2028
Шрифт:
Смотря на их счастливые лица, я нередко задавался вопросом: понимают ли они, что делают? Осознают ли всю опасность для жизней, рождающихся в этих стенах? Ведь за ними расположился враждебный, непонятный нам мир, и наше будущее стоит под угрозой полного уничтожения. Так не является ли легкомыслием, или даже преступлением их действия? Смогут ли они защитить новую жизнь, если и самим нужна защита?
В очередной раз я подумал об этом, проходя мимо центральной части корпуса. Слева от меня спускалась двойная лестница, ведущая в ещё один вестибюль. В отличие от первого, он был освещён лучше, и людей здесь было намного больше.
Этот
Возле закрытых дверей сейчас сидели на ступенях студенты: кто отдыхал после рабочего дня, кто только готовился заступить на смену. Они обменивались новостями, сплетнями; кто-то пускал шутку, не всегда приличную, и группа заливалась звонким смехом.
В просторном вестибюле на первом этаже тоже сейчас находились студенты. За стенами с решетками с обеих сторон располагались технические помещения. Раньше в них находился гардероб. Я хорошо помню эти длинные очереди, выстраивающиеся по обеим сторонам. Пока стоишь и ждёшь, обсуждаешь с сокурсниками прошедшие пары; узнаешь, у кого какие хвосты закрыты, ну а кто идёт на отчисление. Сейчас тут обустроены мастерские и склад с различными инструментами. Рядом расположился технический персонал: работники занимаются уборкой помещений и ремонтом. По самому вестибюлю расставлены столы, сооружены небольшие палатки, в которых ремонтируют всё ещё имеющуюся в распоряжении технику.
Как и тогда, в прекрасные времена прошлой жизни, вестибюль сейчас был наполнен гулом голосов, и только не хватало музыки из радио – собственного, университетского, – которая когда-то разлеталась по этой части университета.
Я прошёл мимо раскрытых застеклённых двустворчатых дверей, таких же как и в коридоре центрального корпуса, поздоровался с идущими навстречу знакомыми. Потом вышел на перепутье окрашенного в жёлтый цвет коридора: здесь располагался деканат одного из институтов, влево уходил другой коридор, а справа был выход на лестничную площадку. Я осмотрелся; много студентов сейчас было и здесь. Потом двинулся дальше, в сторону коворкинга.
Из общего гула голосов до меня долетели обрывки разговора. У зарешеченного окна справа стоял студент с парнем, одетым в чёрную куртку, серые плотные штаны, заправленные в кожаные берцы, и с длинным рюкзаком – почти баулом! – на спине.
– А собаку вы видели? – обратился к нему студент.
– Собаку? Какую ещё собаку? – недоумённо спросил тот. Чуть замедлив шаг, я взглянул на него: это был один из вернувшихся с вылазки, которого я встретил в вестибюле. – Не натыкались мы ни на каких собак.
– Она как раз спустилась по ступеням в том направлении, откуда вы пришли, – студент немного недоверчиво глядел на поисковика. – Вы должны были, по идее, на неё наткнуться.
– Не, никого мы не видели. Ни души вообще. Да и тихо было в этот раз, спокойно. Прям как на кладбище.
Не задерживаясь более возле них и не привлекая к себе лишнего внимания, я пошёл дальше.
За квадратом входа впереди расступался просторный зал, озаряемый багровым светом горящего
Привычно именуемый нами «коворкинг» был сейчас запружен людьми. Раньше в этом месте рядами стояли разноцветные диваны, сейчас же большинство из них отсутствовали, и эта пустота будто бы делала помещение шире и объёмнее, а наличие скамеек и стульев в некоторых его местах не нарушало ощущения простора.
В основном студенты располагались по центру, за костерком. Сидели на полу: кто на голом кафеле, кто на расстеленной ткани. Другие сидели на скамейках у стен: кто беседуя, кто в обнимку и держа в руках слабо извивающийся свёрток. С противоположной от выхода стороны стены помещения чуть сужались, и в том месте располагались столы и некоторые из тех самых диванов: словно находились они там не просто так, а как напоминание о прошлой жизни.
Рядом, за бетонным ограждением, располагался закуток, называемый среди студентов «баром», в котором хранились в работающих на генераторе холодильниках различные напитки. Из алкоголя там не было ничего крепкого – лишь низкого градуса напитки, чтобы после дозора, вылазки или другой тяжёлой работы унять напряжение и успокоить нервы. Их выдавали по талонам, которые необходимо было заработать в смене на плантации, в дозоре или в техперсонале. Талоны распространялись только на данные напитки, а еда и вода здесь были бесплатными, но раздавались по времени, разделённому на завтрак, обед и ужин. Такая система позволяла равномерно распределять провизию. Для питания мы использовали столовую, которая находилась за коворкингом. Там работали те, кто в той или иной степени умеет готовить, и даже у некоторых, стоит признать, получается это отлично.
Коворкинг был погружён в полумрак; багровые пятна костра и керосинок мерцали на стенах, тёмном от копоти потолке, на полу – но даже в таком скудном освещении здесь ощущался некий комфорт. Бывает, придёшь сюда из вечно пустого главного корпуса после дозора, сядешь возле костра в центре, послушаешь байки, шутки или звон гитарных струн, и приятное тепло разливается внутри.
Здесь была сердцевина нашей общины, магнит для наших душ. Коворкинг впитывал в себя все наши страхи и опасения, как деревья – углекислый газ, а взамен вырабатывал умиротворение и счастье, и давал их нам вместе с теплотой. И мы дышали уютом, который прямо пропорционально рос от нашего пребывания здесь, от наших голосов, смеха и разговоров. Это помогало нам не забывать нашу прошлую жизнь.
Я спустился по тоненьким ступеням, пожал руку сидящим рядом на скамейках знакомым и подошёл к костру, вокруг которого сгрудилась немалая группа. Среди отдыхавших у огня я заметил Антона. Поздоровавшись со всеми, присел рядом с ним. По ту сторону обрезанной закоптившейся бочки сидел Владислав – наш местный музыкант – и о чём-то оживлённо спорил с соседом, держа на коленях гитару.
– Тох, хотел у тебя спросить кое-что, – обратился я к Антону. – Ты ведь долго оставался ещё в вестибюле. Не слышал, что говорили поисковики, когда вернулись?