40 австралийских новелл
Шрифт:
Но тут на сцену выступил Крис Уоррен, а еще раньше него по склону, как листок, гонимый бурей, взметнулась Клара. И, наконец, как всегда с некоторым запозданием, в дело вмешался местный полицейский.
Крис был высокий, неторопливый, из тех немногословных и спокойных людей, которые умеют заставить себя слушать даже, когда с ними и не соглашаются.
Он протолкался вперед, в то время как Клара пыталась оттащить кого-то от Кона, а полицейский уже пробирался сквозь кольцо людей, тесно обступивших Кона.
— Ну, будет, не кипятись, Джо, — сказал Крис Джо Синклеру, и тот как-то сразу обмяк; правда, падение на сырую землю уже несколько охладило его
Крис заявил, что он справится и один, и, отстранив всех остальных, вплотную подошел к Кону; стоило Кону махнуть дубинкой, и Крис получил бы здоровенный удар, но Кон только молча смотрел на Криса, а фигура полицейского уже маячила поблизости. Появление представителя власти произвело должное впечатление и на Кона и на его противников. Крис и полицейский водворили Кона обратно в повозку, успешно отразив натиск тех, кто все еще рвался в бой. Клара последовала за мужем.
Постепенно все разошлись по своим местам, и волнение улеглось.
— У — у, проклятый смутьян! — выкрикнула миссис Фуллер вдогонку Кону, ожидая одобрения.
Но на этот раз никто ее не поддержал. Кое-кто досадовал, что не удалось как следует «всыпать» этому наглецу, однако большая часть собравшихся радовалась благополучному исходу дела. Во всех нас жила жажда сенсации, но пищи для нее и так было более чем достаточно. Мы думали, что такие схватки — дело далекого прошлого, что теперь это, может, где-то и бывает, только не у нас, и вдруг мы испытали все это сами. Мы со страхом вспоминали о том приступе бешеной ярости, который вдруг овладел нами. Происшедшее дало нам пищу для споров на много дней вперед, но в тот момент нам хотелось только одного — спокойно продолжать наш митинг.
Кандидат от правительственной партии вновь встал в позу оратора и кашлянул, требуя внимания.
Так и кончилась попытка Кона стать фермером. Несколько дней спустя, к вечеру, Кон и Клара зашли к нам сказать, что они решили уехать.
— Я, видно, пришелся тут не ко двору, — сказал он, — да и мне самому тяжело.
Казалось, он негодует и в то же время оправдывается. Он понимал, что здесь для него все кончено, но не собирался сдаваться и был уверен, что где-то в другом месте все сложится по — иному.
Что бы ни произошло между ним и Кларой, они былМ единодушны, когда дело касалось серьезных вопросов.
— Пусть говорят, что хотят, — сказала Клара. — Но все они, вместе взятые, не стоят и мизинца Кона, — в ее глазах блеснул упрямый огонек, хотя они и были полны слез…
А теперь, после стольких лет, я был чертовски рад вновь встретиться с Коном. Мы уже дважды опорожнили наши стаканы, и Геба налила нам по третьему и последнему. Мы переворошили все события прежних лет, но не проронили ни слова о том, о чем я вам только что рассказал. Мы вспоминали о старых приятелях. Алек Лауренсен — о, он преуспел! — прикупил участок Петтингелла. Питеру Уотсону тоже повезло, но не на поселении: он продал свой участок и отправился на Новую Гвинею искать золото и там разбогател. Артур Муни, бедняга! Коричневая кобылка, которую он купил у Стива Райта, понесла, он упал и сильно разбился. Да, так, значит, на маленьком кладбище вырыли первую могилу — я слыхал, что старая миссис Джиллен скончалась? Неужели действительно в Мэни Гамтриз теперь два бара и гостиница? Настоящий город, ни дать ни взять!
Мы забыли о стаканах, стоявших перед нами, Кон, облокотившись о стойку, глубоко задумался. Вдруг он как-то странно скользнул по мне взглядом и спросил:
— Ну, так чыо же сторону в политике ты теперь держишь?
— Вот теперь я узнаю тебя, старина Кон!
У меня был для Кона приятный сюрприз, который, я был уверен, очень его обрадует. Я перешел на сторону оппозиции. Немало я повидал и кое — чему научился за эти годы. Новые поселенцы на моих глазах закладывали и перезакладывали свои участки, влезали в долги, вконец разорялись. Я сам пережил кризис тридцатых годов. Я видел, как безработица, словно ржавчина, разъедает страну, а мир содрогается в преддверии второй мировой войны.
Мне было приятно сказать Кону, что теперь мы мыслим одинаково. Я заговорил о том, что у оппозиции есть шансы побить правительственную партию на предстоящих выборах, — я был преисполнен самых радужных надежд на этот счет. Кон слушал внимательно, затаив где-то в самой глубине глаз лукавый огонек. Когда я кончил говорить, он спросил:
— Ну, а что же это даст?
Он задал вопрос спокойно и очень серьезно, будто ста раясь понять то, что ему было неясно. Огоньки п его глазах погасли. Не было и следа былого оптимизма. Видно, он ни на что не надеялся.
Я был сбит с толку. А я-то считал, что самое главное — помочь оппозиции взять власть в свои руки!
Мы снова оказались на противоположных полюсах. Словно сожалея, что, только встретившись, мы опять столкнулись лбами, Кон отвел свой взгляд и взялся за стакан. А затем произошло нечто забавное или грустное — как на чей взгляд. Рука Кона остановилась на полдороге, и он пробормотал:
— Два сапога пара. Все это одна болтовня и трепотня!
Он, очевидно, не помнил о маленьком инциденте, происшедшем между нами столько лет назад, и просто взвешивал то, что я сказал о правительстве и оппозиции. Но я-то, я помнил все, и удивлению моему не было границ.
Вскоре мы распрощались. Я проводил Кона до угла и еще долго смотрел ему вслед, пока его голова и плечи не исчезли в толпе, а затем повернул к дому. На душе у меня было тяжело. Не того я ждал от нашей встречи. Кон, видимо, отказался от борьбы. Ну что ж, с годами взгляды меняются. Казалось бы, когда кулаки наливаются зрелой силой, тут-то и действовать, но внезапно руки вдруг опускаются. Видно, хочется легкой жизни.
Что же, можно возмущаться по этому поводу, можно, наоборот, считать это проявлением здравого смысла. Конечно, в молодости Кон часто поступал необдуманно, но зато он был отважен и великодушен.
Я сел в трамвай и поехал домой, не переставая размышлять о перемене в Коне. За последние годы я не раз мысленно беседовал с ним, советовался, а теперь, когда я встретил живого Кона, оказалось, что советоватъся-то и не с кем. В разговоре со мной Кон упомянул о том, что он работает в газете. Но что это была за работа — был ли он репортером, заведовал ли типографией, занимался ли рекламой? Сидя в трамвае, шаг за шагом я старался подробно припомнить внешний облик Кона.
Костюм на нем был хотя и не такой щегольской, как мне показалось на первый взгляд, но вполне приличный, из добротного материала; хорошие ботинки, рубашка свежая, наглаженная и тоже не из дешевых. Кон умел носить вещи, это была его особенность. Руки его и теперь не отличались белизной, но мозоли и ссадины давно сошли. Черты его лица смягчились, стали более одухотворенными и тонкими, не осталось и следа былой судорожной напряженности, настороженности. Это было лицо человека, разрешившего для себя все внутренние противоречия. «Но во имя чего? — подумал я с горечью. — Ради обеспеченного положения и возможности держаться от всего в сторонке?»