2000 метров над уровнем моря[= Аданешь]
Шрифт:
Рано утром за мной заехал невыспавшийся и мрачный Мордовцев, чтобы отвезти в аэропорт. Он был очень удивлен, увидев в квартире постороннюю женщину, да еще и эфиопку. Мы с Аданешь как раз сели завтракать.
— Стас, познакомься, — сказал я. — Это…
— Лейтенант Аданешь Тамерат, — сказала та, протягивая руку.
Мордовцев оторопело пожал ее.
— Лейтенант Стас… то есть, Мордовцев. А вы…
— Аданешь оказала мне огромную помощь, — сказал я. — Даже, не побоюсь этого слова, неоценимую помощь в выполнении очень ответственного задания государственной
— Ну, не надо преувеличивать, — улыбнулась Аданешь.
— Государственную важность невозможно преувеличить, — возразил я. Мне было забавно наблюдать за реакцией Мордовцева. — Государственная важность — самая важная из всех важностей. Правда, Стас?
Тот неопределенно кивнул, явно не понимая, о чем я тут говорю.
— Я не про важность, а про неоценимую помощь, — рассмеялась Аданешь. — И что это вы Александр так гостя с порога информацией нагружаете? Может, человек устал, есть-пить хочет.
Мордовцев, наконец, немного расслабился. Он попросил чаю, так как не успел позавтракать дома, боялся опоздать. А оказывается времени еще — вагон. Пришлось кормить его завтраком. Аданешь вызвалась поухаживать за гостем, а я отправился в спальню. Не зажигая свет, чтобы не привлекать внимание Мордовцева к подозрительному беспорядку, я быстро сгреб все, что попалось под руки в чемодан, в том числе и бутылку джина — ведь у нас вчера оказалось аж две.
— Я готов, — сообщил я, выйдя из спальни.
Раскрасневшийся от горячего чая, смущенный вниманием Аданешь, Мордовцев подхватил мой чемодан и засеменил к выходу. Однако стоявшая на полу пустая бутылка из-под джина не ускользнула от его взгляда, и он все же бросил на меня подозрительный взгляд, выходя из квартиры.
Возле аэропорта нас уже ждала семья Романовых. Семен, водитель консула, стоял рядом и улыбался. Видимо больше всего на свете он радовался тому, что, наконец, избавился от главного своего раздражителя — несносной девчонки, дочери консула. Чуть поодаль, стараясь не привлекать внимания, стояли трое мужчин. В одном из них я сразу узнал полковника Маркоса Габра. Он незаметно кивнул мне, и я также незаметно ответил на его приветствие. Наташа, увидев нас, подбежала и обняла Аданешь. Слава Богу, Мордовцев, который замешкался у машины, не видел этой сцены, а то бы замучил вопросами, откуда Аданешь знает консульскую дочку.
— Ты все-таки пришла!
— Я ведь обещала. Неужели ты могла подумать, что я не сдержу слово? — изображая обиду, ответила Аданешь.
— Нет, но я все равно волновалась, — сказала Наташа и шепотом спросила: — Ты с ним приехала? Молодец! — воскликнула она, выпуская ее из своих объятий, и повернулась ко мне: — А ты, значит, летишь со мной?
— Наташа! — немного хмурясь, сказал Романов. — Разве можно говорить «ты» взрослым людям? Александру Васильевичу это может не понравиться.
— Пап, а разве друзьям говорят «вы»? — искренне удивляясь, спросила Наташа. — Мы ведь друзья, так? — обратилась она ко мне за поддержкой.
— Так, — ответил я, погладив ее по голове.
— А вот нежностей не надо, — гордо сказала она. — Вдруг я еще влюблюсь в тебя. Ты ведь мой герой-спаситель!
— Наташа! — смутилась Галина Павловна Романова.
— Мама, я уже не маленькая. Дай мне пококетничать с молодым человеком, — она подмигнула мне, — если, конечно, Аданешь не возражает.
Я немного напрягся и бросил взгляд на Мордовцева, который уже успел подойти и, слушая во все уши, косился то на меня, то на Аданешь. Это было очень некстати. Еще не хватало, чтобы этот филер заложил меня руководству, он ведь может и приукрасить.
— Хватит болтать! — засмеялась Аданешь и легонько шлепнула Наташу.
Краем глаза я заметил, как Маркос Габра с подручными вошли в здание аэропорта, и машинально взглянул на часы.
— Ну что, не пора ли нам?.. — сказал консул, хлопнув в ладоши. — Скоро объявят посадку.
Вместо ответа я лишь вздохнул и посмотрел на Аданешь. Больше всего в это мгновение мне хотелось, не обращая внимания на Мордовцева, подойти к Аданешь, обнять ее крепко-крепко и поцеловать. Я понимал, что больше ее не увижу. И от этой мысли мне вдруг стало так горько, так обидно. Ведь вот она стоит передо мной, женщина, которую я полюбил так, как никогда никого не любил. Здесь, вдалеке от родных мест, на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, я обрел свое счастье. И почему, когда я, наконец, нашел ту единственную, с которой хочу навсегда связать свою судьбу, я должен с ней расстаться. Почему такая несправедливость?! Я смотрел ей в глаза, и мне было уже наплевать на правила, на Мордовцева, мне было все равно, что подумает обо мне консул и его жена, а уж тем более Семен.
Я подошел к Аданешь и взял ее за руку. Она смотрела на меня своими озорными угольками-глазками и улыбалась.
— Я приеду к тебе, — шепотом сказала она. — Ты будешь ждать меня?
— И ты еще спрашиваешь?! Я буду ждать тебя всю жизнь!
— Всю жизнь, надеюсь, не потребуется. Я что-нибудь придумаю, попрошусь на какую-нибудь учебу или стажировку и приеду. В самое ближайшее время… Я люблю тебя, Саша.
Неужели это не сон? Неужели я это слышу? Неужели она это произнесла? Целый ураган чувств поднялся в моей душе, мурашками пробежал по спине и защекотал в носу и глазах. Мне показалось, что я сейчас лопну от счастья. Я крепче сжал ее руку.
— Я люблю тебя, Аданешь.
— Поцелуй меня, — попросила она. — Если можешь.
Да, Аданешь прекрасно понимала, что сейчас не время и не место для подобных романтических сцен. Что, с одной стороны, на нас смотрят консул с женой (про Наташу речь не идет), Семен и, главное, Мордовцев, а, с другой стороны, из здания аэропорта, через стекло, за нами наблюдает полковник Маркос Габра. Но Аданешь, как и мне, было сейчас все равно. Главным для нас было то, что мы вот так стоим, держась за руки, смотрим друг другу в глаза и… любим.
Я крепко обнял Аданешь. Все остальное не имело значения. Люди и предметы вокруг превратились в простые декорации. Окружающие звуки слились в одну волшебную музыку, где отдельные партии представали собой шелест деревьев, пение птиц, отдаленный гул самолетов, топот десятков ног пассажиров, спешащих на рейс или, наоборот, с рейса — в город, урчание подъезжающих и отъезжающих автомобилей, шипение открывающихся дверей автобуса. Постепенно и эта музыка растворилась в бесконечности. На всем свете остались только мы с Аданешь, наше дыхание, биение наших сердец, а вокруг — лишь бесконечный, безмолвный космос…