1916. Война и Мир
Шрифт:
В сердце старого города великий князь чувствовал себя уютно – здесь многое напоминало российскую столицу. Стокгольм, как и Петербург, раскинулся на островах. Сходство дополняли снующие меж берегов кораблики; огромные строгие дома и широкие мосты, кафе на набережных и множество маленьких баров в мощёных закоулках. Знакомыми казались тучи, мгновенно скрывающие солнце и так же неожиданно расступающиеся вновь; особенная северная зелень с серебристым отливом, внезапные порывы морского ветра – и неповторимое ощущение близости Балтики, до которой что в Петербурге, что в Стокгольме рукой подать…
Дмитрий Павлович стоял
Для защиты от испепеляющих лучей полуденного солнца матросы растянули над кормой огромный тент. В его тени участники прогулки слушали британского офицера, который спокойным, хорошо поставленным голосом зачитывал очередную статью под броским заголовком. Интересно, где этот англичанин так выучился по-русски?
Мы же не только блеснули своим убожеством, но и торжественно в нём расписались. Некоторых удручает, что русские оказались плохими стрелками – это в их представлении самое ужасное.
Нам же кажется наиболее опасным и неприятным поражение наших футболистов. В этой игре как нигде сказывается железная дисциплина, умение владеть собой, – расчёт, подчас очень тонкий, способность быстро ориентироваться, найтись во всяком положении и из всякого положения выйти…
Складывалось впечатление, что англичанин, подлец, не просто тщательно выговаривает слова, но и смакует издевательский тон репортёра.
Все усилия, все заботы мы должны направить на развитие спорта в нашей стране, – благо к нему проснулась охота и интерес… Быть может, только тогда, когда наше движение станет общим и мощным, мы сумеем выставить таких игроков и такие команды, которые ответят шведам Полтавой за былые поражения…
Если шведы – то Полтава, конечно… будто и вспомнить больше нечего! Со стороны компании, расположившейся на скамьях и в шезлонгах на корме, до Дмитрия Павловича долетало каждое слово. Кораблик малым ходом пробирался в узких проливах между поросших соснами каменистых островков. Фраза о давней победе Петра Первого над Карлом Двенадцатым здесь, в сердце Швеции, да ещё после разромного проигрыша россиян звучала просто насмешкой.
– Митенька, бросай дуться! – окликнул великого князя мягкий девичий голос. – И хватит курить, у тебя слабые лёгкие!
Дмитрий Павлович раздавил окурок в хромированной пепельнице, подвешенной к лееру, обернулся и сердито посмотрел на подошедшую сестру. Покровительственные нотки в её голосе великому князю не нравились. Конечно, Мария Павловна имела некоторые основания вести себя как старшая: она и была старше брата на целый год – ей уже исполнилось двадцать два! К тому же сейчас великая княжна исполняла роль гостеприимной хозяйки, и Дмитрий Павлович вынужденно подчинился. Он взял сестру под руку, чтобы вести к шезлонгу, но она негромко сказала:
– Если тебе так уж не хочется с ними сидеть, давай немножко погуляем…
Брат и сестра пошли вдоль борта: высокий широкоплечий Дмитрий в летнем кавалерийском мундире – и прижавшаяся к нему плотная миловидная Мария, одетая амазонкой.
Дети великого князя Павла Александровича были неразлучны с младых ногтей и души друг в друге не чаяли. Они осиротели в тот день, когда родами Дмитрия умерла их матушка, греческая принцесса Александра. И стали сиротами второй раз, когда десятью годами позже отец женился за границей.
Его избранницей оказалась особа более низкого происхождения, да к тому же разведённая. Сочетавшись морганатическим браком, Павел Александрович нарушил закон, по которому великие князья могли родниться лишь с королевскими или владетельными домами. За это государь отлучил его от двора, лишил звания генерал-адъютанта, уволил от всех должностей и вообще запретил появляться в России.
Мария и Дмитрий росли сначала в доме дяди – московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. А после того, как их воспитатель погиб, разорванный бомбой террориста, переехали в Петербург к своему кузену – российскому императору Николаю Второму. Расстаться пришлось, когда Дмитрию Павловичу исполнилось семнадцать: его определили в кавалерийскую школу, а восемнадцатилетняя Мария Павловна стала женой наследного шведского принца Вильгельма.
В Швеции будущей королеве оказали самый радушный приём. Мария получила титул герцогини Сёдерманландской; специально для неё стараниями российского государя построили резиденцию – дворец Оук-Хилл… Но ни самое сердечное расположение новых родственников, ни любимые ею скачки, ни частые поездки на охоту, ни игры в хоккей с мячом, ни самозабвенные занятия живописью, ни даже рождение сына, принца Ленарта – ничто не могло заглушить печаль разлуки с братом.
Так что теперь, несколько лет спустя, появление Дмитрия Павловича на Олимпийских играх в Стокгольме стало самым дорогим подарком для Марии Павловны. Она не отходила от брата ни на шаг.
Глава III. Ялта, Ливадия. Вечер
Что русскому потеха, то немцу смерть – присказка не только про гостей с берегов Рейна: исстари, ещё с допетровских времён, немцами в России называли любых европейцев.
Немкой считалась и гессенская принцесса Алиса Виктория Елена Бригитта Луиза Беатриса. Её родина, великое герцогство Гессен-Дармштадт, – германская земля, а отец, ландграф Людвиг Четвёртый, – немец. Но мать Алисы была британской принцессой, и воспитывали девочку в Лондоне, при дворе великой бабушки – королевы Виктории. Первую бонну, чопорную леди Анну Текстон, сменила такая же чопорная Маргарет Джексон…
…так что дочь ландграфа выросла скорее англичанкой, чем немкой. Английский язык стал для принцессы Алисы родней немецкого, и дома она предпочитала разговаривать по-английски.
Её муж не возражал: блестяще образованный сын датской королевны Марии Софии Фредерики Дагмар, внук немецкой принцессы Максимилианы Вильгельмины Августы Софии Марии, тоже свободно владел пятью языками.
Сын датчанки и внук немки, потомок герцогов Гольштейн-Готторпов, обладатель ласкового домашнего прозвища Ники – Николай Александрович, российский император Николай Второй.