21 день
Шрифт:
Хоть бы кто-нибудь нарушил это молчание! Уж лучше бы выбранили ее самыми злыми и нехорошими словами, лучше бы несправедливо обидели ее — только бы не казнили этим суровым, гневным молчанием. Но столь жестокий приговор больнее всего задевал Кату именно потому, что она была с ним совершенно согласна. Она нарушила привычную тишину, приманила в сарай собаку, да вдобавок еще и клюнула ее в нос. Собака с воем умчалась, и теперь вот-вот явится хозяйка, отнимет яйца, выгонит отсюда Кату, и тем самым для исконных обитателей сарая будет восстановлен исконный
Время текло медленно. Тени за порогом сарая постепенно стали клониться к востоку, стало быть, перевалило за полдень, и Ката сидела неподвижно и ждала, когда же появится человек и свершит над ней свой суд.
Но вместо человека в сарай проскользнула воробьиха и негромко, хотя и весьма оживленно зачирикала:
— Чик-чирик, чик-чирик, сейчас все новости выложу вмиг… Собака хотела привести сюда старуху и выдать Кату, но хозяйка не поняла, в чем дело. Собака обозлилась и поклялась большой черной собакой, что больше в сарай и не ступит даже если здесь объявится хорек…
Ледяное безмолвие в сарае было настолько ощутимо, что воробьиха растерянно умолкла.
— Иль беда какая случилась? — воробьиха озиралась по сторонам.
— Пожалуй, пронесло, — стукнула колесом телега. — Но до беды было недалеко… Большое тебе спасибо, Чури. Мы тебе очень благодарны…
— Ах! — задыхаясь раскрыла клюв старая курица. — Ах! — вздохнула она снова — и на сей раз с облегчением.
— А еще собака говорила, что, по всей видимости, старуха сама усадила сюда Кату. Ну, что скажете? — торжествующе чирикала бойкая воробьиха. — Умею я добывать хорошие вести?
— Умеешь, умеешь! — громыхнула телега всеми тремя колесами. — Вот если бы ты их сообщала не так громко…
— Я… — несмело кудахтнула было курица.
— Помолчи! — гулко отозвался ветерок в тыкве-цедилке. — Покуда мы не решили, как с тобой поступить, ты лучше попридержи язык!
— Просто я хотела поблагодарить воробьиху… В прошлый раз я ей сказала…
— Нас это не интересует! — щелкнули грабли своими редкими зубьями. — Никому до этого дела нет!
— А я бы послушала! — пискнула мышь. — В конечном счете…
— Вот как? — возмущенно зашуршало сено. — Погоди ужо: забредет сюда кошка, ведь я тоже в конечном счете могу прошуршать так, будто по мне бегает мышь, и тогда-то уж кошка не уйдет не солоно хлебавши…
— Прошу прощения! — отчаянно запищала мышка. — Я хотела сказать, что… в конечном счете вам решать. Но после того я бы послушала, что, собственно, тут произошло, а то я так крепко разоспалась…
— Тогда нечего вылезать вперед старших! И вообще ты — врунья, грязнуля и вонючка. В прошлый раз налила тут лужу, а потом корова от меня нос воротила… А хозяйка так и вовсе заявила: плохое сено, совсем порченое стало. Придется, видно, покос перепахать и…
— Хватит! — решительно скрипнула телега. — Сейчас о курице речь, а не о мышиных делишках.
— Куда же мне деваться, коли приспичило? — жалобно запищала мышь.
— Хватит! — снова скрипнула телега непривычно строго. — А теперь пусть Ката скажет свое слово.
Старая курица, возбужденно дыша, смотрела перед собой.
— Я переворачивала яйца и ничего не слышала… Никто меня не предупредил…
— Весь сарай тебя предупреждал…
— Но я не слышала… и ничего не заметила. Мне — хоть умри — необходимо переворачивать яйца…
— Это верно, — чирикнула воробьиха. — Я тоже переворачиваю яйца, без этого не обойдешься.
— По-моему, воробьиху никто не спрашивал, — язвительно присвистнула коса. — Переворачивала, не переворачивала — разве в этом суть дела?
— Суть дела в том, — громыхнула телега колесами, — что Ката не сдержала обещания. Она пренебрегла всяческой осторожностью, приманила сюда собаку, а собака — человека… Впрочем, тут есть одно смягчающее обстоятельство…
— Одно — как дно!.. — гулко отозвался в углу чей-то голос. — Братья, друзья мои, не ссорьтесь! — рокотал бочонок со сломанным обручем. — Ах, какой чудесный сон мне приснился!.. Но вот что именно снилось — убейте, не помню.
— Пьяный, что с него возьмешь! — шепотом пискнула мышь. — Весь насквозь вином пропитался. Как-то раз я сунулась было посмотреть, что там внутри, так потом насилу до дому добрела…
— В вине — истина! — зычно изрек бочонок. — А применительно к данному случаю истина в том, что на дне у меня оставался осадок, вот эта недотепа и напробовалась… Давайте-ка лучше поспим, братцы мои. Вразумите Кату, и пошли все на боковую…
В бочонке отозвалось эхо, но негромко, едва слышно, и чем-то оно напоминало сонный храп.
— Уже спит! — с завистью вздохнула кастрюля. — Самое милое дело: либо спит, либо пьян в стельку. Трезвым я его и не видела…
— Видела, не видела! — ворчливо перебила ее телега. — Хватит болтать попусту. Мы должны решить: останется здесь Ката или ей подыскивать себе другое место.
— Верно! — шевельнулся щербатый топор, и на солому тонкой пыльцой посыпалась ржавчина. — Коса — родственная душа — правильно высказалась. Подсекай там, где дерево надломилось и стружками не крошится. Но, конечно, следует учитывать и место, и обстоятельства… Кстати, речь шла о каких-то смягчающих обстоятельствах…
— Беда в том, — осела крыша, и все балки заскрипели, — что Ката сидит хвостом к двери, и тут хоть стог соломы войди в сарай, она не заметит.
— Я развернусь головой к двери, если мне будет позволено остаться, — очень тихо кудахтнула старая курица.
— Ты смотри на меня, Ката, — негромко отозвалась одна из балок, та, которая находилась над дверью и поддерживала матицу, — я всегда отмечаю перемены во внешнем мире. Когда светит солнце, по мне движутся тени, а если погода пасмурная, то, случается, и покряхтываю. Да оно и не удивительно, если подумать, какую тяжесть мне приходится на себе выдерживать.