419
Шрифт:
— Величественно. — Вождь Огун перекрикивал ветер, врывавшийся в окна. Он ненавидел Лагос, и он любил Лагос. А как иначе-то?
В сумерках мерцали конторы нефтяных компаний. Англиканская церковь, подсвеченная прожекторами. Стадион. Трущобы. Оконные витражи и осыпающиеся колониальные постройки. Город летел мимо картинками в зоотропе.
— Вон там, видите? НИТЕЛ. Самое высокое здание в Нигерии — может, во всей Африке.
В Лагосской гавани силуэтами в дыму выстроились танкеры. Где-то в этой мути, близко — отсюда
Ветер трепал волосы, заставлял щуриться. Но не заглушал радио — звук пробивался. Нестройная мажорная песенка:
Ойибо, тебя спрошу, Кто нонче мугу? И кто х-хаспадин?И хоровой женский бэк-вокал:
419, игра фармазона, 419, как это знакомо.Вождь Огун наклонился, что-то сказал, и шофер поймал другую станцию. Теперь из статики вырывался хайлайф. Жизнь прекрасна. Весела и задорна. Лоре почудилось, что машина вот-вот улетит с эстакады, выпрыгнет на свободу, всплывет к вечерним небесам.
Впечатление, впрочем, не задержалось. Дорога свернула вниз, и седан поглотили столпотворения на съездах и поворотах. Затор вскипел так быстро, что шоферу пришлось свернуть на встречную, потом обратно. Лишь тогда под музыкальное сопровождение гудков со всех сторон он весьма неохотно нажал на тормоза.
Вождь Огун указал за шоссе, рассекавшее остров Лагос:
— Темнеет, нам бы поторопиться.
И что-то заорал шоферу.
— Аволово совсем забито, сэр, — отвечал тот. — Может, на остров Виктория и по мосту Фаломо вернемся?
— Это же еще час с лишним! Нет уж, будем прорываться в Икойи. На повороте уходи под мост Независимости, внизу проедем. По переезду под мостом.
— Сэр, там хулиганье ошивается. Если застрянем, плохо дело.
— Уходи под мост. Ничего с нами не будет.
Почти ничего и не было.
Они отклеились от потока, двумя колесами по тротуару, и помчались вниз, над теснотой трущобных лачуг, ринулись под эстакаду, свернули и — цепь. Поперек дороги.
Чуть не вмазались — шофер обеими ногами наступил на тормоз, Лору и вождя Огуна бросило вперед, затем назад.
Появилась стайка голых по пояс мальчишек — на плечах палки с гвоздями, лежат эдак непринужденно, как биты крокетные между подачами.
Лора глядела, как они приближаются.
— Что происходит?
— Местные пацаны, — сказал вождь Огун. — Хулиганье и грабители. Берут под охрану любой угол, берут мзду за проезд. Пожалуйста, не говорите ни слова. — И шоферу: — Заплати им. Не спорь, не разговаривай, просто заплати.
Шофер сунул в окно найры, мальчишки взяли, кивнули. Но потом увидели Лору.
— Дык у вас же тутось ойибо!
Мзда вдруг повысилась вдесятеро, а пацаны озверели, полезли в машину, сцепились с шофером, стали дергать дверь. У Лоры пересохло во рту. Они не утихомирились, даже когда вождь Огун кинул им еще денег. Со своими битами окружили седан, принялись раскачивать.
Лора в панике рылась в кармане, нащупывая сто долларов. Что говорят, непонятно, но очевидно, что она в опасности. И тут, когда она уже собралась сунуть купюру в окно, вождь Огун заорал на пацанов, и те поутихли. Он повторил, каждое слово — точно удар кулака, — и решимость их увяла.
— Пахан Иронси-Эгобия! — заорал он.
Пацаны попятились и пропустили седан.
Вождь Огун вытер лоб сложенным платком, надул щеки, продолжительно выдохнул, вяло улыбнулся Лоре. Красота его как-то поистрепалась.
— Прошу извинить, мисс Пурпур, — сказал он. — Эти негодяи обычно повежливее.
Они выехали на зеленые улицы Икойи, где вдоль тротуаров сплошь кафе и дорогие магазины. Вождь Огун попытался разрядить обстановку:
— Прелестно, да? Икойи когда-то был сам по себе остров. Но болота осушили, и мы теперь срослись. Как сиамские близнецы.
— С кем срослись?
— С остальным островом Лагос. Вон там Обаленде — это рабочий район.
Вождь Огун проинструктировал шофера, и седан свернул с центральной улицы в переулок. Вверх по одному, вниз по другому, мимо бистро и лавок. В мешанине тесных проулков и проходов Лора окончательно перестала понимать, где находится. Может, шофер с вождем Огуном нарочно петляют, чтоб от полиции уйти? Между собой они говорили по-своему — ничего не понять. Лора обернулась, хвоста не увидела. Потом сообразила, что творится.
«Запутывают меня, чтоб не запомнила, куда едем».
Они свернули в закоулок и наконец остановились у высокого забора — поверху битое стекло, над ним щупальца колючей проволоки. Тяжелая железная дверь с домофоном. Вождь Огун сурово воззрился на Лору:
— Ни слова, ясно? Ни слова о том, кто вы и зачем приехали. Если хоть полсловечка — полсловечка! — не будет никакой сделки. Мои родители ничего не знают. Это очень секретно, понимаете меня?
Она понимала.
— Разумеется.
— Поздороваемся, попрощаемся, и все. Ничего больше. Ясно вам? И о том, что я вождь, говорить запрещено. Называйте меня… общепринятым именем.
— Это как?
— Уинстон.
Она ему поклялась. Лишь тогда он выпустил ее из машины.
Вождь Огун жал кнопку, Лора стояла подле.
Домофон затрещал.
— А? Кто здесь?
— Мам, Уинстон.
— Так поздно? Что-то случилось?
— Я не один. Выйди, пожалуйста, через заднюю дверь, поздоровайся.
— Через заднюю? А через парадную почему нельзя?
— Мам, ну пожалуйста.
— Стой там. Сейчас отца позову. Маркус! Уинстон у задней двери, у него, по-мойму, беда.