Шрифт:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Стюард три или четыре раза постучал согнутым пальцем в дверь каюты, прижался к ней ухом и, подождав несколько секунд, тихо проговорил:
— Уже половина пятого.
В каюте доктора Донадьё мурлыкал вентилятор, иллюминатор был открыт, и всё-таки доктора, голышом лежавшего на простынях, с ног до головы покрывала испарина.
Он лениво поднялся и прошёл в узенькую, как стенной шкаф, каморку, где помещался его душ.
Он был спокоен, равнодушен. Движения его были размеренны, как у человека, который каждый день,
Сегодня он, как и ежедневно, посмотрел на термометр, который показывал 48° по Цельсию. Все остальные на корабле — офицеры, пассажиры, впрочем привыкшие к экваториальной жаре, — хныкали, протестовали, обливаясь потом. Донадьё же, напротив, даже с некоторым удовлетворением смотрел, как поднимается столбик розового спирта.
«Аквитания», вышедшая из Бордо, находилась сейчас на конечном пункте своего рейса, в Матади, расположенном в устье Конго, среди её бурных вод нездорово-жёлтого цвета.
В тот момент, когда Донадьё надевал белые хлопчатобумажные носки, над его головой заревела сирена, и шаги на палубе, пересекавшие её взад и вперёд, стали быстрее и громче. Стоянка в Матади уже кончилась. Она продолжалась двадцать часов, и Донадьё не полюбопытствовал сойти на берег. С палубы парохода он видел опоры набережных, доки, бараки, ангары, сплетение рельсов, вагонетки — целый мир, раздавленный тяжёлым солнцем, где кряхтели под грузом бригады негров и где иногда появлялся европеец в белом, с каской на голове, с бумагами в руках и карандашом за ухом.
За этим хаосом, должно быть, существовал город с вокзалом, с шестиэтажным отелем, незаконченный силуэт которого виднелся вдали, с домиками, разбросанными по холмам.
Одеваясь, Донадьё прислушивался, и потому что в его коридоре было не очень шумно, он решил, что в каюты первого класса садилось немного пассажиров.
Иллюминатор его каюты выходил не на город, а на другую сторону реки, где не было ничего, кроме облезлой горы, у подножия которой виднелось несколько хижин туземцев и лежавшие на песке пир'oги.
Раздались свистки. Донадьё смочил волосы одеколоном, тщательно причесался, достал из шкафа китель, сияющий чистотой и жёсткий от крахмала.
Начиналось возвращение, с теми же остановками во всех африканских портах, как и на пути сюда. Самая заметная разница между обоими рейсами состояла в том, что при отходе из Бордо на корабле было изобилие свежих продуктов, тогда как на обратном пути холодильники пустели, пища становилась скуднее и однообразнее.
Канаты отцепили, якоря подняли, и тут же заработал винт, а наверху, как всегда, люди махали руками, посылая прощальные приветы друзьям, оставшимся на берегу.
Было без пяти минут пять. Донадьё переставил на столе несколько мелких предметов, переложил с места на место бумаги, взял свой шлем, наконец, и вышел. Он заранее знал, что встретит в коридоре стюардов с чемоданами, увидит отворённые двери, новых пассажиров, которые пытаются найти свою каюту, расспрашивают о чём-то или добиваются, чтобы им переменили место. У каюты помощника капитана ожидали трое, и Донадьё прошёл, не останавливаясь, бросил взгляд на пустой салон, не торопясь поднялся по большой лестнице. Ему послышался слабый крик, крик ребёнка, но он не обратил на это внимания и вышел на яркое солнце, на прогулочную палубу.
Порт Матади был ещё виден, так же как и европейцы в белом, ждавшие на молу, пока корабль не скроется из вида. «Аквитания» вошла в водовороты Конго, в место, называемое «котёл». Чтобы понять это, не надо было смотреть на воду. Корабль водоизмещением в двадцать пять тысяч тонн с его мощными машинами встряхивало так неожиданно резко, что это было неприятнее сильной качки во время бури.
Конго, ширина которой в низовьях достигала двадцати километров, внезапно суживалась между двумя горами, лишёнными всякой растительности, и, казалось, возвращалась вспять; обратное течение рисовало на её поверхности очертания коварных водоворотов.
Несколько пирог быстро плыли по воде, как будто не придерживаясь какого-либо направления, словно устремляясь в небытие, и всё-таки вёсла обнажённых негров направляли их от одной пропасти к другой, используя каждый водоворот, чтобы продвинуться вверх по течению.
У левого борта на палубе никого не было. Донадьё ходил большими шагами, не останавливаясь, держась совершенно прямо. Проходя мимо бара, он удивился и, что с ним случалось редко, обернулся, чтобы взглянуть на человека, присутствие которого здесь было для него неожиданно. Нахмурившись, он продолжал свою прогулку по палубе.
В воздухе не ощущалось никакого движения. Переборки были горячие. Однако же Донадьё возле бара увидел врача в форме колониальной пехоты, одетого в тяжёлую походную шинель. Один вид толстого сукна цвета хаки уже поразил доктора, и когда Донадьё проходил мимо бара во второй раз, то заметил, что на ногах у его коллеги были чёрные войлочные туфли, а на голове — не тропический шлем, а тёмное кепи с золотым галуном.
Незнакомец разговаривал с барменом. Он смеялся. Заметно было, что он очень возбуждён. Другие пассажиры, вероятно, устраивались в своих каютах и пока не появлялись на палубе. Лишь иногда мимо пробегал кто-нибудь из матросов, направляясь к командному мостику.
Внезапно произошло нечто необычное. Корабль словно приподнялся. Толчок был едва заметный, но у Донадьё возникло ясное ощущение, что в течение нескольких секунд судно оставалось неподвижным.
В рупор прокричали команды. Дважды раздались свистки. У кормы водовороты усилились, и секунду спустя пароход, как обычно, продолжал свой путь через «котёл».
Донадьё никогда не поднимался на командный мостик, за исключением тех случаев, когда ему нужно было отдать рапорт. Он поступал так из принципа, потому что любил, чтобы каждый оставался на своём месте. Он видел, как старший помощник капитана спустился с мостика и направился в машинное отделение. Потом отворилась дверь какой-то каюты. Пассажир высунул голову и окликнул доктора.