиранам-богам, принося свои жизни, время, любовь к их алтарю, для того чтобы взять взамен ярлык-разрешение – прописку на временное пребывание на этой планете. Тут больше, чем общение словами; тут разговаривают теплом своих тел и холодом своих судеб. Здесь объединяется человечество пустотой своих дремлющих мыслей.
В колледже я учился хорошо и с большим удовольствием. Это, возможно, во многом определялось отношением педагогов. На меня здесь смотрели по-новому, не так, как в сельской школе. Там я был запечатан, заштампован ярлыками бездельника и злостного хулигана. В таких условиях, даже если ты и захотел бы сделать что-то хорошее и сделал бы вдруг, тебе все равно вернут прежний статус и не дадут вылезти из ямы. Потому что так удобнее, так привыкли. Ведь в новом виде человека трудно принять, когда долго смотрел на него как на неудачника. Так и учителям в школе трудно переформатировать свое отношение к двоечнику: им становится словно неудобно видеть его в свете добрых поступков, приходится глушить голос совести, шепчущий о том, что они ошибались в своем отношении к этому ученику, что он вовсе не такой, каким его видят окружающие. Он лучше! Если ты вдруг хочешь измениться в среде, где представлен «нехорошим человеком», «неудачником», «злодеем и хулиганом», то в этом изменении ты изменишь и других людей. А они не хотят меняться и менять свое мнение о тебе. Им так удобнее. Привычнее. Спокойнее.
Конец ознакомительного фрагмента.