33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
«Странно! – подумал Сорокин. – А где все?» Мироныч поднял на него глаза.
– Ты чё, ваше благородие, лыбишься, как только что от мамкиной титьки оторвался?
Сорокин остолбенел – Мироныч смотрел на него злыми глазами.
– Чего лыбишься? – снова спросил он. – И чего опаздываешь?
Только тут Сорокин заметил на столе початый шкалик. – Ты что, Мироныч, ещё ни свет ни заря, а ты… Мироныч не ответил и глубоко вздохнул.
– Наших всех похватали!
– Как?
– Так!
– А кто?
– Наши же!
– Я ничего не понимаю!..
– Я тоже! Ты, ваше благородие, не раздевайся, поехали в управление!
Во дворе особняка был каретник и конюшня.
– Я запрягу! – сказал Мироныч и взялся за сбрую. – Я сам опоздал на пять минут и видел, как наших выводили и усаживали в полицейскую карету.
– Всех одновременно?
– Да, всех разом!
Михаил Капитонович видел, как Мироныч набрасывал хомут, подвязывал гужи к дышлам, и у него дрожали пальцы.
– Что-то, Мироныч, я не пойму… – Сорокин стоял в полной растерянности.
– А ты думаешь, я пойму? – Мироныч взялся за уздечку и вывел запряженную в рессорную коляску лошадь.
Когда сели и Мироныч взмахнул вожжами, Михаил Капитонович вдруг вспомнил:
– Я вчера видел Изабеллу и Ремизова.
– На кладбище?
– А ты откуда знаешь? – удивился Сорокин.
Мироныч хмыкнул, и Сорокин решил пока об этом не спрашивать, спросил о другом:
– А что вчера было около гостиницы?
– «Модерна»-то?
Сорокин кивнул.
– А делегация ихняя приехала, Советов… а наших-то, которых погнали с дороги, много набралось, вот мы и смотрели, как бы кто за пистолет не схватился… да не бросился… – Ну и как?
– Да што – как? И хватались и бросались, так там рота была полицейская, она еле сдержала, ты-то с дамочкой своей уже далеко был и не видал…
Да, подумал Сорокин, не только «не видал», но даже и не вспомнил, ни он, ни Элеонора, когда к вечеру вернулись в гостиницу. Как картинки, будто перебирая фотографические карточки, он стал вспоминать вчерашний день. После кладбища они пошли обедать, потом гуляли по набережной Сунгари, в городском саду и разговаривали, вспоминали каждый своё: Элеонора рассказывала о книге, о том, как болела, рассказывала про Читу, вспоминала Екатерину Григорьеву и Дору Чурикову. Когда проходили мимо городской тюрьмы, она спросила, не сюда ли приходили её телеграммы. Михаил Капитонович сказал «Нет, а в управление», и стал рассказывать о том, как он познакомился со следователем Ивановым в бронепоезде, но умолчал про Гвоздецкого. При упоминании Иванова Элеонора сразу спросила: как был убит Огурцов. Михаил Капитонович был к этому готов, он ещё раньше думал, что ей наверняка будет неприятно узнать, что Огурцова, к которому, несмотря ни на что, она относилась с теплотой, он убил своей рукой. Он решил это скрыть и сказал, что Огурцова застрелил генерал Нечаев. Он боялся рассказывать об этом, потому что она знала Нечаева, точнее, видела его; а из её рассказов о том, как она жила в Харбине, он понял, что она тут знает многих. Но сейчас Нечаев был далеко.
– Что ты так разлыбился, ваше благородие? Слезай, приехали!
Слова Мироныча прозвучали, как тычок в бок.
Мироныч остановил коляску у парадного подъезда управления. Они слезли и пошли к своему начальнику майору Ма Кэпину. Сорокин вспомнил, что в первый раз увидел его после исчезновения Ли Чуньминя и ещё раз, когда ему объявляли приказ о переводе в политический отдел.
У Ма Кэпина сидел полицейский чиновник Хамасов. Как только Сорокин и Мироныч вошли в кабинет, туда через боковую дверь сразу вошёл Номура. Он уставился на них и не сказал ни слова. За Номурой в кабинет вошли четверо полицейских с карабинами, и Ма Кэпин объявил, что Сорокин и Мироныч арестованы «до выяснения обстоятельств». На Мироныче и Сорокине защёлкнули браслеты и повели в подвал. Мироныч шёл и молчал, Сорокин оглядывался, и полицейский легко толкал его в спину. Подвал был длинным коридором без внешнего света, а только с тусклыми лампочками в потолке и дверями по обеим стенам с зарешечёнными окошками. В начале и в конце коридора стояли вооружённые полицейские.
Сорокин увидел, что Мироныч идёт спокойный, сам он был ошеломлён, в голове было пусто, только тикала единственная мысль о том, что сегодня в пятницу и в субботу он «будет занят», а в воскресенье свободен и они должны встретиться с Элеонорой.
За их спинами захлопнулась дверь камеры, Мироныч сел прямо на пол и стал скованными руками неловко рыться в кармане пиджака под пальто. Он что-то достал и через несколько секунд аккуратно, не звякнув, снял с себя наручники и то же самое сделал с наручниками Сорокина. Они сидели, спинами к стене, и смотрели перед собой. Оба молчали. Сорокин решил, что он будет в точности повторять поведение своего товарища. Они сидели час или два. Глаза привыкли к темноте, камера была пустая, без обычных для тюремных камер топчанов и параши, стены и пол были кирпичные. Мироныч не шевелился, он склонил голову, ровно дышал, и Михаил Капитонович подумал, что Мироныч спит. Он повёл плечом, и Мироныч поднял лицо, обвёл камеру глазами, помотал головой и плотно сжал губы. Сорокин понял, что это значило, – молчи, нас подслушивают. Он тоже опустил голову и стал думать, но оказалось, что думать не о чем, потому что никаких очевидных причин для их ареста он не находил, кроме одной – причиной ареста, конечно, был Номура. Значит, когда они следили за Номурой, кто-то следил за ними. И тогда он стал думать про Элеонору. Но тут мысль не шла дальше того, что было вчера. Ночь, так неожиданно проведённую вместе, он постарался не вспоминать. И тогда к нему снова вернулись мысли о жизни в Харбине, и было о чём – ему не за что было любить этот город. Конечно, у него сейчас есть деньги, еда, одежда и жильё и всё намного лучше, чем было хотя бы год назад… Конечно, он тут спасся от большевиков, но что дальше… думал он и не заметил, как задремал. Ему привиделось, что он идёт по лесу в плотном тумане, он видит вперёд шага на четыре, на пять. С каждым шагом из тумана выступают деревья, каждое имеет свою толщину и форму, а он идёт… и всё как будто бы по кругу… Сильно ударила дверь, он очнулся, а в голове ещё звучало: «По кругу…» Он приоткрыл глаза, на него и Мироныча кто-то светил фонарём. Сорокин прикрылся ладонью.
– Средуйте за мной! – В дверях стоял Номура.
Мироныч оттолкнулся локтями от стены, они поднялись и вышли из камеры. Номура шёл впереди, рядом с ним выступал солдат с винтовкой. Они прошли мимо других камер и услышали, что в дальней кто-то тяжело стонет и рычит. Номура остановился перед этой камерой и показал солдату, тот открыл дверь. Номура позвал рукой Мироныча и Сорокина и отступил в сторону. За открытой дверью оказалась решётка из толстых железных прутьев, замкнутая снаружи; в ярко освещённой камере стоял голый по пояс китаец, рядом с ним на связанных руках за крюк в потолке висел другой китаец, тот, который стонал и рычал, это был рикша с умными глазами из их бригады. Рикша перестал рычать и поворотил глаза в сторону двери. Номура что-то рявкнул голому по пояс китайцу, тот приблизился к висящему, и Сорокин увидел в его руке тонкое шило, длинное, как вязальная спица. Китаец придержал рикшу за плечо и медленно проткнул спицей его правый бок ниже рёбер. Рикша уронил голову и испустил дух. Сорокин всё видел, он понимал, что происходит, но не верил глазам. Он посмотрел на Мироныча, тот стоял как каменный.
– Средуйте за мной! – послышался за их спинами голос Номуры.
Они повернулись и пошли за ним из подвала и поднялись в кабинет Ма Кэпина. Ма Кэпин сидел за столом, рядом с ним был Хамасов.
– Теперь разбирайтесь! – сказал Номура и вышел из кабинета.
Ма Кэпин сказал что-то очень короткое, Хамасов перевёл:
– Не лезьте не в своё дело! Если в городе появятся Ремизов со своей шлюхой, немедленно доложить!
Когда Сорокин и Мироныч вышли на улицу, была тёмная ночь. Они сели в коляску, Мироныч отвёз Сорокина домой и со словами: «Теперь понял, кто в городе хозяин?» – уехал сам.
Дома Михаил Капитонович пытался заснуть, но в его голове по кругу ходила одна мысль: «По кругу, по кругу! Всё по кругу!»
Утром Сорокин пошёл в «Модерн» и получил от портье записку:
«Здравствуйте, Мишя!
Вынуждена по делам на месяц или полтора уехать на юг.
Когда вернусь, обязательно увидимся.
Вы очень хороший.
1925 год. Сретенье
Вчера Сорокин получил от Элеоноры телеграмму:
«
«Завтра в 7 часов п.п. у Софии на Пристани!
Сегодня было 13-е.
«Как кстати, – подумал он про записку Суламанидзе. – Расспрошу его про мушкетёров и покажу письма!» Про телеграмму Элеоноры подумал так: «Ну что ж, пятнадцатого так пятнадцатого! Вечером так вечером!» Михаил Капитонович был обижен: после её неожиданного отъезда в ноябре прошлого года от неё не пришло ни одной весточки. Только раз при случайной встрече с Всеволодом Никаноровичем Ивановым тот шепнул, что Элеонора в Кантоне у Чан Кайши. Оказывается, он про неё знал всё.