1916. Война и Мир
Шрифт:
– И каково это – сидеть?
– Не хотел, скандалил. А с малолетки какой спрос? Переводили из части в часть. Кончилось Бутыркой. Одиночка номер сто три.
– Одиночка?! Ого… Наверное, с тоски повеситься можно.
– Не скажите. Я же до тех пор толком не читал ничего. Так, в учебники в гимназии заглядывал. По ревборьбе товарищи кое-что подбрасывали. А тут – беллетристика. Оказалось, чертовски много всякого люди пишут! И хорошо пишут! Бальмонт, Андрей Белый…
– Символисты зацепили – вас?! Чем же, позвольте спросить?
– Новизной. Вроде образы не мои, и не про мою жизнь, но хорошо! Тогда в первый раз и попробовал
– Вы раньше не рассказывали. Конспирация? Почитайте!
– Да ни к чему. Ходульные были стишки и ревплаксивые.
– Владим Владимыч, не ломайтесь. Что за кокетство? В конце концов, я вам как мать…
Маяковский сымпровизировал:
– В конце концов, я вам как мать, и я имею право знать…
– Вот именно! Читайте, читайте!
– Ладно… – Маяковский вскинул голову и начал, нарочито подвывая:
В золото, в пурпур леса одевались,Солнце играло на главах церквей.Ждал я, но в месяцах дни потерялись,Сотни томительных дней…– Да, – почесал в затылке Бурлюк, – и много вы такого… настрочили?
– Пр'oпасть. Целую тетрадку. Спасибо надзирателям – отобрали при выходе… Ну, и классиков глотал, конечно. Байрона, Шекспира, Льва Толстого. «Анну Каренину» не дочитал. Ночью вызвали – это называлось с вещами по городу. Так и не знаю, чем у них с Вронским история кончилась.
– Ничем хорошим не кончилась. А с вещами по городу вас куда отправили?
– Выпустили. Приятель отца отхлопотал. Он замначальника «Крестов» тогда был. Тюрьма здесь, в Питере, такая. Я вышел – и думаю: те, кого прочёл, – так называемые великие. Но до чего ж нетрудно писать лучше!
– Это ещё Козьма Прутков говорил: Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился, читая других: если они поэты, то и я тоже!
– Не знаю я вашего Пруткова. Знаю только, что правильное отношение к миру у меня уже сейчас есть, а опыта нет. Где неучу взять опыт? Школа нужна, а меня из гимназии вышибли, из училища Строгановского – тоже… На воле понял: если партийную работу продолжать, надо переходить в нелегалы. Но тогда неучем и останусь. Буду всю жизнь револьверы прятать и переписывать в листовки чужие мысли из умных книжек, которые товарищи дают. А если прочитанное из меня вытряхнуть, что останется? Марксистский метод, и всё.
– То есть поняли, что лучше Белого пока не напишете?
– Не напишу. В небеса запустил ананасом – весело так не напишу никогда. Только сотни томительных дней… Решил учиться, чтобы делать социалистическое искусство. А с ревборьбой прервался…
– До чего же язык у вас ужасный, Владим Владимыч! Сами себя послушайте: ревборьба, замначальника, ревплаксивый… скажите ещё – нацменьшинства и жэдэвокзал… Слова-убожества! Калеки! Инвалиды, как ваш французский.
– Это язык улицы!
– Это – язык насекомых! Маленьких безмозглых насекомых! Вы хотите потрясать устои? Вас тошнит от красивенького? Понимаю! Вам хочется антиэстетики? Пожалуйста, вот Саша Чёрный:
У– Слишком несерьёзно? – Бурлюк распалился не на шутку. – Пожалуйста, он же, про Петербург:
Восемь месяцев зима, вместо фиников – морошка.Холод, слизь, дожди и тьма – так и тянет из окошкаБрякнуть вниз о мостовую одичалой головой…Негодую, негодую… Что же дальше, боже мой?!..– Слишком просто? Пожалуйста, Велимир Хлебников, вычурная работа с формой и звуком:
Бобэоби пелись губы,Вээоми пелись взоры,Пиээо пелись брови,Лиэээй – пелся облик,Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.Так на холсте каких-то соответствийВне протяжения жило Лицо…– Или тех же нелюбимых смехачей вспомните… Есть языки разные, а языка улицы – нет! Безъязыкая она! – гаркнул Бурлюк. – Нечем ей разговаривать!
Маяковский огрызнулся:
– Чёрт возьми, нет – значит, будет!
– Вот так возьмёт – и будет?
– Я его придумаю! Наш с улицей общий язык!
– Ну-ну…
Два приятеля энергично рассекали толпу и препирались в голос, так что городовой на углу Невского и Садовой с подозрением на них посмотрел. Поймав этот взгляд, Бурлюк снизил тон.
– Вам, Владимир Владимирович, сперва и вправду подучиться надо. Россию посмотреть, народ послушать…
– Чтобы в стихи с полей глину тащить?
– А что вы хотите тащить? Чугун и железо? Из глины, между прочим, человек создан! А из чугуна что?
– А из чугуна… памятники!
Бурлюк застыл как вкопанный. Маяковский недоумённо обернулся.
– Что с вами? – спросил он.
– Маяковский! – Бурлюк подошёл и крепко сжал приятелю руку. – Это… это прозвучало! Если вас разозлить, вы убийственно остроумны. Почаще будьте таким. Нет, будьте таким всегда. Блеск!
Глава XIII. Вена. Ловушка для шпиона