19-я жена

Эберсхоф Дэвид

XIII

КОНТРАКТ ДОВЕРИЯ

ПИСЬМЕННОЕ ПОКАЗАНИЕ ПОД ПРИСЯГОЙ ПО ДЕЛУ

Энн Элизы Уэбб Ди Янг

против

Бригама Янга

№ 71189

Сего Октября 3-го дня, 1873 года, в городе Солт-Лейк, что на Территории Юта, Гилберт Уэбб собственной персоной явился передо мной, судьей Элбертом Хейганом, защитником истицы Энн Элизы Уэбб Ди Янг, с тем чтобы приобщить к протоколу данного Специального Расследования письменное показание, содержащее его Свидетельство касательно предмета судебного разбирательства между истицей и Бригамом Янгом.

Я —

Гилберт Уэбб, тридцати девяти лет от роду, сын Элизабет и Чонси Уэббов. Получил Облачение в январе 1846 года в Храме Нову, что в штате Иллинойс. В настоящее время проживаю в Южном Коттонвуде, на земле моего отца. Работаю пастухом, скотоводом, каретником. У меня имеются две жены, Кейт и Эльмира, и восемнадцать детей. Мои показания, как они записаны здесь, ограничены моим знакомством и опытом личного общения с Президентом Бригамом Янгом в несколько периодов между маем 1866 и мартом 1868 года, результатом чего явились моя задолженность перед Бригамом Янгом и помолвка с ним моей сестры, Энн Элизы, ставшей его девятнадцатой женой. Под всевидящим оком нашего Отца Небесного клянусь, что все, что я пишу здесь, есть правда, насколько я ее знаю, и что мне не известна никакая иная версия излагаемых событий.

Все началось в одно воскресенье в мае 1866 года. Я со своими женами остановился на дороге Солт-Лейк-роуд под утренним девятичасовым солнцем. До приезда Пророка оставался еще целый час. По моим расчетам, приветствовать его пришло более тысячи человек и до десятого часа должны были подойти еще не менее тысячи. Долина зеленела травой, и вдали, на востоке, в утренней тени, под белой шапкой старого снега, синели горы.

Мои жены сшили приветственный плакат с вышитой надписью: «Дочери Сиона — Добродетель!» — и держали его над головами на двух палках. Под акацией весенний ветерок холодил нам шеи, однако на солнце было жарко, словно в июне, и мои жены обмахивались листовками, объявлявшими о приезде Пророка.

Выше по дороге мне были видны мама с отцом и рядом с ним — его другие жены. Сестры Лидия и Элинор держали плакат с надписью: «Матери Израиля». С ними же была и Энн Элиза со своими мальчиками, Джеймсом и Лоренцо. Казалось, что у Энн Элизы в руках флаг с надписью: «Да здравствует Пророк!» — но его держала женщина, стоявшая с ней рядом. Народу собралось так много, что трудно было разобраться.

Через час в поселок въехал Бригам, предшествуемый духовым оркестром. За ним следовал отряд ребятишек, размахивавших лентами, прикрепленными к концам палок, за ними сотня карет с сопровождающими Пророка лицами, и при них эскорт из пятидесяти всадников. По обеим сторонам дороги приветствовавшие Пророка люди стояли в три ряда, и все они кричали и махали ему руками.

— Ты его видишь? — спросила Кейт, прыгая на цыпочках.

— Я вижу только шляпу в окошке.

Эльмира положила руку мне на плечо и подпрыгнула повыше — почти на фут над землей.

— Это он, точно, — сказала она. — Я узнаю поля его шляпы.

Я поднимал одного из своих детей за другим, сажал его на плечи, давая взглянуть на Пророка, затем опускал на землю и поднимал другого. Тогда их было двенадцать. Старшему уже исполнилось одиннадцать. К тому времени как я поднял на руках самого младшего, Бригам уже успел проехать дальше по дороге.

Мы последовали за Бригамом к навесу. Это было открытое всем ветрам сооружение с крышей из ветвей, которую поддерживали колонны из белой сосны. Мои жены с детьми заняли две скамьи, не оставив мне места. Я остался стоять в проходе рядом с ними, прислонясь к одной из колонн. Двое моих мальчишек ерзали, щипали друг друга за коленки. Один был сыном Кейт, второй — Эльмиры, но оба — мои, у обоих я видел свой подбородок, с ямочкой внизу.

Когда Бригам взошел на кафедру, все затихли, даже дети.

«Доброе утро, мои добрые братья и сестры, — начал он. — Я приехал в вашу замечательную деревню, чтобы приветствовать вас и потому еще, что хочу поговорить о наших семьях — ваших и моей. Как вы знаете, у меня большая семья — целый клан, состоящий из множества разных членов — из моих сыновей и дочерей, каждый со своим собственным умом и каждая со своими собственными мыслями;

из моих жен, каждая из которых по-своему смотрит на мир. Ничто на свете не может быть мне дороже, чем слушать, как какая-нибудь из жен говорит мне, что она думает о новостях дня, или о том, как идет строительство ее шляпки, или вообще о том, что занимает ее мысли, ибо каждая уникальна в своем взгляде на мир, и именно это делает ее чадом Господним. Ничто не может быть мне дороже, когда мои жены или мои дети внимают моим словам как словам их мужа, или отца, или Пророка. На самом деле бывает так, что у них имеется много мнений о моих словах — словах вашего Пророка и Главы Церкви: иногда они говорят мне, что я хорошо сказал, в другой раз — что неясно выразил свои мысли. Довольно часто то одна, то другая из моих дочерей или та или другая из моих жен — да, всегда именно женщины — спрашивает меня, почему гнев или ярость (ибо они так это видят, так считают) окрашивает мои проповеди и иные публичные выступления. Когда я разговариваю со своей семьей наедине, не так публично, как с вами или другими Святыми Дезерета, я говорю с ними точно так же, как говорю с вами, ибо моя роль в руководительстве ими, роль отца и мужа, ничем не отличается от моей роли в руководительстве вашими душами на пути к нашему Отцу Небесному. Итак, если вы полагаете, что я корю вас несправедливо за ваши привычки и обычаи, знайте, что точно так же я корю моих сыновей, моих дочерей и моих жен. Я знаю: они порой думают, что я стар и не разбираюсь в сегодняшних модах и вкусах, но мудрость моя приходит не из газет, не из пересудов, что жужжат у магазинных прилавков, но из нашей Книги, а также из других слов, какими Господь поделился с нами, и из молитвы, а потому я возвещаю истину, которая преступает пределы и обычаи этого года, и этого десятилетия, и даже этого века, — истину, которая поведет вас сквозь вечность. А потому уделите мне ваше доброе терпение, ибо я должен кое-что сказать вам о ваших привычках и обычаях. Если вы полагаете, что я слишком горячо и страстно говорю с вами, вы правы, ибо я говорю с вами от всего сердца, а сердце мое исполнено любви к вам…»

Вскоре после того, как Бригам начал свою речь, я, должен признаться, задумался о ягнятах, и о том, как уже высока в этом году трава, и сколько я получу за этих ягнят, когда отведу их на бойню. Должно быть, я грезил так довольно долго, потому что Бригам успел глубоко погрузиться в свою проповедь, прежде чем я услышал многое из того, что он хотел сказать. В то утро его интересовали две темы: дамские моды и мужское пьянство. Порой, когда он начинает распространяться о нашей греховности, бывает трудно понять, остановится ли он когда-нибудь или нет.

«Господь милосердный, Сестры, если какая-то из вас придет ко мне обсудить моды Немормонов, я скажу ей: «Иди одевайся как немормонские женщины, выгляди как потаскуха, если ты этого хочешь!» Вы рассказываете мне о турнюрах и фижмах, и о глубоких вырезах в форме сердца, и о шелках, что облегают вас, выявляя все ваши формы; вы спрашиваете меня, почему вам нельзя носить то, что носят женщины Парижа, то, что носят женщины Нью-Йорка. Да пожалуйста, вы можете носить нью-йоркские фасоны, парижские кутюры. Если вы этого хотите. И если вы этого хотите, тогда вам придется понять, почему я должен буду заключить, что вы также хотите, чтобы все видели в вас потаскух. Да будет так. Сестры-потаскухи, заказывайте все, что пожелаете, из восточных каталогов! Одевайтесь так, будто вы гуляете по Бродвею! Но, поступая так, знайте: вы мне не сестры — вы вовсе не Святые Последних дней! Так что подумайте над выбором своих нарядов, Сестры мои. Ибо ткань на ваших плечах выявляет гораздо больше, чем ваши прелестные формы».

Слушая, как Пророк рассуждает о дамских турнюрах, один из моих сыновей фыркнул, не сумев сдержать смех. Жены попытались его утихомирить, но он разошелся и смеялся до тех пор, пока Бригам не окликнул его: «Молодой человек, почему это смешно?» Бригаму было шестьдесят шесть лет, он был толст и энергичен, с крупной головой и большим лицом, которое становилось красным и мрачным, когда он в чем-либо обвинял своих людей. Его подбородки и усы тряслись, когда он выкрикнул имя моего сына. Мальчик после этого не пикнул ни разу в течение всего дня.