1982, Жанин
Шрифт:
Мне хотелось одного – сбежать от этой женщины.
– Как бы мне выбраться отсюда? – спросил я. – Очень не хотелось бы сейчас беседовать с твоим отцом.
– Я тоже не хочу, чтобы он с тобой разговаривал. Когда он раздражен, он иногда ведет себя очень бестактно. Думаю, если я останусь здесь, а ты сходишь за счетом к стойке, он за тобой не пойдет. А когда ты расплатишься, можешь сразу выйти из кафе. Но нам надо изобразить какой-нибудь дружеский жест, прежде чем ты уйдешь.
Она протянула мне руку, и я отчаянно потряс ее несколько секунд. Потом я пошел прямо к стойке, прямо, насколько позволяли мои трясущиеся коленки, расплатился и вышел.
Оказавшись на улице, я удержался и не побежал через Хоуп-стрит на красный свет, не вскочил в первое попавшееся такси и не уехал на Центральный вокзал. Я
Возбужденный, шагал я взад-вперед по своей комнате. Все, что я только что услышал, было абсурдно, и потому мой рассудок был бессилен принять здравое решение. Как в течение пары не слишком приятных минут может быть начато новое человеческое существо? Беременность Хелен совершенно меня не касалась, я просто случайно оказался ее причиной. Но как можно объяснить разъяренному отцу, что его дочь использовала меня как проститутку, потом бросила меня, а потом вдруг предложила жениться на ней? Так не могла бы состояться счастливая семья, поэтому единственным выходом оставался отказ от ребенка. От женитьбы не по любви меня могли теперь спасти только деньги, причем деньги моих родителей. Завтра, нет, даже сегодня вечером я должен поехать в Длинный город и все им рассказать. Но разве я смогу это сделать? Мы никогда не говорили о сексе, никогда не выказывали друг другу своих эмоций. Разве они поверят в идею, что меня использовали как шлюху? И даже если поверят, это ведь еще не повод давать мне деньги? Но если я просто сообщу, что от меня забеременела некая девушка, то они, конечно, скажут: «Женись на ней». Может, сбежать в Лондон и устроиться кондуктором? Или лучше эмигрировать в Канаду? Или покончить жизнь самоубийством? Но в любом случае сегодня я должен уехать в Длинный город и оставаться там, пока не истечет неделя. Самое главное – не давать сейчас никаких обещаний, о которых я потом буду жалеть всю жизнь. Главное – не дать себя запугать. И тут в дверь позвонили.
Звякнул дверной звонок. Я услышал, как хозяйка открыла, потом раздался настойчивый мужской голос, потом шаги. В мою дверь постучали.
– Мистер Макльюиш, к вам пришли, – сказала хозяйка.
Я открыл дверь, и в комнату вошли трое мужчин, причем последний закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Мой кошмар перешел в новую и самую страшную стадию. Я чувствовал, что все трое люто ненавидят меня. Они считали меня грязным подонком. Они пришли требовать сатисфакции за зло, причиненное мною их дочери и сестре, и они готовы были серьезно меня избить в случае, если таковой не последует. Говорил отец. Он был обычного телосложения, но чувство собственной правоты делало его похожим на гранитную статую.
– Так, – сказал он, – что за игру ты задумал?
– Никакой игры я не задумывал, – ответил я.
– Нет, ты играешь. Ты из тех студентов, которые уверены, что жизнь – это игра. Но для уважаемых людей вроде Юмов жизнь – НЕ игра. Вы, пижоны из высших классов, считаете, что вам все дозволено, потому что ваши связи защитят вас в любой ситуации. Ты совершил ошибку, сынок. Мы пришли, чтобы объяснить, что твои связи никогда не смогут защитить тебя от МЕНЯ.
Второй раз в течение последнего часа мне пришлось повторить:
– Мой отец – шахтер.
– А какого черта ты носишь галстук-бабочку?
– А что такого? Вы тоже носите галстук-бабочку.
Его бабочка была тоже синяя, но с едва заметным белым узором.
– Твое нахальство тебе не поможет. Если ты сын шахтера, что ты делаешь в театральном колледже?
– Не в театральном. Я учусь на инженера-электрика.
– Все это не снимает с тебя ответственности.
Мои слова лишили его уверенности. Он вынужден был признать, что дочь ему практически ничего обо мне не рассказала.
Мистер Юм был владельцем табачной фабрики и имел двух помощников. Кроме того, он был представителем Шотландского кооперативного общества страхования, основанного, чтобы дать возможность простым рабочим людям воспользоваться одним из благ капитализма. Он был благонадежным консерватором, но, когда ему нужно было прижать к стенке состоятельного человека, он начинал строить из себя обладающего моральным
Догерти – это строгий благонравный шахтер, живущий в небольшом местечке вроде Длинного города. Некая девушка беременеет от его сына, мать девушки сообщает об этом Догерти, и Догерти превращается в ужасающую банальность – в шотландца, претендующего на роль Господа Бога. Он изрекает пару истин. Он говорит, что богатые люди могут избежать последствий своих поступков, потому что за деньги можно купить все, включая освобождение от уголовной и любой другой ответственности, а все богатство простых людей состоит в их благонадежности – готовности помочь и защитить всякого, попавшего в беду. Если простой человек бросает девушку, которая поверила ему, он открыто заявляет, что больше не принадлежит к разряду человеческих существ. Он пересекает границу, которая отделяет человека от… не помню, от чего именно. И было несколько фраз, звучавших как в монологе Догерти, так и в речи мистера Юма: «эта бедная девочка», «несчастная девушка», «бедная женщина». Применительно к Хелен эти слова едва ли что-либо значили. Хелен не была такой уж несчастной. Она получала хорошее образование, уверенно чувствовала себя в обществе и не боялась никого на свете, кроме собственного отца. Но когда мистер Юм изливал на меня потоки своей обличительной речи, словно Моисей на горе Синай, его слова достигали цели, поскольку говорил он, сам того не подозревая, о Дэнни. Кровь стыла у меня в жилах. Я холодел при мысли, что он прав, хотя и говорит на самом деле о Дэнни. Она любила меня, верила мне и давала мне все, что мне было нужно, а я ответил тем, что трижды отрекся от нее. Два раза потому, что мне хотелось приключений с другими женщинами, и один раз со злости, только потому, что, оставшись в полном одиночестве, она пыталась доставить маленькую радость человеку, такому же одинокому, как она сама. По-видимому, в глубине души я и сам догадывался, насколько подло поступил с ней, вот отчего слова мистера Юма так уничтожили меня. Теперь я понимал, что я мелкий и глупый подонок, и поделом эти трое мужчин пришли, чтобы угрожать мне физической расправой. Один из них, стоявший у двери, был тощий и высокий, но очень походил на Хелен. До того момента только Дэнни иногда била меня – в шутку, да еще Хизлоп, хотевший сделать из меня мужчину, что ему в итоге не удалось. Из меня вышел еще один Хизлоп. Неожиданно мистер Юм перестал бушевать и сказал резко:
– Не вижу ничего смешного!
Я осознал, что трясусь от беззвучного смеха, а лицо у меня перекошено ухмылкой. Я больше ничего не боялся, полное самоуничижение сделало меня свободным от страхов. Я сел, скрестил руки на груди и положил ногу на ногу. Так я почувствовал себя в большей безопасности. Стоящий человек, разглагольствующий о благородстве, не сможет ударить сидящего. Я сказал ему мягко:
– Пожалуйста, передайте своей дочери, что я очень люблю ее и готов на ней жениться в любой момент, какой она сочтет удобным для этого события.
Он молча уставился на меня. Если его нападение призвано было (думаю, что именно так, хотя, может, я и ошибаюсь) заставить меня оплатить Хелен аборт, то предложенный мною выход был для него полным провалом. Аборт был бы осуществлен за мой счет. А свадьбу должен оплачивать он. Его фигура вдруг утратила свою массивность. Я по-прежнему улыбался, но он уже не замечал этого. Может быть, он решил, что это страдальческая улыбка.
– А ты не думаешь, что она предпочла бы услышать это из твоихуст? – спросил он устало.