2020: Психопатология обыденной жизни
Шрифт:
6.06.20 г.
«В шестнадцатилетнем возрасте вышла впервые замуж, провела некоторое время в университете Кембриджа, переодетой в мужскую одежду, в компании молодого студента. После смерти мужа через год вновь вышла замуж за офицера по имени Кэрролл, который затем был убит на дуэли.»
«Вошёл в историю как один из представителей либертинизма, прославился своими кутежами, весёлыми проделками, множеством любовных историй, а также как автор едких сатир, любовной лирики и стихов непристойного содержания.»
«- Жизнь в феодальном обществе с религиозным доминированием в культуре, взглядах и стереотипах способствовала ограничению мужчин и женщин в проявлении своих желаний, - говорит Наталья.
– За это могли не только порицать в храме, но даже наказать в суде. Поэтому секс относился к тайной сфере жизни, которую старались не выносить на публику. А если и писали о нем, то в виде завуалированных символов. Да и вообще, не стоит подходить к информации о практике сексуальных отношений в ВКЛ того времени с точки зрения современных понятий. Ведь только в ХХ веке ученые смогли ответить на вопросы, что же происходит с телом во время секса даже на уровне нейрофизиологии!
– Сексуальная жизнь в то время начиналась после свадьбы?
– Да, формально - после венчания и свадьбы. Причем первый сексуальный контакт происходил в определенном смысле публично. Пару вели в постель, проводился обряд «пакладзіны». Традиция показывала, что сексуальные отношения для продолжения рода и есть цель заключения брака. На таких обрядах присутствовала вся свадьба, будь это крестьяне или первые лица государства. Да и в принципе разрешенное и неразрешенное в сфере сексуальных практик не было делом мужчины и женщины. Тут подключались закон, религия, традиции, обряды. К примеру, христианам запрещалось заниматься сексом в посты, среды, пятницы, перед службой и так далее. А согласно представлениям того времени отказ супругу в сексе считался грехом.
– Как в ВКЛ относились к сохранению девственности до брака?
– В европейских странах из девственности создали фетиш. Например, в Венеции выявление отсутствия соответствующих знаков во время первой брачной ночи могло стать поводом для обращения в суд. В целом считалось, чем меньше женщина знает о сексе, тем лучше: у неопытной дамы меньше требований к способностям мужчины в постели. Но еще в XVI веке девственность до брака в ВКЛ не была обязательным условием для невесты. Правда, в XVIІ веке это стало важным моральным требованием, на нем стали акцентировать внимание в проповедях священники.
– Страсть наши предки проявляли только за закрытыми дверями?
– Да, опочивальни, или коморы, размещали в дальних покоях, они были значительно меньше, чем другие. В домах победнее вместо кровати мог быть и топчан из 2 - 4 досок или широкая лавка. Кстати, в
– А что делали, если желание охватило далеко от дома?
– Все как сейчас: страстные любовники искали возможность для интимных встреч. Например, жену городенца Матиса Едешко Анну в 1658-м средь бела дня застукали с челядником (прислугой.
– Ред.) поручика в подвале. А в 1607 году шляхтянку Зафею Радзивилловну и ее любовника Станислава Тыминского видели вместе в комнате хозяйки, а еще в светлице и коморе самого Тыминского. Порой и печальные события не становились преградой. В 1640-м во время поминок по жене Войцеха Галимского Альжбета Щупаковна изменила мужу, берестейскому радцу Лукашу Поморанскому, с челядником Галимского Яном Вербицким на чердаке… А дочь городенского палача Мартина Загурского Раину застукали с евреем Шимкой Хаимовичем под грушей в поле у Немана в 1668-м. Предкам было сложно сохранить тайну секса. Интимные отношения происходили практически публично: на шляхецком подворье проживало много людей, а в деревянных домах была отличная акустика. Скажем, в документах указано, что забавы той же Зафеи Радзивилловны и Тыминского слышали все паненки.
– Наверное, инициатива тогда считалась прерогативой мужчин?
– В основном. Но в источниках есть информация и об активных дамах, которых называли «мілосніцамі» и «драпежніцамі». Посол ВКЛ в Крымском Ханстве Михолон Литвин (неизвестно, кто стоит за этим псевдонимом: историки, к примеру, называют имена Венцлава Николаевича и Михаила Тишкевича.
– Ред.) писал о богатых женщинах, которые под видом вдовства или девственности проявляли желания относительно своих подданных, даже преследовали их. Канцлер ВКЛ Альбрехт Станислав Радзивилл в 1646 году описывал случай соблазнениях монаха монашкой. В результате она родила ребенка, которого убила и похоронила при алтаре. Когда тело нашли, монашку покарали смертью, а монаха наказали розгами и отправили в тюрьму. Женщины-искусительницы фигурировали даже в житиях святых: какая-то распутница пыталась соблазнить униатского митрополита Иозафата Кунцевича, позже названного святым.
– Мы знаем что-то об интимной жизни великих князей ВКЛ?
– До нас дошла информация о бешеном темпераменте великого князя Витовта. После заключения мира с зятем, московским князем Василием І, Витовт оставил войско и на коне полетел к жене Анне. В хронике польского историка Яна Длугаша написано о князе как о человеке очень склонном к любовным утехам. Тот же Длугаш писал, что при дворе у него были наложницы. Собственно, Витовт и сам прилагал усилия, чтобы надолго сохранить потенцию и охоту к сексуальным утехам: был худого телосложения, вел активный образ жизни и не употреблял алкоголя. Правда, писал об этом только Длугаш. А король Ян Собесский писал в 1675-м своей супруге Марине Казимире о желании совершенствоваться в технике секса и разнообразить интимную жизнь. Он приводил пример калмыка Астракана, который был более совершенным в сексе, чем французы, итальянцы, испанцы и турки. Собесский писал жене о 12 позах, о которых и узнал от калмыка, и о более чем тысяче сексуальных секретов от него.
– Была ли литература на тему секса в книжных собраниях шляхты и магнатов?
– Я изучила немало коллекций, в том числе в силу исторических обстоятельств оказавшихся за пределами Беларуси. Среди зарубежной литературы были книги от древних до средневековых и ренессансных произведений, касающиеся тематики интимных отношений, - как технической, так и физиологической сторонах секса. Значит, издания дошли до ВКЛ. Хотя, конечно, наличие книги в библиотеке не означало, что ее читали, а знания использовали.
– Однако о какой-то зафиксированной на бумаге Камасутре времен ВКЛ говорить нельзя?
– Полноценного собрания практик секса или хотя бы частных дневников подобной тематики в ВКЛ нам неизвестно. Да и в Европе было всего несколько изданий практического характера, которые, к слову, значительно отставали от китайских учебников. К примеру, знаменитый в то время европейский альбом I Modi содержал описания и иллюстрации всего к двум десяткам поз. По перечислению разрешенных и запрещенных с точки зрения религии техник можно судить, что в ВКЛ знали о миссионерской позе, о позе наездницы, позе, где мужчина сзади, а также о позе 69. Народная культура добавляет к ним позу стоя: иллюстрация с карты речки Горынь в Мозырском уезде показывает схематичные фигуры мужчины и женщины в таком положении. Вообще, в фольклоре хватает намеков на те или иные позы для секса. Скажем, в родильной обрядности главные герои - кум и кума, а с ними случалось всякое: «Кума, кума, задзяры ногу, а кум скажа: «Хвала Богу». Что касается способов разнообразить интимную сферу, то отрывочные сведения можно собрать из разных источников. Объятия Адама и Евы показаны на титульной странице Берестейской Библии 1563 года, а о сладости поцелуев красиво написано в древнебелорусском переводе библейской «Песни песней Соломоновой»: «Сотъ каплющий оуста твоя невесто. Мед и млеко подъ языкомъ твоимъ». Все те же король Ян Собесский и Мария Казимира упоминали в письмах поцелуи по всему телу - это можно понимать и как знакомство с практикой орального секса. Считался безобразным и неприличным, но практиковался в Речи Посполитой и анальный секс. Например, известно, что в 1606 году шляхтич Станислав Немоевский с ужасом слушал рассказ московского попа о таких отношениях с женой. Однако у того было 12 детей, и подобное было способом контрацепции. А в бракоразводном процессе в 1610-м году могилевского мещанина Богдана Лукьяновича и Улиты упоминается, как жена на глазах и в доме мужа изменяла ему сразу с несколькими казаками, а потом уехала с ними в Москву.
– А в каких случаях, кроме супружеских измен, сексуальные отношения могли прийти к разводу?
– По причине болезни Ядвига Юрьевна Носиловская не могла удовлетворить сексуальные потребности мужа Георгия Юрьевича Остика, и он нашел себе любовницу. Жена узнала об измене, и в 1566-м супруги развелись. Наверное, все христианские конфессии времен ВКЛ считали достаточной причиной мужскую импотенцию. Не противился такому разводу ни светский, ни духовный суд, ведь мужчина и женщина не могли жить как муж и жена, иметь детей. Униатская церковь считала «неспособность до сполкованя» преградой для брака, доказывали его в течение трех лет. А в старобелорусском языке для объяснения развода из-за импотенции использовали такие обороты: «не маючы мешканя такого, якое межи мужам и жену бывает, иж если не был способен на учинок свой мужской» и «з-за дефектов натуральных неспособность здоровя». Кстати, ВКЛ было не единственной страной, где брак расторгали из-за мужской импотенции. Она была достаточной причиной развести супругов и для духовных судов Испании.
– Но вряд ли ведь были какие-то научные работы, которые изучали всерьез проблему импотенции?
– С современной точки зрения, конечно, не было. Но проблема мужской силы очень волновала посла ВКЛ в Крымском ханстве Михалона Литвина в записках «О нравах татар, литовцев и москвитян». Составлены они были в 1548 - 1551 годах, а изданы в 1615-м. Так вот, судя по произведению, Литвин положительно относился к полигамии у татар. Делался вывод, что наличие второй жены позволяло мужчине всегда удовлетворить сексуальные потребности, а также гарантированно оставить потомков. При этом Литвин хвалил татар за то, что они не склонны вступать в сексуальные контакты только ради удовлетворения плоти, а рассчитывают именно на продолжение рода. По сути, в трактате посла прослеживается мнение, что редкие сексуальные отношения делают семя мужчины более качественным, а частые - ослабляют потенцию. Но в случае с татарами, скорее, стоит говорить о практике сдерживания семяизвержения. Представители этого народа были знакомы с даосизмом, который пришел из Китая и имел разработанные учебники по технике секса. И как раз на сдерживание семяизвержения и продления мужчиной полового акта на максимальное время для получения как можно большей женской энергии там отводилось немало места. Литвин или не знал об этом, или не хотел подробно излагать, но из трактата следует: татары знали и практиковали эту технику. Кстати, трактат Литвина имелся в библиотеках княжества. Но говорить о широком распространении этой техники среди мужчин-литвинов было бы, наверное, преувеличением.»
«В итоге прерывание беременности было вновь легализовано в СССР в 1954 году. Женщинам из западных стран пришлось ждать еще дольше – в Англии аборты разрешили в 1967 году, в США — в 1973. При этом в штатах это историческое решение Верховного суда приобрело невероятный резонанс и получило имя «Роу против Уэйда» (по именам участников судебного процесса). А вот французы, считающиеся одной из самых свободных и раскрепощенных наций, разрешили своим гражданкам избавляться от нежелательной беременности только в 1979 году.»
Сделала видео про Элизабет Барри, английскую актрису XVII века. Выбрала себе в Интернете шкафчик для ванной.
Вчера, вернее, сегодня ночью очень плохо себя почувствовала, так появилась острая боль в животе. Это продолжалось часа три, а потом, приняв различные лекарства, я всё же смогла уснуть, так как боль постепенно спала. Теперь буду придерживаться строгой диеты пару дней.
«К середине 1676 года Гортензия занимает место любимой фаворитки Карла II. Король дарит ей небольшое имение и решает все её финансовые проблемы. Однако, она не верна королю. Она делается любовницей князя Монако Луи I (1642—1701). Но больше всего придворных приводит в ужас её связь с Анной Леннард, графиней Сассекс (1661—1721/22), которая являлась внебрачной дочерью Карла II. После этого Гортензия лишилась статуса любимой фаворитки.»
«Вы бы удивились, узнав, с чем я могу жить».
7.06.20 г.
Смонтировала видео о Вере Пашенной. Красивая женщина. Родители уехали на дачу (к счастью). Помоюсь (и голову помою). Чуть позже это произойдёт. Хочу почитать (как и каждый день) «Юлию». И схожу на квартиру и отнесу много вещей туда. Может, поприбираюсь. Ещё оформление группы смену (раз в пятилетку). Но это быстро.
Вечер. Прибралась на квартире. Очень устала. Отнесла туда много вещей и вынесла мусор. Уже намного лучше. Выбрала шторы и одни уже заказала на деньги, заработанные с произведений. Надо ещё прибрать кухню и лоджию, купить некоторые вещи и повесить две картины.
Выполнила всё, что планировала. Удивительно. И это так хорошо.
«Не найти на свете более обычного сочетания, чем сочетание роскоши и скаредности. В угоду мнению жертвуют требованиями природы, истинными удовольствиями и даже необходимым. Один украшает свой дворец в ущерб своему столу, другой предпочитает красивую посуду хорошему обеду, иной устраивает пышный прием, а сам умирает с голоду весь год. Когда я вижу золоченую посуду, я так и жду, что меня угостят отвратительным вином. Часто в загородных домах, вдыхая утренний свежий воздух, любуешься прекрасным садом! Встаешь спозаранку, гуляешь, у тебя разыгрывается аппетит, хочется позавтракать, но, оказывается, слуги нет дома, или не хватило провизии, или хозяйка не успела распорядиться, и ты мучаешься ожиданием. Иногда же тебе предлагают роскошное угощение в расчете, что ты откажешься. Ты испытываешь муки голода до трех часов и вместо завтрака любуешься тюльпанами. Мне вспоминается, как однажды я гулял по великолепному парку, хозяйка которого, как мне говорили, очень любила кофе, но никогда не пила его, ввиду того, что чашка обходилась в четыре су. Зато она щедро платила садовнику тысячу экю. Право, я предпочитал бы, чтобы деревья аллеи были не так хорошо подстрижены, зато можно было пить кофе почаще.»
«Аррия – римская матрона, жена Пета, участника заговора против императора Клавдия. Когда заговор был раскрыт и Пета приговорили к самоубийству, Аррия, желая вдохнуть мужество в супруга, вонзила себе в грудь кинжал, затем вытащила его и вручила мужу со словами: «Пет, не больно»».
«Увы, мы бы погибли, если б уже не погибли ранее».
«Они уходят вместе, - им оставлять нечего».
«Юнец! Слепое исступление вводит тебя в обман! Будь скромнее, — испрашивая совета, сам советов не давай. Мне довелось испытать иные беды. Я тверд духом; я — англичанин. Я в силах умереть, ибо в силах жить и страдать, как подобает мужчине. Смерть я видел рядом с собою и взираю на нее равнодушно, поэтому и не ищу ее. Но поговорим о тебе. Ты действительно был мне нужен. Моя душа нуждалась в твоей. Твои заботы были бы мне полезны. Твой разум мог бы меня поддержать верными советами в самые важные минуты моей жизни[183]. Но кто, скажи, виноват, что я не прибег к нему? Где он? Что с ним сталось? На что ты способен? Куда ты годишься, дойдя до такого состояния? Как могу я рассчитывать на твои услуги? Из-за своей безумной скорби ты потерял рассудок, стал жесток. Да, ты не человек, а ничтожество; и если б я не знал, каким ты можешь быть, то, видя тебя сейчас, я решил бы, что ты самое низкое существо на свете. Лучшее доказательство этому твое письмо. Прежде я находил в тебе и ум и правдивость. Ты был прямодушным, справедливым; и полюбил я тебя не только по душевной склонности, — я отличил тебя, я черпал мудрость в беседах с тобою. Что же я нахожу ныне во всех твоих рассуждениях, — в этом письме, которым ты, кажется, очень доволен? Жалкое и тягучее суесловие, заблуждения рассудка, говорящие о заблуждениях сердца, — горячечный бред, на который я и отвечать бы не стал, если б он не вызвал у меня жалости. Дабы сразу опровергнуть все это, спрошу тебя об одном. Ведь ты веришь в существование бога, бессмертие души, свободу человека и не думаешь, конечно, что разумное существо получает телесную оболочку и место на земле случайно, ради того только, чтобы жить, страдать и умереть. А быть может, в жизни человеческой осуществляется некий смысл, некая цель, некая нравственная задача? Прошу тебя дать мне на это ясный ответ; а засим мы разберем твое письмо слово за словом, и тебе станет стыдно, что ты его написал. Но оставим общие положения, вокруг коих бывает много шума, хотя никто им не следует; им всегда сопутствуют какие-то особые условия, так все изменяющие, что никто не считает для себя обязательным правило, соблюдать которое он предписывает другим. И хорошо известно, что человек, измышляющий какие-то общие положения, воображает, будто все обязаны выполнять их, кроме него. Еще раз поговорим о тебе. Стало быть, по твоему мнению, тебе дозволено покончить с жизнью? Доказательства у тебя довольно странные: ты просто хочешь умереть. Вот уж поистине довод, удобный для злодеев! Они будут тебе весьма обязаны за оружие, коим ты их снабжаешь, — отныне любое злодейство они будут оправдывать тем, что не совладали с искушением, и когда неистовая страсть возьмет верх над страхом перед преступлением, то и желание причинять зло они тоже найдут справедливым. Стало быть, тебе дозволено покончить с жизнью! Хотелось бы мне знать — начал ли ты жить? Как! Ужели ты существуешь ради того, чтобы бездельничать? Ужели небо не возложило на тебя вместе с жизнью и дело, которое ты обязан выполнить! Если ты окончил дневные свои труды до наступления вечера, ступай на отдых, это дозволено. Но в чем твои труды? Какой ответ ты дашь всевышнему судье, когда он потребует отчета в том, как ты употребил свое время? Что, скажи, ты ему ответишь? «Я обольстил порядочную девицу, я бросаю друга в горе». Жалкий человек! Найди-ка праведника, который похвалился бы тем, что он достаточно прожил, — я бы поучился у него, как нужно прожить жизнь, дабы заслужить право оставить ее. Ты перечисляешь бедствия человеческие. Тебе не стыдно ссылаться на прописные истины, которыми нам прожужжали уши, и ты говоришь: «Жизнь есть зло». Но оглянись, вникни в порядок вещей, и, быть может, ты найдешь добро без примеси зла. Да можно ли говорить, что во вселенной добра не существует? И как ты можешь смешивать то, что является злом по своей природе, с тем, что становится злом только случайно? Ты сам говорил, что косная жизнь человека — ничто, что она имеет отношение только к его телу, от которого он скоро будет освобожден; но деятельная, духовная жизнь, которая должна влиять на все его существо, состоит в упражнении его воли. Жизнь — зло для благоденствующего злодея и добро для несчастливого, но порядочного человека, ибо не преходящие явления, а связь с основной целью делает ее хорошей или плохой. Какое же горе заставляет тебя покончить с жизнью? Уж не думаешь ли ты своим притворно беспристрастным перечислением всех зол скрыть от меня, что тебе стыдно за себя самого? Послушай, не теряй сразу всех своих добродетелей, — сохрани, по крайней мере, чистосердечие и откровенно скажи своему другу: «Я потерял надежду развратить честную женщину, я принужден быть хорошим человеком, поэтому уж лучше я умру». Тебе скучно жить — и ты говоришь: «Жизнь есть зло». Рано или поздно ты утешишься, тогда-то ты и скажешь: «Жизнь есть благо». Ты скажешь это, а ведь ничто не изменится, кроме самого тебя. Переменись же отныне, и если от дурного расположения духа все для тебя стало злом, преодолей смятение чувств и не сжигай дома своего только потому, что тебе не хочется приводить его в порядок. «Я страдаю, — говоришь ты. — Не от меня ли зависит прекратить свои страдания?» Прежде всего, надобно по-иному ставить вопрос, ибо дело не в том, страдаешь ли ты, а в том — действительно ли жизнь для тебя зло. Но оставим это. Ты страдаешь, так постарайся не страдать более. Посмотрим, надобно ли для этого умирать. Вдумайся хоть немного — ведь естественное развитие душевных недугов прямо противоположно развитию телесных, ибо душа и тело противоположны по своей природе. Вторые, со временем все более застарелые, все более вредоносные, разрушают в конце концов нашу бренную оболочку. Первые, напротив, будучи только внешними и преходящими изменениями бессмертного и единого существа, незаметно сглаживаются, и оно остается в своем первоначальном виде, который уже ничто не может изменить. Печаль, тоска, сожаления, отчаяние — это невзгоды преходящие, не укореняющиеся в душе; и опыт нас учит, как обманчиво горькое чувство, под влиянием которого мы думаем, что наши беды вечны. Мало того, — я не считаю, что даже пороки, развращающие нас, более присущи нам, чем наши горести, — я не только думаю, что они погибают вместе с телом, но не сомневаюсь в том, что долгая жизнь могла бы исправить человека, и если б молодость тянулась несколько веков, мы бы убедились, что нет ничего лучше добродетели. Как бы то ни было, но раз наши телесные недуги беспрерывно усугубляются, то жестокие боли, когда они неисцелимы, могут дать человеку право располагать собою; ибо, когда от невыносимых болей он лишается сил, то воля и разум бездейственны, болезнь неизлечима, он уже не человек, хотя еще не умер, и, лишив себя жизни, он только довершает разрушение бренной оболочки, которая ему еще в тягость, но уже покинута его душой. Совсем иное происходит со страданиями души — как бы сильны они ни были, они всегда несут с собою и исцеление. Поистине, что делает всякую боль непереносимой? Ее длительность. Обычно хирургическое вмешательство мучительнее боли, от которой избавляет, но при недуге боль непрерывна, а при операциях преходяща, поэтому мы ее и предпочитаем. Зачем же прибегать к операции при тех страданиях, которые со временем сами угасают, меж тем как только длительность могла бы сделать их невыносимыми? Да разумно ли применять столь сильно действующее средство при болезнях, которые проходят сами по себе? Какое же из двух средств, избавляющих от страданий, предпочтет тот, кто обладает стойкостью и знает, как быстролетны годы, — смерть или исцеление временем? Потерпи, и ты исцелишься. Что тебе еще надобно? «Ах, одна мысль, что мои мучения закончатся, усиливает мои муки». Пустой софизм скорби! Острое словцо, лишенное смысла, справедливости и, пожалуй, даже искренности. Какая нелепая причина для безнадежности — надежда, что придет конец несчастью[184]. Даже предположив, что можно испытывать такое странное чувство, кто не согласится обострить боль на один миг в уверенности, что ей придет конец, — так иссекают рану, дабы она затянулась! И если бы в муках было нечто отрадное и мы полюбили бы свои страдания, то, избавляясь от них благодаря самоубийству, разве мы не осуществили бы именно то, что нас страшит в будущем? Подумай-ка об этом хорошенько, мой молодой друг. Что такое десять, двадцать, тридцать лет для существа бессмертного! Страдания и наслаждения промелькнут как тень. Жизнь проносится мгновенно. Сама по себе она ничто, — вся ценность ее в том, как мы ею пользуемся. Только содеянное нами добро непреходяще, и только благодаря ему жизнь наша чего-нибудь стоит. Так не говори же, что жизнь для тебя зло, ведь от тебя одного зависит, чтобы она стала благом, — ну, а если твоя прошлая жизнь зло, так это лишний довод, чтобы ты продолжал жить. Так не говори больше, что тебе разрешено умереть: ибо это все равно что сказать, будто тебе дозволено не быть человеком, будто тебе дозволено восстать против своего создателя и изменить своему предназначению. Кстати, ты вдобавок ко всему утверждаешь, будто твоя смерть никому не принесет зла, — а подумал ли о том, что осмеливаешься это говорить своему другу! Твоя смерть не принесет никому зла! Так значит ты готов умереть нам на горе — оно для тебя безразлично. Не говорю тебе о правах дружбы, которую ты презираешь! Но разве нет других прав, еще более драгоценных,[185] ради коих ты обязан сохранить жизнь? Есть на свете одно существо, которое так тебя любит, что не переживет тебя, — ведь для счастья ее необходимо, чтоб ты был счастлив, — рассуди, ужели ты ей ничем не обязан? Ведь исполнение твоего мрачного замысла нарушит покой души, с таким трудом вернувшейся к первоначальной своей чистоте! Или ты не боишься разбередить едва зажившую рану, нанесенную ее нежному сердцу? Не боишься, что твоя гибель повлечет за собою другую, еще более жестокую гибель, — отнимет у жизни и добродетели самое достойное украшение? А если она и переживет тебя, ужели ты не страшишься возбудить в ее душе угрызения совести, более тягостные, чем все тяготы жизни! Неблагодарный друг, возлюбленный без сердца, ужели ты всегда будешь занят лишь собою? Ужели ты всегда будешь думать только о своих страданиях? Ужели для тебя ничего не значит счастье того, кто был тебе дорог, и ты не будешь жить ради той, которая хотела умереть вместе с тобою? Ты говоришь об обязанностях должностного лица и отца семейства, — на тебя они не возложены, вот ты и почитаешь себя свободным. Ну, а общество, которое тебя охраняет, которому ты обязан своими талантами и образованием? А твое отечество, которому принадлежит твоя жизнь? А обездоленные, которые в тебе нуждаются? Да разве ты им ничем не обязан? Нечего сказать, прекрасно ты рассчитываешься! Среди обязанностей, перечисленных тобою, забыты только обязанности человека и гражданина. Что же сталось с добродетельным патриотом, который отказывался продать свою кровь[186] иностранному государю, ибо считал себя вправе пролить ее только за свою родину, а ныне в отчаянии хочет лишить себя жизни вопреки прямому запрету законов. Законы, законы, молодой человек! Разве мудрец их презирает? Из уважения к ним невиновный Сократ не пожелал покинуть темницу. Ты же без колебания готов попрать их, чтобы недостойно покинуть жизнь, да еще спрашиваешь: «Какое зло я свершаю?» Ты ссылаешься на примеры. Ты смеешь поминать римлян! Ты — и римляне! Ты дерзаешь произносить их достославные имена! Скажи, уж не умер ли Брут от безнадежной любви? Уж не вспорол ли себе чрево Катон ради любовницы? Малодушный, жалкий человек! Что общего между Катоном и тобою? Укажи мне, что роднит эту высокую душу с твоею! Умолкни же, дерзкий! Я страшусь оскорбить его имя, вставая на его защиту! Услышав это священное, величественное имя, всякий друг добродетели должен пасть ниц и в молчании почтить память величайшего из смертных. Плохо же ты выбрал примеры, плохо судишь о римлянах, если воображаешь, будто они считали, что вправе лишать себя жизни, как только она станет им в тягость! Вспомни прекрасную пору республики, — вряд ли тебе удастся привести имя хотя бы одного добродетельного гражданина, избавившегося таким образом от своего долга, даже после самых тяжких испытаний. Разве посмел бы Регул, возвращаясь в Карфаген, покончить самоубийством, дабы избежать грозивших ему мучений? Чего бы только не дал Постумий, чтобы это средство было ему разрешено в Кавдинском ущелье[187]! Какую силу духа проявил консул Варрон[188], пережив свое поражение и изумив этим даже сенат! По какой причине столько полководцев добровольно предались в руки врага, хотя бесчестие для них было ужасно, а умереть было так легко? Да потому, что они считали своим долгом отдать отчизне всю свою кровь, всю свою жизнь до последнего вздоха — ни стыд, ни позор не могли отвратить их от этого священного долга. Когда же законы были уничтожены и государство стало добычей тиранов, граждане вернули себе свободу и право быть господами своей жизни. Когда не стало Рима, римляне получили право на самоубийство, — свой долг на земле они выполнили, отечества у них не было, они могли располагать собою и сами воспользоваться свободой, которую уже не в силах были возвратить своей стране. Посвятив жизнь служению умирающему Риму и борьбе за законы, они умерли, полные добродетели и величия, как жили, и смерть их была новой данью славе римлян, — никто из них не явил собою недостойного примера того, как истинный гражданин служит узурпатору. Но что представляешь собою ты? Что свершил ты? Или ты хочешь оправдаться тем, что ты человек безвестный? Но скромная участь освобождает ли тебя от обязанностей и можешь ли ты не подчиняться законам своей родины только потому, что у тебя нет ни имени, ни положения! Да пристало ли тебе говорить о смерти, когда ты обязан посвятить жизнь своим ближним! Знай же, смерть, к которой ты стремишься, постыдна и малодушна. Ты ограбишь род человеческий. Прежде чем покинуть его, воздай ему за все, что он для тебя сделал. «Меня ничто не удерживает… я никому не нужен…» Философ на час! Да понимаешь ли ты, что тебе на каждом шагу найдется на земле дело, — каждый человек полезен человечеству, даже одним тем, что существует. Безумный юноша, послушай, — ты любезен моему сердцу, и мне жаль, что ты так заблуждаешься. Если в глубине твоей души осталась хоть капля добродетели, явись ко мне, и я заставлю тебя полюбить жизнь. Всякий раз, когда ты почувствуешь искушение оставить ее, скажи себе: «Сделаю еще одно доброе дело, а потом умру». А затем отыщи какого-нибудь несчастливца и утешь его, отыщи какого-нибудь угнетенного и защити его. Приводи ко мне обездоленных, которые не смеют ко мне обратиться сами; без стеснения пользуйся моим кошельком и связями; щедро расточай мои богатства и этим обогащай меня. Если мысль эта удержит тебя ныне, она удержит тебя и завтра, и послезавтра, и во всю твою жизнь. А не удержит — что ж, умирай; значит, ты человек низкий.»
8.06.20 г.
Проснулась в пять утра и не смогла более спать.
«And I'm gonna die
En plus
Du reste
J'ai peur de tou».
«Et l`a, j'ai envie qu'on m'aime».
«Quand du berceau
Au tombeau».
«Suis sentimentale
Mais l`a, j'ai bien trop de peine
Yes l'^ame en vrac
O`u que j'aille
D'etail fatal
Je crois en la vie
Yes l'^ame en vrac
O`u que j'aille
J'me taille
Fini
I wanna break free».
«1, 2, 3
Je m'en vais au bois
4, 5, 6
Cueillir des cerises
7, 8, 9
Dans mon panier neuf
10, 11, 12
Pourvu qu'elles soient douces».
Песня Милен Фармер «Sentimentale» идеально описывает моё состояние на данный момент.
Сделала видео по картине Шпрангера «Венера и Вулкан». Заказала шторы в свою комнату (на квартире).
«В Париже молодая авантюристка, называвшая себя принцессой Сальма, сумевшая за короткое время стать невестой нескольких богатых молодых людей, всякий раз исчезала с драгоценными подарками, женихов, оставляя письмо, что ей по неотложному делу пришлось поехать в Мадрид «повидаться с испанским королём». В Париже «повидаться с испанским королём» теперь входит в пословицу.»