1982, Жанин
Шрифт:
– Ого! – усмехнулся я.
– Похоже, – сказала она после паузы, – единственные люди, которым я способна по-настоящему отдаваться, – это режиссеры.
Ощутив укол ревности, я понял, что речь идет о нашем недавнем новом знакомом – режиссере английской труппы. Я пожелал ей удачи. Хелен очень мало говорила со мной. Как-то не возникало у нас с ней общих тем для разговора. Я понял, что беседовать с ней мне нравится меньше, чем видеть ее на сцене, и она, судя по всему, тоже это поняла.
К четырем утра все, кроме актеров и рабочих, разошлись. Практичный радикал выдал всем бесплатные бутерброды с сыром и кофе, и началась кейли – вечеринка с ирландскими песнями и танцами.
В клуб приходило столько желающих, что практичный радикал набрал из фольклорных певцов дополнительных работников на кухню, так что мы в первой половине дня мыли посуду, а потом отправились играть свою пьесу в битком набитом зале. Некоторые даже стояли за задними рядами. С вершины своей вышки, паря над хорошо знакомыми силуэтами Лондона, я лучами софитов водил актеров по сцене. Они произносили монологи и умирали в огромных лужах света. Я пронзал их стрелами огней, когда они ругались или занимались любовью. Били часы «Биг-Бена», светился в темноте телефон. Я чувствовал себя повелителем всего происходящего на сцене, я правил безраздельно. В финальной сцене, когда весь зрительный зал должен был превратиться в палату общин и все актеры, кроме Роури, появлялись из зала и задавали задиристые вопросы, я неожиданно слишком ярко включил лампу за спиной Макгротти, и он превратился для ослепленных зрителей и говорящий силуэт в сияющем ореоле лучей. Под заключительные удары башенных часов «Биг-Бена» я резко включил все лампы и услышал шквал аплодисментов. Актеры вышли на сцену и поклонились, но тут в зале раздались голоса: «Осветителя! Осветителя на сцену!» Режиссер поманил меня. Я слез вниз под гром оваций. Я медленно снял мантию, аккуратно сложил ее на подмостках, потом Хелен и Диана взяли меня за руки и подвели к краю сцены (мы не репетировали этот выход заранее). Я не нашел в себе сил поклониться в ответ на аплодисменты зрителей и только слегка кивнул. Почему-то все захохотали, и тогда Диана с Хелен вывели меня через зрительские ряды в большой зал, где для нас был накрыт стол. Диана горячо (но целомудренно) меня поцеловала. Хелен пожала мою руку со словами: «Ты самый лучший, Джок». Появился режиссер и сказал:
– Что он делает такого, чего я не могу сделать?
Девушки игнорировали его. Что-то происходило внутри этой троицы, что было совершенно для меня непонятно, одно только не вызывало сомнений: меня это не касалось. Я вдруг с тоской подумал о том, как счастлива была бы Дэнни видеть наше выступление и как рада была бы она моему успеху. Я так и не послал ей ни одной открытки и твердо пообещал себе, что сделаю это на следующее утро.
Все было как в предыдущую ночь. Мы с. девушками, взявшись за руки, под бурные аплодисменты пробирались к выходу сквозь зрительские ряды. Но теперь это уже не было чистой импровизацией, и мы решили
Половина народу, стоявшего в длинной очереди, чтобы попасть на выступление, осталась ни с чем; люди страшно сердились, поскольку невозможно было купить билеты и на следующие выступления. Администратора у нас не было, поэтому проблему с билетами никто не предусмотрел, мы просто получали плату за спектакль прямо у входа в зал. В конце пьесы я не стал ждать, пока режиссер позовет меня, а сам спустился с вышки и вместе с остальными актерами вежливо раскланялся перед публикой.
Про нас появилась иллюстрированная статья на целых две страницы не то в «Дейли рекорд», не то в «Бюллетене», не то в «Скоттиш дейли экспресс». На одном из фото я возвышался силуэтом на своей башне, а Хелен с Роури, одетые, изображали половой акт на коврике в пятне света. На другом самая очаровательная девушка университета с широкой улыбкой выпивала в компании волосатого человека из Молодежной коммунистической партии Горбалса. На третьем не то Феликс Стоковски и Альберт Финни аплодировали Рэю и Арчи Фишеру, не то Иегуди Менухин и Том Кортни аплодировали Робину Холлу и Джону Макрю. В тексте статьи говорилось, что организаторы фестиваля всерьез озабочены тем, что «наша дружелюбная и неформальная глазгоская атмосфера» переманивает «мировых знаменитостей сцены из пафосного клуба, где проходит официальная часть фестиваля».
В статье Корделии Оливер, или Мартина Вэйли, или еще какого-то журналиста в «Манчестер гардиан», или в «Глазго геральд», или в «Скотсмэн» говорилось, что наш клуб – единственное место на фестивале, где ощущается подлинный шотландский дух. Критики, упомянув вскользь фольклорных певцов и танцоров, в один голос высказались в том смысле, что пантомима «Макгротти и Людмила» «хоть и является любительским произведением», но выполнена с такой энергией и с такими необычными техническими решениями, что производит более приятное впечатление, чем постановки официальной программы фестиваля, где идут произведения то ли Бернарда Шоу и Бернарда Бина, то ли Джона Осборна и Джона Уайтинга. Особенно были отмечены успех Дианы в роли мисс Пантер и мой успех в качестве мастера по свету.
Наша слава вызвала горячий отклик у всех в нашем клубе, за исключением Хелен, Дианы и меня. Хелен стала очень молчаливой. Диана призналась:
– Чувствую себя предательницей. Ведь Хелен играет несравненно лучше, чем я. Этот критик ни черта не смыслит в театре.
Хелен сказала:
– Черт с ним, с критиком, меня больше беспокоит эта фотография в газете. Что скажет отец, когда увидит ее? Он чудовищно консервативен. Никак не соглашался отпускать меня учиться в театральный колледж.
– Может, он ее не увидит, – успокоила ее Диана.
– Ну уж нет, он-то увидит. Все соседи побегут к нему с этой газетой.
Тут я понял, что родители Хелен не такие уж прогрессивные, как мне казалось. У прогрессивных людей не бывает соседей, а если они и есть, то этим людям на них наплевать. И еще мне все время казалось, что уж очень быстро к нам пришел этот шумный успех. Я чувствовал себя совсем как моя мать, которая на фразу почтальона: «Славный сегодня будет денек!» ответила:
– Ничего, мы еще за это заплатим.
Я подошел к режиссеру:
– Брайан, наши выступления стали приносить кое-какой доход. По некоторым причинам, о которых я не хотел бы говорить, мне нужны деньги. Я понимаю, что половину выручки забирает клуб, а остальное будет поровну поделено между всеми участниками. Заплати мне, пожалуйста, мою долю сейчас, и впоследствии я бы хотел получать свою долю вечерней выручки каждое утро, а еще лучше – сразу после выступления.