1982, Жанин
Шрифт:
– Ты невыносим, Джок. По правде сказать, я предпочел бы заплатить всем после завершения программы, когда можно будет все подсчитать и учесть наши расходы.
– Нет. До сих пор все расходы делились между нами поровну. Актеры сами готовили костюмы, я покупал бензин для микроавтобуса, а все остальное мы взяли в долг.
– Но я сам сделал себе костюм. И к тому же я покупал выпивку на всех!
– Я ничего не пил из того, что ты покупал. Если я не получу то, что мне причитается, сейчас или самое позднее завтра утром, то я уеду в Глазго, чтобы зарегистрироваться как безработный студент.
Режиссер застонал:
– Ну хорошо, хорошо. Но я бы не хотел, чтобы всякий раз, когда тебе что-нибудь понадобится, ты вот так приставлял
Его оксфордский выговор и манеры, которые когда-то так бесили меня, почти полностью исчезли. Он говорил как нормальный человек, отягощенный обычными заботами, и мне было жаль, что в нем произошла эта перемена. Будучи сам человеком заурядным, в таком виде я его больше уважал, однако уже не восхищался им. Я понимал, что его обеспокоенность связана с запутанной личной жизнью, и был очень доволен, что моя собственная личная жизнь проста и понятна. Я страстно желал вернуться к Дэнни, хотя открытку ей так и не послал.
Он расплатился со мной. Я поспешил через мост в центральный почтовый офис, чтобы положить эти деньги на свой счет. Выступление прошло как обычно.
Большинство газет публиковало о нас хвалебные отзывы. В их числе была и «Скоттиш хоум сервис». Я подумывал, не пригласить ли родителей приехать на наше выступление, но сомневался: если я приглашу их, то что мешает мне пригласить Дэнни? В общем, не стал я никого приглашать.
Без двадцати одиннадцать мы с Брайаном объявили людям в очереди на вход, что зал полон и мест больше нет. В этот момент появился наш приятель, режиссер английской труппы, вместе с каким-то хорошо одетым господином с ухоженной, но очень странной головой. Верхняя часть ее выглядела старой, а нижняя – юной. Английский режиссер спросил:
– Слушайте, не найдется ли пары местечек для нас?
– Очень сожалею, но если войдет еще хоть один человек, мы там все задохнемся. У нас там и так нарушены все противопожарные нормы.
– Видите ли, это… – начал было английский режиссер, но его спутник перебил его:
– Нет, нет, не нужно. Я могу спокойно прийти завтра и буду очень признателен вашим друзьям, если они зарезервируют для нас пару мест. Не будем создавать в этом театре пожароопасную ситуацию.
Он говорил с таким мягким и чистым английским акцентом, что по сравнению с ним акцент английского режиссера звучал очень бледно.
После выступления мы прибрали в зале и спустились вниз, обнаружив, что английская компания пьет со своими друзьями за столиком, зарезервированным для нашей труппы и наших друзей. Незнакомец сидел рядом с английским режиссером, который представил его:
– Познакомьтесь, это Бинки.
Услышав это, мы все, потрясенные, замолчали. Только режиссер протянул неопределенно:
– О-о…
Диана и Хелен застыли как изваяния, а Родди и Роури, наоборот, обмякли, и на лицах их появились растерянные улыбки. Мы стояли в нерешительности, пока незнакомец не кивнул и не сделал жест рукой, приглашая нас сесть за наш собственный стол. Я сел как можно дальше от него, загородившись английской актрисой, которой явно очень хотелось услышать, о чем будет разговор. У нее я спросил, кто это, собственно, такой. Она прошептала:
– Тс-с… Бинки когда-то владел всем Уэст-эндом, сейчас, правда, у него остался только небольшой кусочек.
Это звучало, как строчка из какого-то невероятного романа, поэтому я решил задать тот же вопрос Хелен.
– Он великий продюсер. Нам про него говорили на лекциях в театральном колледже. Тс-с…
В ярком свете ресторанных огней Бинки больше не выглядел странным. Это был слегка полный, но элегантный мужчина в возрасте, впрочем, еще далеко не старый. Он иногда улыбался или кивал, но практически ничего не говорил. Казалось, он не хотел говорить, и никто от него этого не ждал. Англичане, сидевшие за столиком, принялись сообщать ему всякие новости, но как бы невзначай, разговаривая между собой в какой-то странной, несколько ритуальной манере. Никто не говорил о себе, разве что мельком, случайно, но все наперебой хвалили своих соратников, хотя делали вид, что рассказывают все эти истории не ему, а друг другу. Режиссер английской труппы сидел взволнованный, скромно потупив глаза, а вся его труппа обсуждала, как в моменты наивысшего напряжения и стресса он становился рассеянным и грубым и как чудесным образом вместе с этим вдруг проявлялись его режиссерские качества. Неожиданно герой этой истории воскликнул, прервав очередного рассказчика:
– Довольно! Я действительно, бывает, веду себя не лучшим образом, но ведь и ты, Джуди, тоже не подарок.
Он показал пальцем на одну из своих ведущих актрис и рассказал, насколько заметно ее актерские качества становились отчетливее во всяких комичных сексуальных недоразумениях, которые то и дело с ней случались. Когда он дошел до совсем уж щекотливых подробностей, Джуди закрыла лицо руками и закричала:
– Нет! Прекрати, пожалуйста! Зачем Бинки знать об этом?
И тут же все разразились хохотом, а режиссер подогревал обстановку, приговаривая:
– И потом!.. И вот, значит, тогда!.. Тогда она…
В общем, Бинки всячески давали понять, что перед ним эксцентричные, дурашливые, сексуальные, успешные, талантливые и причастные к высшему обществу люди.
Затем англичане попытались расширить поле игры. Английский режиссер в самых радужных красках рассказал ему о нашей труппе, обратился к нашему режиссеру за подтверждением, однако Брайан буркнул в ответ что-то односложное. Английский режиссер заколебался, но тут инициативу перехватила Джуди – она продолжала рассказывать про нас еще пару минут, потом передала эстафету Роури – он осклабился и кивнул, потом Родди – тот тоже осклабился и кивнул, потом Диане, которая подхватила рассказ и тут же довела его до конца одной блестящей возвышенной сентенцией. Англичане вежливо посмеялись, и после этого воцарилась тишина. Шотландцы не умеют играть в такие игры. Эта была не та игра, в которой нас могли побить, как в футболе, а та, где надо было выставлять себя напоказ, как, например, в пляжном волейболе, а нас-то всю жизнь учили не выставляться, запрещали раскрывать рот в классе, пока учитель не спросит, а когда он спрашивал, мы точно знали, что он хочет услышать в ответ. Итак, шотландцы за столом хранили молчание, пока Бинки, тоже хранивший молчание, ибо игра затевалась для него, не заговорил сам. Он задал нашему режиссеру вопрос, и тот ответил тремя короткими фразами. Мне стало стыдно за него и за всех шотландцев вместе взятых. Как бы я хотел сейчас, чтобы он превратился в привычного болтливого Брайана, с его липовым акцентом и бойкими словечками. И пусть англичане презирали все это в нем, но вместе с потоком речи стало бы заметно, сколько в нем энергии – неистощимой жизненной силы, способной прийти на помощь кому угодно, и им в первую очередь. Но он ответил тремя короткими фразами. Бинки кивнул, как будто получил развернутый исчерпывающий ответ, потом спросил еще что-то, и тогда Брайан показал на меня, Тут английский режиссер едва не подпрыгнул на месте и закричал:
– Джок! Что-то тебя там совсем не слышно. Двигайся поближе к нам.
Он поставил стул между собой и Бинки, и я Вел на него с твердым решением оставаться таким же непреклонным, как и вся моя труппа. Справа от меня сидел человек, которого все считали чуть ли не богом. Мне он богом не казался, но сердце колотилось так, словно я предстал перед Страшным Судом. Мне было досадно, что я так нервничаю, поэтому и Бинки начал меня раздражать, ведь он был причиной моего волнения.
Но ничего не вышло. Он улыбнулся и пробормотал в мой адрес какую-то нехитрую любезность. Английский режиссер сказал: