2012: Вторая Великая Отечественная. Дилогия
Шрифт:
— Но ведь в гестапо тоже есть подвалы? Это всем известно, — удивился я.
— Русские о них тоже знали, поэтому сбросили туда две хитрые штуковины, от которых остались воронки метров тридцать глубиной, — поддержал разговор Пауль. — Сейчас там все оцеплено, но нас полиция пропустит.
Я с удивлением рассматривал знакомые мне городские улицы. Чем ближе мы подъезжали к центру города, тем больше видел выбитых в окнах стекол и разбитых витрин. На тротуарах лежали неубранные кучи битого стекла.
— Новая хрустальная ночь, — пробормотал Оскар.
Посмотрев документы, наш автомобиль пропустили за оцепление, и мы поехали дальше по залитой водой улице, мимо еще дымящихся развалин Рейхсканцелярии.
Всю оставшуюся дорогу мы ехали молча.
Боргсдорф встретил нас шумом и суетой. Из трехэтажного здания гимназии дюжие эсэсовцы выносили парты. Во дворе связисты раскатывали огромную бухту кабеля, а в расположенной неподалеку сосновой роще устанавливали мачты антенн.
К остановившейся машине подбежал солдат и обратился к Вольфу:
— Господин штурмбаннфюрер, здесь запрещено останавливаться, оставьте автомобиль на стоянке.
Он рукой показал на ряд машин, спрятанных под маскировочной сетью. Мы с Оскаром вылезли и, не дожидаясь Пауля, зашли в здание. В холле распоряжался молодой офицер с немного оттопыренными ушами, несмотря на черный мундир, в нем чувствовалось что-то мальчишеское:
— Быстрее подключайте оставшиеся приемники, электричество уже подали.
— Добрый день, Оскар, это и есть ваш чудо-переводчик? — обратил он на нас внимание. — Приятно познакомиться, Вальтер Шелленберг. — Он протянул мне руку: — Я руководитель всего этого сумасшедшего цирка.
— Очень приятно, Петр Михайлов, — ответил я, пожимая его руку.
— Штайн, вы появились очень вовремя, — обращаясь к подчиненному, Шелленберг продолжал внимательно смотреть на меня: — Организуйте, чтобы на детской площадке рядом со зданием играли дети. Обращайтесь к кому хотите, к школьному инспектору, бургомистру, в гитлерюгенд, хоть гауляйтера из постели достаньте, но с утра до вечера на площадке должно быть много детей.
— Герр Михайлов, давайте пообедаем, ведь вы, наверное, даже не завтракали? — казалось, что Шелленбергу доставляет удовольствие играть роль гостеприимного хозяина.
В классной комнате, отведенной под столовую, обедали уже несколько офицеров.
Сев за отдельный столик и дождавшись, когда настоящий официант расставит все блюда, хозяин продолжил:
— Оскар и раньше мне говорил, что вы хорошо переводите на слух, но, получив отчет о вчерашнем вечере, я понял — вы тот, кто нам нужен.
— Понять качество устного перевода можно, только присутствуя там, — сказал я, — или если у вас там…
— Быть слишком умным очень опасно. Как говорят у вас, русских: «Будешь много знать, приблизится смерть», — с улыбкой прервал меня хозяин.
Но улыбка исчезла, когда он продолжил:
— Если работаете на меня, то нужно быть очень умным. Кушайте, кушайте, герр инженер, а я введу вас в курс текущих событий. — На его лице снова появилась озорная улыбка. — За полтора дня наши войска продвинулись на двести-триста километров, но завтра они встанут без горючего и скорее всего будут окружены. У противника на границе совсем не было войск, а все данные разведки были ложными. У нас огромное численное превосходство по всем направлениям, — Шелленберг вздохнул. — А теперь о грустном.
Он наклонился ко мне и, понизив голос, продолжил:
— Похоже, мы проигрываем эту войну, официально это не объявили, но вся группа «Север» исчезла. В Кенигсберге русские, много русских. Третья танковая группа завязла в Вильнюсе, а в Восточной Пруссии огромная дыра, которую затыкают сейчас всем, чем можно. Да и противник совсем не тот, на которого мы рассчитывали. Их техника на два порядка превосходит нашу. Я начинаю верить в бога из машины. Вот так!
После обеда Шелленберг передал меня на руки вернувшегося из городской управы Оскара. Он завел меня в организационный отдел, где я прослушал лекцию о структуре управления, одновременно подписывая стопку уведомлений о допуске к секретной информации и обязательств об ознакомлении. Взглянув на последнюю бумагу, я остановился. «Расписка об отсутствии еврейских предков и родственников».
— Это-то зачем? — спросил я.
— Бюрократия, — развел руками Оскар. — Подписывай, все равно никто проверять не будет.
Я расписался, и он, забрав толстую пачку моих бумаг, скрылся в кабинете начальника отдела.
Немцы есть немцы, даже конец света они постараются оформить и провести по правилам документооборота.
Через пять минут из кабинета вышел сияющий Оскар:
— Ну вот, теперь ты не работник какой-то кинофабрики, а сотрудник серьезного государственного учреждения.
— А как мне сейчас обращаться к вам, господин начальник отдела? — спросил я.
— Можно господин начальник, можно штурмбаннфюрер, а лучше всего — просто Оскар, — улыбаясь, ответил он. — А сейчас идем в комнату операторов.
Огромные всеволновые радиоприемники находились в отдельном флигеле, занимая большую его часть. Только за пятью из восьми приемников сидели операторы в наушниках.
— Ты знаешь, что нам пришлось срочно менять расположение, поэтому здесь такой бедлам, да и людей, хорошо владеющих русским, очень мало, — сказал Оскар. — Помоги нам.
По выражению его лица я понял, что он что-то мне недоговаривает.
— Каждый оператор работает в строго отведенном для него диапазоне, — продолжил Штайн. — Когда начинается прием, включается магнитофон, и над местом оператора загорается красная лампа, когда идет поиск, горит зеленая лампа. К сожалению, со вчерашнего утра мы не можем поймать ни одной армейской радиостанции, только шум. Гражданские радиостанции тоже изменили сетку вещания и диапазон частот.
— Оператору нужно указывать частоту передачи и, если возможно, название радиостанции, — я прервал его монолог. — Радиостанции могут работать на нескольких частотах одновременно, и тогда будет записано одно и то же сообщение.