2х2=мечта
Шрифт:
11
Были на свете два места, куда Людка не хотела бы поехать. Гавайские острова и Монте-Карло — дешевка, все равно что реклама жевательной резинки. Ну, разве когда она объедет уже весь-весь свет или придется сделать на Гаваях или в Монте-Карло пересадку. А третьим таким местом был дом дорогой тетушки Баси. Тем не менее Людка проводила теперь целые дни на берегу Ливец-ривер, рассматривая мальков-плотичек, которых держала в стеклянной банке, а вечером, после захода солнца, выливала обратно в реку. «Дорогая тетушка» занимала половину деревянного домика, который был выкрашен… В том-то и дело, что выкрашен он был очень странно. Тетушкина половина
Когда Стефан подвез Людку к «вилле», Людка подумала, что его «фиат» не захочет тут стоять ни минуты, машина сама включит третью скорость и умчится прочь. А Людке предстоит прожить здесь целый месяц! Стефан чуть не налетел на сосну и буквально лишился дара речи. Кое-как вылез он из машины и подошел к дорогой тетушке, которая с гордым видом, в новой вязаной шали на плечах ждала их на крылечке.
— Наконец-то вы приехали, очень рада! Подойди ко мне поближе, деточка. Как ты выросла с прошлого года! Молочную овсянку будете кушать?
— О господи, тетя, что вы сделали? — наконец выдавил из себя Стефан.
— А-а! Ты, верно, имеешь в виду мой фасад? А что! Она стала красить, ну и я, не сидеть же мне сложа руки!
Стефан тоже не стал сидеть сложа руки. Он внес а дом Людкин чемодан и сумку, отказался от овсянки, чмокнул тетушку в руку — и до предела выжал газ, чем вызвал краткий истерический припадок у двух тетушкиных кур. Людка вошла в темноватую комнату и, покорившись судьбе, уселась за стол.
— Спасибо, тетя, я завтракала дома. А вот пирог, мама вам прислала. Тетя, а вы не могли бы продать этот дом, чтобы не воевать с соседкой?
— Ты с ума сошла! Продать дом? Мои пот и кровь?
— Какие там пот и кровь, тетя. Я слышала, дядя купил эти полдома, когда выиграл в лотерею?
— Верно, была у него четверть билета, он и выиграл. Крупную сумму. А ты не умничай, это неприлично. Вот вам, пожалуйста, ваше кино да телевидение — я бы детям моложе двадцати шести лет запретила смотреть такие фильмы! Вот вам летние лагеря вместе с мальчиками! Вот вам совместное обучение в школах! Даже на пляжах голышом загорают! Что я, слепая, не вижу?
— Тетя, на пляже никто голышом не ходит.
— Ты хочешь сказать, что две полоски материи — это костюм, в котором прилично загорать? И зачем нужен загар? Только цвет кожи портит.
— Тетя, при этом тело поглощает больше йода, который содержится в морском воздухе, и вообще ультрафиолетовых лучей.
— Если телу нужен йод, порядочный человек глотает таблетки или пьет воды, как в Швейцарии. Что я, по-твоему, дурочка? Отсталый элемент?
— Ну что вы, тетя!
— Ты уже не ребенок, а взрослая барышня, и в этом году я не позволю тебе ходить на реку в таком виде. Сама сошью тебе костюм. Вот из этого. — Тетя кивнула на кровать, прикрытую тканевым одеялом.
— У меня купальник закрытый, не бикини.
— А вот я погляжу.
— А почему фильмы только с двадцати шести лет? Почему не с двадцати пяти? — спросила Людка, чтобы отвлечь внимание тетки от купальника.
— Потому что существуют вещи, которых далее замужняя женщина с двумя детьми не должна знать. А ты вон небось уже все знаешь. Вас, говорят, в школе просвещают.
— Ага. Да у нас еще поздно. В Швейцарии, говорят, с девяти лет.
— Ну, нет. Ни за что не поверю.
— В целях профилактики, чтобы дети не узнали со стороны и не испытали психологического шока.
— А тебя, вероятно, просветили уже после шока? Что-то ты очень умная!
— Никакого у меня шока не было, потому что я буду биологом. Про это должны в букварях писать, тогда никто ничему не будет удивляться.
— Потому-то вы такие и получились, от большого ума. А чувства в вас ни на грош. Никакой романтики. Погоди, дай воды выпью.
— Тетя, кто это вам таких глупостей наговорил? Одно дело природа, биология, естествознание, а чувства, а романтика… ох, тетя, это… это совсем другое дело.
— Скажи мне правду. Только честно, положа руку на сердце. Ты, наверно, уже целовалась с мальчиками?
— Тетя! Да вы что… это ведь надо в кого-нибудь… не целовалась я, выдумаете тоже!
— Ей-богу, такие времена настали, не знаешь, что и думать. Постой, принесу тебе позавтракать. Хорошо, что ты приехала, и мне веселей будет. Жаль, что ты не знала дядю своего, моего покойного мужа. Его и Тереса не знала, он умер еще до войны. Вон его портрет, взгляни.
— Да я каждый год смотрю.
— Вот и хорошо. На такого человека только смотреть и смотреть.
— Красивые усы были у дяди.
— Ах, чудесные! Теперь длинные усы не в моде, а ведь мужчина без усов не имеет никакого вида, никакого обаяния.
— Тетя, можно я на реку пойду?
— В восемь утра?
— Я не загорать, просто проведаю свои старые места.
— Ну, иди. Проголодаешься, сразу возвращайся. Блинчики сделать на обед?
— Ага. Я вам помогу готовить. В час буду дома.
Это было самое трудное — выйти из дому. Каждый день приходилось как-то маневрировать, чтобы уйти, не обидев тетку, не прервав ее на полуслове. Потом тетка забывала. Погружалась в свои дела, и когда бы Людка ни вернулась домой — через час или через восемь часов, — тетка встречала ее одинаково:
— Ты уже пришла, деточка? Вот и хорошо.
Людка предпочла бы провести этот месяц перед лагерем дома, ходить спокойно в бассейн или на Вислу, но поездки к тете стали своего рода семейной традицией. Потом родители вручали тетке некоторую сумму денег, говоря: «Ах, оставь, Людка проторчала у тебя все каникулы, занимала комнату», — как будто кто-то верил, что в комнату бея печки и в самом деле можно было бы заполучить жильца. Тетка была чрезвычайно щепетильна; между тем ей приходилось жить и содержать свои полдома на маленькую пенсию. А пресловутый «постоянный» жилец чаще всего оказывался перелетной пташкой. И все же, несмотря на вечную воркотню и сетования, тетка была вполне довольна жизнью. Она обладала невозмутимым душевным спокойствием и жила в полном согласии с миром — исключение составляла, пожалуй, только «современная молодежь». Даже сама старость ее была какая-то красивая. Почему — этого Людка не знала.